– Вашими бы устами да мед пить!
– Разделим эти четыре случая, – предложил Иеремия. – Тогда у меня появится повод воспользоваться услугами юного Джеффриса.
– Я думал, вы включаете его в число подозреваемых.
– Включаю, но, дав ему поручение, я смогу наблюдать за ним и кое-что у него выведывать.
– Тогда позвольте мне дать вам аванс на покрытие расходов, которые у вас возникнут при расследовании, – предложил сэр Орландо и открыл створки шкафа эбенового дерева, не дожидаясь ответа Иеремии.
– Разве судья Королевской скамьи может оказывать материальную помощь проклятому Богом иезуиту? – лукаво спросил Иеремия.
– Сомневаюсь, что папа с помощью незначительной суммы, какой бы щедрой она ни была, сможет снарядить армию для вторжения в Англию, – засмеялся Трелоней, – даже если ему будут помогать все демоны ада. Нет, мой друг, я доверяю вам безгранично. А вы можете доверять мне. Я никому не выдам вашей тайны. С одной стороны, я считаю, что вы легкомысленны и играете с огнем, и предпочел бы, чтобы вы покинули Англию, с другой – благодарен вам за то, что вы здесь и пытаетесь защитить меня от врага.
Раздался стук в дверь. Трелоней откликнулся, и вошел Мэлори, сообщив, что пришел некий человек со срочным поручением для доктора Фоконе:
– Он говорит, это очень срочно.
– Тогда пригласи его сюда, Мэлори, – решил судья. Когда камердинер ушел, сэр Орландо вынул из шкатулки кожаный кошелек и протянул его священнику. – Скажите мне, когда вам понадобится еще.
Благодарно кивнув, Иеремия убрал кошелек. Скоро Мэлори привел посыльного. Им оказался Бреандан, весьма неохотно переступивший порог. Не глядя на судью, он односложно поздоровался и тут же обратился к Иеремии, выжидательно смотревшему на него:
– Мастер Риджуэй отправился к мистрис Бленкинсоп и просит вас прийти туда как можно скорее. Его позвала акушерка. Ребенок, кажется, здоров, но с матерью что-то не в порядке.
– Тогда не будем терять времени, – сказал Иеремия и попрощался с Трелонеем.
По дороге Бреандан удивленно и с любопытством спросил у иезуита:
– Вы не боитесь так тесно общаться с королевским судьей? Он может узнать, что вы священник.
– Он это уже знает.
– И вы считаете, это не опасно?
– Нет. Этот человек ответственно относится к своему долгу, но вместе с тем он искренний друг. Вы ведь знаете, законы в первую очередь созданы для устрашения, а не для того, чтобы следовать каждой их букве, по крайней мере, пока позволяют обстоятельства.
– А если обстоятельства изменятся?
– Тогда мы поймем, сколько стоит его дружба.
Возле дома сапожника Бленкинсопа Иеремия отправил ирландца обратно на Патерностер-роу. В доме царила мрачная тишина, прерываемая лишь сдавленными мужскими рыданиями. Иеремия увидел на табурете сапожника, закрывшего лицо мокрыми от слез руками. Маленькая девочка лет восьми молча стояла возле него и, утешая, гладила по плечу. Иезуит мрачно осмотрелся и, поскольку никто не обращал на него внимания, поднялся по лестнице на верхний этаж. У двери в спальню он увидел Алена.
– Я пришел слишком поздно, – вздохнул Иеремия. – Мне очень жаль.
Но цирюльник убежденно покачал головой:
– Нет-нет, не упрекайте себя! Вы не могли помочь.
По обе стороны кровати сидели женщины – подруги и родственницы матери, присутствовавшие при родах. Стояла нестерпимая духота: все окна были закрыты, а в камине горел жаркий огонь – так было принято. Спертый воздух, сильный запах пота и крови почти не давали дышать. В углу комнаты находилось кресло для родов с подлокотниками и вырезанным сиденьем. Оно принадлежало акушерке, которая как раз укладывала ребенка в деревянную колыбель, обмыв его губкой, смоченной в вине.
Мать лежала под тяжелым одеялом, лицо ее запало и побелело как снег, словно в теле не осталось ни капли крови. Так оно и было. Откинув одеяло, Иеремия увидел, что под телом расплылась широкая лужа крови. Иезуит то бледнел, то краснел от боровшихся в нем чувств – гнева и ужаса.
– Отошлите женщин! – приказал он Алену.
Присутствующие молча повиновались. Осталась только акушерка, собиравшая свои инструменты.
В миске возле кровати лежал послед. Не обращая внимания на кровь, текущую по рукам, Иеремия сначала осмотрел плаценту, затем тело женщины. Наконец он выпрямился с глубоким вздохом, слишком потрясенный, чтобы говорить. Только когда подошла акушерка взять амулеты и тигель, он пришел в себя. Резким движением он схватил ее за руку и поднес ее к свету.
