На коже раскрылся порез, кровь обильно выступила из раны. Субэдэ макнул кончик лезвия в кровь и прошептал:
– Прими последнюю жертву, пхурбу. Ты взял уже достаточно душ. Теперь, когда ушла алмас, ты мне больше не нужен. Возвращайся туда, откуда пришел.
Повинуясь легкому движению правой кисти, лезвие кинжала описало в воздухе замысловатую фигуру – таким знаком мудрецы Нанкиясу обозначали бесконечность, не подвластную человечьему разуму. Завершив движение, кинжал удобно лег в ладонь обратным хватом – лезвием со стороны мизинца. Субэдэ вновь скрестил руки на груди. Острие пхурбу, словно клюв чудовища из иного мира, хищно смотрело в сторону рыцаря.
Между воинами оставались считаные шаги. И Орда, и витязи, стоящие на стене Козельска, наблюдали за поединком, затаив дыхание…
Смех внутри шлема стал похож на торжествующее рычание волка, довольного результатом погони. Рыцарь с шага перешел на бег, занося меч над головой и стремясь поскорее преодолеть крутизну холма. Вот она, та добыча, которую хотелось настичь! Не слабые телята, не способные к сопротивлению, а сильный, матерый вожак, череп которого не стыдно будет бросить к ногам Одина после того, как сомкнутся стены живого коридора кешиктенов.
Но это будет потом. И потом это будет уже неважно!
Но что это?
Ульфхеднар вдруг увидел глазами зверя, что вокруг воина, недвижно стоящего на вершине, словно вьется дымчатое облако, состоящее из вытянутых серых тел, похожих на змеиные, длинных, призрачных рук с когтями на суставчатых пальцах и глаз без ресниц и зрачков, шарящих вокруг жутким слепым взглядом. Облако толчками выплескивалось из оружия, которое воин держал в правой руке и растекалось по холму, покрывая его серым, шевелящимся ковром. Но что за оружие порождало то облако, разглядеть было невозможно. Оно постоянно менялось, то почти исчезая в кулаке воина, то вытягиваясь вперед на длину хорошего копья. Сейчас оно напоминало хищное существо, растревоженное запахом близкой добычи.
Рыцарь словно споткнулся. Рассказывал, помнится, как-то на допросе томившийся в орденском застенке старый чернокнижник, что однажды звериная сущность человека может подвести, если зверь в образе человека столкнется в бою с другим, более сильным зверем. Тогда юный ульфхеднар посмеялся над словами безумца. Где он сейчас, тот старик, чье тело давным-давно сгорело заживо на костре? Наверно, потешается, наблюдая из ада, как застыли напряженно слепые глаза, нащупав добычу, как дымчатые руки, рванувшись вперед, оплели закованного в железо рыцаря, холодными когтистыми пальцами проникли сквозь броню и медленно погрузились в сердце…
Крестоносец зарычал и рванулся вперед. Не отрыгнул еще ад таких демонов, что способны противостоять рыцарю Ордена!..
Субэдэ не мигая смотрел сквозь приближающуюся фигуру. Его тело было расслаблено. Сейчас в истинном мире были только он и пхурбу, который в мире людей имел обличье кинжала. Пхурбу пришел сюда по какой-то своей надобности и, выполнив предназначение, сейчас собирался уйти. Субэдэ, его невольному попутчику, которого в свое время выбрал пхурбу, лишь оставалось проводить его так, как положено воину Степи провожать воинов из иного мира, случайно повстречавшихся на Пути. Знание о том, как это делается, как и Ритуал, тоже пришло ниоткуда. Тем и отличается маг от обычного человека, что не противится приходящему знанию и не раздумывая делает то, что неслышными голосами требуют от него встретившиеся на Пути Высшие Сущности. И чем дальше идет маг Путем Внимающих, тем большую силу дают ему Иные Миры. Это только люди думают, что любые встречи и расставания в их жизни случайны. Глупые, наивные люди…
Меч крестоносца стал опускаться. Но в эту секунду тело Субэдэ плавно сместилось в сторону. Левая рука полководца захлестнула обе руки крестоносца и, надавив сверху, продолжила движение. Тяжелый двуручник с размаху вонзился в землю, а в прорези топхельма уже торчал трехгранный кинжал, всаженный туда почти наполовину.
Рыцарь выпустил рукоять меча и зашатался. Его ладони взметнулись кверху и обхватили рукоять кинжала, пытаясь выдернуть из лица черную смерть, застрявшую в прорези шлема, но тут Субэдэ резко ударил ногой по выпуклому металлическому наколеннику. В повисшей над полем тишине отчетливо послышался скрежет металла и хруст сломанной кости.
Крестоносец застонал и рухнул на колени. И тут Субэдэ нанес резкий удар подбитой железом подошвой сапога по рукояти пхурбу.
Черный кинжал полностью погрузился в прорезь топхельма. От удара тело рыцаря опрокинулось навзничь и покатилось вниз по склону холма вдоль живого коридора воинов Орды, которые сейчас звенели оружием и оглушительно ревели в тысячи глоток, прославляя имя своего полководца…
Горожане, наблюдающие за боем, молча покидали стену.
