Он загодя переоделся в зеленовато-голубой комбинезон под стать Иисусам, и теперь в мигающем красном свете униформа его попеременно становилась то лиловой, то синей. Даже без его объяснений Тед понял: охранники пришли в себя и вернулись на пост. Эйвери поставил сумки на пол и тяжко выдохнул.
– Мои записи. И не спрашивай, зачем я их беру с собой – беру, и все. Я должен. Тут моя жизнь. Неплохо, да? Целая жизнь – в пяти сумках. Это либо много, либо мало: все в мире относительно.
Тед кивнул.
– А теперь что?
– А теперь мы воспользуемся трупосборником. Я его зову «труп-пушка». Вещь, необходимая в каждом доме. – Ученый подошел к подобию забранной жалюзи дверцы чулана и открыл ее, явив взгляду желоб из нержавеющей стали примерно трех футов в диаметре с четко очерченной пластиковой овальной дверцей, располагающейся где-то в восемнадцати дюймах над полом и высотой примерно четыре фута.
Тед заглянул в трубу, посмотрел вниз, на пористый пол, затем вверх по желобу, в конусообразно сужающуюся темноту.
– Что это еще за чертовщина?
– Мы под землей, – напомнил Эйвери. – Глубоко под землей. От покойников тут не особо избавишься. Так что вот эта штуковина пневматически выстреливает труп наверх, прямехонько в крематорий. Классно придумано, а?
– Вы ведь не предлагаете нам отправиться этим путем?
– Это больше чем предложение, – отозвался Эйвери, по всей видимости, слегка раздосадованный. – Предложение подразумевает возможность иных вариантов. – Убедившись, что пауза произвела должный эффект, ученый пояснил: – Нам придется подниматься по одному за раз. Проблема в том, что процесс кремации начинается с прибытием первого выпущенного из пушки объекта.
– Проблема и впрямь нешуточная.
– Элементы разогреваются не сразу.
– Не сразу – это сколько? – спросил Тед.
– Секунд девяносто.
– А как быстро объект оказывается наверху?
– Не скажу в точности. Возможно, по-разному. Я бы предположил, что процесс занимает несколько секунд, не больше, судя по тому, как стремительно они отсюда вылетают. – Эйвери глянул на сумки, подошел к ним, подхватил две. – Девятнадцатый, – приказал он, и один из Иисусов, тот самый, безротый, с которым Тед встречался взглядом, выступил вперед. – Держи крепче, Девятнадцатый. – А Теду пояснил: – Сумки-то тяжелые; чтобы вынести их наверх, нам без помощника не обойтись.
Иисус-19 прижал сумки к груди, как велено. Эйвери подтолкнул его к трубе и внутрь, захлопнул дверцу и нажал большую белую кнопку рядом. Иисус-19 с громким свистом исчез. Эйвери обернулся к потрясенному Теду.
– Нам стоит поторопиться. – Он швырнул сумку, Тед поймал ее. – Давай лезь. Не тревожься; просто положись на судьбу. Подозреваю, что там, внутри, захочется прижаться к стенкам, чтобы притормозить, но я бы не советовал. Чего доброго, обдерешься или обожжешься. Ну, покедова.
Тед обнял врученную ему сумку, словно та сулила хоть какую-то защиту, затем сам скользнул в желоб – и Эйвери, не колеблясь, ткнул пальцем в кнопку.
Изнутри свист звучал иначе – по правде говоря, как своего рода антишум, словно никакого шума и не было. Отрицательное давление, что традиционно причиняло боль, но только не Теду, взбурлило в его голове – и он полетел: пальцы ног чуть отставали от всего прочего, а волосы рвались с головы вверх. Он чувствовал, что вращается в трубе по часовой стрелке, и представлял себе, как перетасовываются его внутренности: надо думать, к тому времени, как он доберется до конца, дабы, вне всякого сомнения, изжариться заживо, все его органы вернутся на свои законные места, те самые, что занимали до хирургических изысканий Лайонз.