– Глупая женщина! Ты не знаешь меры! – набросился он на нее. – Вместо того чтобы предоставить все природе, ты решила помочь и своими грязными ногтями вырвала плаценту! Из-за твоей безбожной горячки бедная женщина истекла кровью!
– Но так всегда делают, сэр, – оправдывалась акушерка. – Если бы я не достала плаценту, она бы отравила тело матери. А мне нужно еще к одной роженице.
– Которую ты тоже замучишь, если ребенок не появится, когда тебе хочется. Да сохранит ее Господь!
Ален похлопал друга по плечу, пытаясь ободрить его:
– Пойдемте! Мы ничего больше не можем сделать.
Выходя из дома, они видели, как соседи сапожника окружили заботой совершенно беспомощного вдовца и его детей. Он потерял жену, но по крайней мере не остался один в своем горе.
Глава двадцатая
Дверь операционной распахнулась, и вошли двое. Ален сначала заметил кровь на голове мужчины и лишь потом узнал его спутницу, поддерживавшую его с видимыми усилиями. В ошеломлении Ален поспешил им навстречу.
– Миледи, что случилось? – воскликнул он, принимая раненого.
– Мы не успели далеко отойти от дома, как на моего слугу упал кирпич, – сказала Аморе. – Вероятно, его расшатал сильный ветер.
– Да, ураганный ветер не просто неприятен, он может быть и опасен. Но вы, надеюсь, не пострадали? – Ален пристально посмотрел на нее, посадив слугу на стул.
– Нет, со мной все в порядке.
Она наблюдала, как Ален готовит все необходимое, чтобы промыть рану на голове вином. Это оказалось нелегко, так как слуга, точно пьяный, шатался на стуле. Вдруг он выпучил глаза и рухнул.
– Потерял сознание. Только бы ему не проломило череп! – заметил Ален с явным беспокойством.
В это время в кабинет вошли Иеремия и подмастерье. Вместе они перенесли слугу на операционный стол.
– Ну что? – спросила Аморе.
– Пока не могу сказать, – осторожно ответил Ален. – Кажется, кость не повреждена. Нужно подождать, пока он придет в себя.
– Вы можете оставить его мастеру Риджуэю, мадам, – заверил ее Иеремия.
Аморе прошла за ним на третий этаж. Как обычно, в комнате священника за столом занимался Бреандан Мак-Матуна. Увидев их, ирландец молча встал и вышел. Аморе проводила его ласковым взглядом:
– Он делает успехи, не так ли, патер?
– О да, и поразительно прилежен. Скоро он бегло будет читать и писать по-английски и по-французски.
Аморе с интересом посмотрела на странные буквы, которые Бреандан написал на бумаге:
– Это ирландский?
– Да, я попросил одного из моих братьев по ордену научить меня ирландскому алфавиту. Но составлять слова трудно.
Выслушав ее исповедь и прочитав разрешительную молитву, Иеремия какое-то время молча смотрел на нее. Аморе показалось, что она прочитала в его глазах беспокойство.
– Как ваши дела, мадам?
Она поняла, что он имеет в виду ее беременность, и равнодушно пожала плечами:
– По утрам иногда накатывает дурнота, но быстро проходит. А в остальном я чувствую себя хорошо.
– Я бы хотел осмотреть вас, если вы не возражаете.
Она с удивлением посмотрела на него. Мужчины обычно не занимались женскими болезнями. Только акушеркам было позволено словом и делом помогать беременным до и после родов. Но она не сомневалась, что у патера Блэкшо были на то веские причины.
– Как вам угодно. Вы ведь знаете, я доверяю вам.
Она начала развязывать шнуровку лифа. Иеремия попросил ее раздеться до рубашки и внимательно осмотрел. Следя за точными движениями его пальцев, она спрашивала себя, откуда эта неожиданная забота о ее здоровье. Что-то его угнетало. Закончив, он помог ей одеться, но так слабо затянул шнур, что она запротестовала.
– Тугая шнуровка повредит ребенку! – строго сказал он.
– Что с вами, патер? Такое ощущение, будто случилось нечто ужасное.
Он помедлил, опасаясь, что снова взорвется, если начнет об этом рассказывать. Но потом все-таки решился:
– Несколько дней назад я стал свидетелем того, как невежество акушерки стоило жизни женщине. Миледи, пожалуйста, пообещайте мне, что, когда придет срок, вы позовете меня или мастера Риджуэя. Даже если все будут в ужасе от того, что вам при родах будет помогать мужчина.
Его заботливость тронула ее.
– Обещаю.
В операционной Ален как раз поил вином пришедшего в себя слугу.
– Боюсь, ему придется остаться здесь на ночь, – сказал он. – У него сильно болит голова, и ему трудно стоять.