– Все равно не наш он был, – буркнул скоморох.
– Ага, – невесело поддакнул кто-то.
Настя шла к своему дому, украдкой вытирая слезы. Никита увидел, хотел было броситься вслед, догнать, попытаться утешить – и почему-то не бросился…
Воевода вздохнул сокрушенно – хоть и. чужой был воин, хоть и обречен был уже заранее, а все ж душа в том бою за него болела.
– Н-да… – сказал Федор Савельевич только чтоб что-то сказать, гнетущую тишину заполнить. – Отчаянный был рубака. Однако ж нарвался из-за отчаянности своей, на силу да на меч понадеялся. А тот его – ногой. Виданное ли дело?
Стоящий рядом Ли задумчиво смотрел вдаль.
– Непобедимый Субэдэ все отнял у народа чжурчженей, – произнес он, не отрывая взгляда от горизонта. – Даже древнее искусство боя без оружия, доступное лишь избранным…
Воевода недоуменно пожал плечами.
– И для чего воину, с рождения приученному к мечу и луку, тратить время на изучение таких никчемных искусств?
Ли медленно опустил голову.
– Этого не объяснить тому, кто далек от них. Скажу лишь одно – только сейчас я понял, почему простой табунщик Субэдэ стал великим полководцем, слава которого бежит впереди него на сотни полетов стрелы.
– Жуткая у него слава, – покачал головой Федор Савельевич.
Ли еле слышно вздохнул, пряча ладони в рукава халата.
– Слава любого полководца складывается из числа врагов, которых он убил, – сказал он. – И чем больше это число, тем более славен полководец. Воевода поморщился.
– Судя по твоим рассказам, он сильно увеличил свою славу за счет твоего народа. И я не хочу, чтобы эта его слава возросла за счет моего.
Тень печальной улыбки скользнула по губам последнего из чжурчженей.
– Если нам не повезет, у нас будет время поговорить об этом, воевода, на небесной чайной церемонии, – произнес он. – Если повезет, мы тем более найдем время для философской беседы. Но сегодня, похоже, нам предстоит обсудить кое-что гораздо более важное.
* * *
Солнце клонилось к закату.
Дымились подпаленные местами крыши нескольких изб, разнося в воздухе удушливый запах горелого меха. Стены и крыши строений в изобилии были утыканы обожженными древками огненных стрел, прогоревших и потухших.
Но не все ордынские стрелы пролетели мимо.
Чуть поодаль, у длинного забора детинца в ряд были сложены мертвые тела защитников Козельска. Отец Серафим в белой фелони медленно шел мимо усопших, вглядываясь в лица тех, кого он знал с младенчества, и словно ледяной обруч все сильнее сжимал его сердце. Мерно покачивалось кадило в его руке, но сладковатый аромат ладана не достигал ноздрей, забиваемый удушливым запахом крови и гари.
– Доколе. Господи, будешь забывать меня вконец, доколе будешь скрывать лицо свое от меня? Доколе мне слагать советы в душе моей, скорбь в сердце моем день и ночь? Доколе врагу моему возноситься надо мною?
Слова Псалтиря лились с языка священника, и внутренне дивился отец Серафим, насколько близки были они сейчас его душе.
Скрипнула дверь, из ближайшей избы показался перс Рашид, отирая тряпицей окровавленные руки. За время осады его лицо посерело и осунулось – сказывались бессонные ночи. Раненых было слишком много…
– Услышь меня, Господи боже мой! Просвети очи мои и да не усну я сном смертным; да не скажет враг мой: «я одолел его». Да не возрадуются гонители мои, если я поколеблюсь…
– Хорошие слова, – кивнул Рашид.
Отец Серафим обернулся и непонимающим взглядом уставился на иноземного гостя.
– Хорошие слова, правильно говоришь, – повторил перс. – С такими словами можно идти на битву.
Серафим хотел что-то ответить, но тут к нему подбежал босоногий мальчишка и, поклонившись, выпалил, задыхаясь.
– Отче Серафим, вас воевода на совет прийтить просит.
И, заметив Рашида, стоящего в дверном проеме, тоже с поклоном добавил:
– И вас просили тоже.
– Позже, – сказал священник, поворачиваясь к усопшим.
– Скажи воеводе – сейчас приду, – произнес Рашид, выкидывая тряпицу в стоящую у крыльца кадушку, чуть не доверху заполненную окровавленным полотном, – Только рану дошью да с собой захвачу кое-что…
Воевода не любил роскоши, присущей многим купцам да боярам – даже светцы в его просторной горнице были изготовлены из старых конских подков и развешены по стенам. Воткнутые в них лучины едва разгоняли темень по углам, отчего лица собравшихся казались еще более угрюмыми.
У двери, сливаясь черным телом с глубокими тенями, застыл Кудо. Во главе дубового стола сидел хозяин дома Федор Савельевич, в броне и при оружии – ныне любой житель города в любое время был готов, схватив лук или рогатину, бежать на стену, ежели понадобится. Чего уж говорить о воеводе. Уже которую ночь он и спал в кольчуге – коли на то находилось время.