Борясь с напором воздуха, Тед наклонил голову так, чтобы видеть, куда летит. Время словно остановилось; путешествие казалось бесконечным. Впереди в трубе не было ни следа Иисуса-19, зато сиял свет, блик величиной с булавочную головку, и Тед подумал: что за ирония судьбы, лишь теперь, пытаясь удрать от преследователей и вернуться к жизни, он устремляется к тому самому пресловутому белому свету. Он вспомнил, как Эйвери велел ему просто-напросто положиться на судьбу. Как ни странно, Теду живо вспомнился аромат кофе, что сварила Глория утром после его признания насчет последней интрижки, – запах миндаля и еще, пожалуй, оттенок ванили в кофе, обжаренном по-французски, – тем более удивительно, что ароматизированных сортов кофе Глория никогда не жаловала. Он еще вошел в кухню и заметил: «Как вкусно пахнет-то», на что его жена не ответила ни словом. Тед сел за стол и смотрел, как она стряпает грудинку, и вафли, и блины – одного этого с избытком хватило бы на семью из двадцати человек. А еда все поступала и поступала, и тарелки уже заполнили разделочный столик; над мисками с ирландской овсянкой и «Крим оф уит»[xlvi] поднимались, тая в воздухе, клубы пара. В кухню спустился Перри и так и застыл в дверях, открыв рот, а затем медленно, опасливо подошел к отцу. Понаблюдал, как мать готовит соус по-беарнски для яиц-пашот. То, как она проворно взбивала соус, видимо, позабавило мальчика – в его-то шесть лет! – и Перри засмеялся, оглянулся на отца, ища подтверждения тому, что да, смеяться тут можно и нужно, но ошарашенная Тедова физиономия, должно быть, показалась ему ничуть не менее забавной, и мальчик захохотал пуще. Тут вниз сошла Эмили, увидела всю эту еду, увидела лицо брата, сморщившееся от неодолимого смеха, увидела слабый подбородок отца и разрыдалась – громко, буйно, неуемно. Перри перестал смеяться и тоже расплакался. Глория прекратила стряпать и расплакалась. И вот уже все они рыдали в три ручья. Вращаясь в цилиндрической трубе, Тед вспоминал эту сцену. Он уже привык думать о себе как о пародии на свой же генетический материал, но что еще в придачу к нормальным парам аденина, цитозина, гуанина и тимина таится в его ДНК? Где же обычно взаимоотталкивающиеся цитозин и аденин сплелись в цепочку, чтобы сделать его этаким уродом?
Внезапно металлический туннель закончился, и Теда выплюнуло в полутемное помещение, над которым торчала дымовая труба – он сразу ее узнал! – широкая, открывающаяся в яркий свет дня, в тот самый свет, что Тед уже и не чаял увидеть снова. Иисус-19 сидел на пепле своих предшественников. Воздух постепенно накалялся. Тед обернулся – по всей длине задней стены над элементами выстреливали синие язычки газового пламени. Единая линия огня нарастала, распространялась все дальше и, с шипящим ревом, создавала невыносимое акустическое одеяло.
Безмолвие комнаты взорвалось: из трубы вылетела сперва сумка, затем Эйвери. Прижимая к себе последнюю сумку, он взмыл высоко в воздух, словно зернышко попкорна – наверное, в точности как Тед (сам Тед, впрочем, этого момента не запомнил), – и шлепнулся в густой пепел.
Эйвери увидел языки пламени и быстро скомандовал:
– А побежали-ка поскорее отсюда ко всем чертям. – И гигантскими шагами помчался к громадной металлической двери.
Тед побрел вслед за ним; мягкий трупный пепел шуршал под ногами, создавая еще один не-звук, что проникал до глубины души, рвал в клочья чувства – и, возможно, острую потребность услышать еще хоть что-нибудь, все равно что.