За столом помимо воеводы сидели дружинные сотники, а также приглашенные на совет Ли и купец Игнат с братом Семеном. В углу на лавке сидел бледный ибериец. На его плечи была наброшена бурка из белой овчины, а живот был перетянут широкой повязкой, сквозь которую проступило бурое пятно. Как ни уговаривали раненого отлежаться – не послушался, пришел сам, опираясь на братьев и едва переставляя ноги. Хорошо, кольчугу надеть отговорили.
Воевода обвел взглядом присутствующих и начал без предисловий.
– Нынче собрал я вас, други, для того, чтобы сообща совет держать. Хоть я и воевода козельский, ан одна голова хорошо, а много голов – лучше. Все вы себя в битве храбрыми воинами показали. И мудрыми. Потому хочу и ваше слово услышать.
Покуда мы всем миром Орду сдерживаем. Но сегодня скажу вам следующее. Во время последнего штурма град шесть десятков людей потерял. И пораненных без счета.
Дверь тихонько скрипнула, и Рашид перешагнул порог.
– Проходи, присаживайся, мил-человек, – прервал речь воевода. – Ты своим лекарским искусством не одну жизнь спас, рад бы тебе за то отдельный почет оказать, да не до почестей нынче. Перед общей бедой мы все равны.
– Как и перед смертью, воевода, – произнес перс, садясь на свободное место и выкладывая на стол обломок ордынской стрелы.
– Смертей было бы много меньше, если б ордынцы били не гарпунными стрелами, – сказал он, указывая на железное жало, насаженное на тростниковое древко. – Такой наконечник нельзя вытащить из раны – древко вытянешь, а железо застревает в мясе. Приходится вырезать, а это не каждый выдержит. И то, слава Аллаху, если стрела не отравлена. А тех, что с ядом, – каждая третья.
– И собирать такие стрелы – морока отдельная, – сказал Игнат. – Застревает в дереве намертво. Или на излете в землю уходит. Пока раскопаешь…
– А стрел-то у нас совсем мало осталось, – сказал один из сотников, хрустнув пальцами, сжатыми в кулак. – На день от силы. А далее чем от Орды огрызаться будем?
Тихой, бесплотной тенью вошел в горницу отец Серафим. Все собравшиеся встали и поклонились в пояс, но священник махнул рукой – не надо, мол, совещайтесь дальше – и присел на лавку в углу.
– Скажу более, – веско произнес воевода, садясь обратно. – Ров почти полон. По ночам рабы степняков засыпают его землей, камнями, хворостом и телами павших. В том месте, где был ихний мост, насыпь скоро сравняется с краями. А это – новый штурм.
– Без стрел не отобьемся, – хмуро сказал кто-то. В горнице повисла давящая тишина.
Чуть слышно скрипнув половицами, с верхнего этажа спустилась по лестнице ключница в черном вдовьем платке с пучком лучин и принялась менять сгоревшие на новые, смахивая обугленные остатки в подставленные плошки с водой.
Стало чуть светлее. Тени неохотно отступили, прячась за предметы и спины сидящих. А от двери в пятно света шагнул темнокожий человек в ордынских доспехах.
– Я хочу сказать, – отрывисто бросил он.
– Скажи, – произнес воевода с некоторым удивлением в голосе – с недавних пор ему казалось, что черный воин вообще говорить разучился.
– Люди моего племени во все времена были воинами, – молвил Кудо, тщательно подбирая слова. – Мои предки продавали свою силу и свои мечи тем, кто мог за них заплатить достойную цену. У моего народа есть одна легенда. Много сотен лун назад один из моих предков нанялся к византиям.
– Ромеи… – нахмурился воевода. Кудо кивнул.
– Да, в этих землях их называют ромеями. Как-то на крепость, которую охранял мой предок, напали печенези.
– У нас их зовут печенегами, – глухо заворчал старший из сотников. – Что печенеги, что половцы. Почитай, те же черти подлые, что и ордынцы. Эх, еще до Калки их передавить надобно было. Глядишь, и не было бы той Калки…
– Осада длилась долго и не раз солнце сменило луну, – продолжал Кудо. – Погибли многие в крепости. И стрелы были на исходе. И тогда мой предок предложил сделать так…
Кудо обвел взглядом напряженные лица.
Эти люди были чужими, но в то же время уже и не были ими. Он бился рядом с ними, ел их хлеб и спал под одной крышей. А один из них в свое время спас ему жизнь, и, по закону племени Кудо, теперь эта жизнь принадлежала ему. Но человек по имени Игнат вернул Кудо его жизнь, и теперь черный воин следовал за своим спасителем лишь по собственной воле. А эти люди были людьми племени Игната… Что ж, еще старый колдун Нга, умеющий превращаться в леопарда и оживлять мертвецов, говорил, что если ты отдал долг кому-то, то это еще не значит, что ты отдал тот долг самому себе…
– Живые защитники крепости связали руки мертвым и ночью стали медленно спускать их тела по внешней стене крепости, – сказал Кудо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49