Эйвери дернул за рычаг; тот в свою очередь приподнял наружный засов.
– Что, все так просто? – удивился Тед.
– Это ж не концлагерь, – отозвался Эйвери, изо всех сил толкая дверь. – Никого внутри не запирают: все это лишь затем, чтобы огонь наружу не вырвался. Кроме того, живых тут вообще-то не ждут. Помоги малость.
Тед чувствовал, как огонь лижет и прямо-таки перфорирует спину его комбинезона; свистящий рев оглушал; Тед уперся в дверь и принялся изо всех сил толкать ее заодно с Эйвери. Иисус-19 стоял совсем рядом, страха не выказывая, но не сводя с двери глаз. Вот она чуть приоткрылась – и по краям твердого серого металла стал просачиваться свежий, благоуханный, душистый воздух – он тек сквозь Тедовы пальцы и наконец-то овеял ему лицо.
Этот сон снился Глории не в первый раз. Начинался сон с черно-белой семейной фотографии. Они с Тедом сидели на деревянной скамейке, а дети взгромоздились на столик для пикника позади них, так что их головенки оказались выше родительских. Затем с фотографии сошла Глория, вслед за нею – Тед, затем Эмили, и вот они уже не черно-белые, а цветные, растирают себе руки и плечи, словно ускоряя кровообращение. Глория гадала вслух, куда подевался Перри. Похоже, никто этого не знал. Все оглянулись на фотографию: мальчика не было и там. Глория подобрала фото и встряхнула его, словно чтобы просушить, надеясь вытрясти сына в населяемое ими пространство. Она звала мальчика по имени, но никакого Перри так и не выпало. «Где же он?» – спрашивала Глория Теда. Тед не ответил – он искал за деревьями, и за камнями, и за диванами, и под столами. Эмили все порывалась еще раз взглянуть на фотографию. «Его там нет, – объяснила Эмили дочери. – Его там нет. Его там нет. Его там нет. Его там нет».
Глория проснулась и резко села в постели. Рядом посапывала во сне сестра. Глория чувствовала: пахнет морем. Она сбросила одеяло и подошла к открытой двери, разделяющей комнаты. Эмили крепко спала, свернувшись в тугой комочек. Перри в кровати не было. Глория метнулась к детскому туалету, заглянула внутрь.
– Перри? – спросила она в пространство. – Перри. Перри!
В дверном проеме возникла Ханна.
– Глория, что случилось?
– Перри исчез.
Эмили, сев в постели, озиралась по сторонам.
– Эмили, Перри предупреждал, что куда-то собирается? – спросила Глория.
Со сна девочка соображала плохо.
– Эмили!
– Что?
– Где твой брат?
– Не знаю.
Ханна уже влезла в рубашку и джинсы и, прыгая на одной ноге, натягивала вторую туфлю.
– Сбегаю посмотрю в вестибюле.
– Ну же, родная, – торопила Глория дочку. – Одевайся, пойдем искать братика.
– Да он небось отправился смотреть на оранжевых рыбок рядом с лодками, – предположила Эмили. – Он у воды, вот и все.
Пока Глория искала, во что бы одеться самой, в голове у нее звенела мысль о том, что Перри «у воды» – «у воды, у воды», – и она уже паниковала, представляя, как сын срывается с помоста, вздумав забраться в лодку, поскальзывается на скользких камнях, пытаясь подобраться ближе к воде и к треклятым оранжевым рыбинам.
– Да быстрее же! – крикнула она Эмили.
Эмили зашнуровывала кроссовки.
– Я готова.
В вестибюле Глория с Эмили столкнулись с Ханной: та покачала головой.
– Здесь его нет. И в джакузи я тоже посмотрела.
– Эмили думает, он, чего доброго, пошел на причал посмотреть на рыб-гарибальди. – Из задней комнаты к стойке вышла администратор. – Вы ведь моего малыша помните?
– Да, – кивнула та.
– Вы его сегодня утром не видели?
– Нет, не видела.
Глории захотелось завизжать, захотелось оказаться на причале сейчас же, сию секунду.
– Если он вдруг вернется, пожалуйста, задержите его.
– Хорошо, – кивнула администратор.
Глория увлекла Ханну с Эмили за двери и вниз по холму к гавани. На бегу она чутко прислушивалась, не взвоют ли сирены, не заголосят ли рации, обшаривала взглядом улицу впереди – не вспыхнут ли сигнальные фонари. А может статься, она завернет за угол – и столкнется нос к носу с толстым полисменом, а тот как раз ведет «на буксире» ее мальчика. Или, например, обнаружится, что чертенок попытался пробраться обратно в отель. Желудок Глории просто-таки узлом завязался, застыл ледяной глыбой, а весь ее вес словно сосредоточился под ложечкой, тащя ее вниз по холму, пытаясь бросить на колени.
– Перри! Перри! – звала она.
– Перри! – вторила ей Эмили.
Глава 5
Пожалуй, Глория за всю свою жизнь не переживала такого горя, как в тот миг, когда Перри на пристани не обнаружилось. В такую рань народу там было раз-два и обчелся: пара-тройка рыбаков поджидали, чтобы открылся прокат лодок, двое мужчин открывали закусочную – расставляли на тротуаре стулья и включали торговые автоматы, да престарелая японка, как всегда, удила с пирса, точно приклеенная. Эмили и Ханна отошли в сторону, к закусочной, пока Глория допросила одного из мужчин, а затем взялась за старуху.
– Вы маленького мальчика не видели? – взывала Глория.
Не отводя взгляда от удочки, женщина покачала головой.
– Ему семь лет. Роста примерно вот такусенького. – Глория сама поразилась, какой на самом деле кроха ее сын. – Его зовут Перри; он потерялся. Вы маленького мальчика не видели?
Женщина вновь покачала головой. Затем, словно с запозданием осознав, чего Глория хочет, переспросила:
– Мальчика?
– Да.
– Лодка, – обронила женщина. Она перегнулась через перила и тронула пальцем леску, точно струну контрабаса. – Вода потеплела. Для рыбалки в самый раз.
– Он сел в лодку? – допытывалась Глория.
Но старуха не проронила больше ни слова. Глория оглянулась на Эмили и сестру, и в лице ее читалась такая мука, что те бегом бросились к ней – и успели-таки поддержать ее, чтобы она не упала. Как только Глория почувствовала, что вновь худо-бедно стоит на ногах, она направилась прямиком к прокату лодок и осведомилась, неужто они тут все настолько безответственны, чтобы выдать лодку маленькому мальчику – одному, без взрослых.
Человек за стойкой не стал занимать оборонительную позицию, но, в сдержанной манере страдальца, который все это не в первый раз слышит, заверил:
– Нет, мэм, конечно же, такое просто исключено. Даже если бы мальчик предъявил весомую кредитку и водительское удостоверение.
– Однако вон та женщина – вон она стоит – сказала, будто видела, как мой сын сел в лодку.
Мужчина перегнулся через стойку, одарил японку долгим взглядом, а затем опять переключился на Глорию.
– О'кей, мэм, если вы так настаиваете, я проверю. – И, высунувшись в заднее окошко, окликнул служителя, стоявшего внизу на помосте: – Эй, Пабло, сбегай посмотри, все ли лодки на месте. – Пока Пабло пересчитывал лодки, он вновь обернулся к Глории: – А сколько вашему сынишке лет?
– Семь. – Глория царапала руку ногтями: от запястий до локтевого сгиба медленно вспухали красные полосы.
Эмили потянулась к матери и завладела ее кистью, прекращая экзекуцию. Глория нагнулась, притянула девочку к себе, Эмили уткнулась ей в плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31