– Но ведь можно позвать извозчика.
– Не стоит. От тряски ему станет хуже.
– Не волнуйтесь, мадам, – вмешался Иеремия. – Мы позаботимся о нем, и если ему станет лучше, отправим завтра к вам. Но без сопровождения вы не можете вернуться в Уайтхолл.
Он повернулся к лестнице и кликнул Бреандана. Когда тот появился, иезуит вручил ему оба кремневых пистолета, который слуга леди носил за поясом:
– Проводите даму до дома. Смотрите, чтобы по пути к ней никто не приближался.
Бреандан молча взял роскошные, с латунным покрытием, пистолеты и несколькими привычными движениями проверил их на исправность.
– Как я вижу, вы умеете обращаться со смертоносным оружием. – Иеремия остался доволен.
Аморе натянула на голову капюшон длинного плаща и зубами взяла маску за специальную пуговицу. На Патерностер-роу она повернула на запад. Бреандан шел рядом с ней, загораживая от грязи, брызгавшей из-под колес. Дождь, который лил целый день, почти кончился, но небо по-прежнему было затянуто облаками, а плохо мощеные улицы совершенно размокли. Пешеходы по щиколотку увязали в грязи.
Аморе боялась поскользнуться и в конце концов оперлась на руку спутника. Бреандан сделал вид, что не заметил этого, однако подстроился к ее шагу. Мостовая Ладгейт-стрит была лучше, но Аморе не убрала руки. Рядом с ирландцем ей было очень хорошо, она никогда прежде не испытывала ничего подобного. После первой встречи ее с каждым днем все больше тянуло к нему. Ей доставляло удовольствие быть рядом с ним, изучать его строгое правильное лицо, смотреть в темно-голубые глаза, избегавшие ее взгляда. Но из-за его замкнутости она в конце концов решила, что неприятна ему. Это причиняло ей боль, но она не сдавалась. Она искала и искала к нему подходы.
На Блэкфрайарской переправе лодочник как раз высаживал пассажиров. Бреандан махнул ему рукой.
– Куда нужно? – спросил лодочник.
– К Уайтхоллу.
Бреандан протянул руку подобравшей юбки Аморе, помогая ей войти. Когда они уселись на заднюю скамью, лодка отчалила. Тучи все еще плыли по небу, так что сумерки опустились почти незаметно. Повсюду на водной глади медленной Темзы плясали пятнышки фонарей. Аморе сняла маску, так ей было удобнее, а сумерки и без того скрывали лицо. Воздух был сырым и холодным, и скоро одежда стала неприятно липкой. Хотя Аморе не отличалась особой чувствительностью, она ближе прижалась к мужчине, от которого исходило здоровое тепло. Тесная лодка не позволяла Бреандану отодвинуться от нее. Он внутренне сжался, напрягая каждый мускул, как будто ему предстояло выдержать атаку. Аморе склонила голову ему на плечо и провела рукой по груди, словно хотела обнять. Это прикосновение прошло через ткань жилета как раскаленное железо и обожгло кожу. Тупая боль прошила все тело Бреандана и повергла его в тяжелое оцепенение. Он грубо схватил ее за запястье и крепко сжал его.
– Что это значит, мадам? – зашипел он. – Зачем вы это делаете? Почему вы меня все время испытываете? Так играют при дворе? Раздразнить человека, пока он, заскулив, не рухнет перед вами на колени, а затем...
– Что затем? – спросила Аморе.
Она не хотела, чтобы он заметил, что сделал ей больно, и сидела не двигаясь.
– Я не доставлю вам этого удовольствия и не позволю водить меня, как медведя с кольцом в носу.
Это сравнение вызвало у нее улыбку.
– Смейтесь, смейтесь, – рычал Бреандан. – Вы полагаете, будто на свои деньги можете купить все. Я не нуждаюсь в вас и не собираюсь дожидаться, пока благородной даме наскучит бездомный щенок и она даст ему пинка под зад.
Аморе расстроилась:
– Вы думаете, мои намерения таковы? Кто внушил вам это?
– Не важно. Я знаю, это так. Лучше подохнуть на грязной улице, чем стать придворным шутом для скучающей дамочки.
– Вы ошибаетесь. Вы значите для меня больше.
Он смерил ее ледяным взглядом, за которым угадывалась неуверенность.
– Зачем вы лжете, мадам? Что я, бедолага, могу для вас значить? Только игрушка, когда вам взбредет в голову поиграть.
Он уже не контролировал выражения своего лица. Аморе показалось, что оно стало печально. Она почувствовала укол в сердце, а затем ее окатила теплая волна. Может быть, он отталкивал ее, так как не хотел, чтобы она стала ему нужна? Опасаясь почувствовать к ней то, что внушало ему страх?
– Бреандан, – мягко сказала она, – посмотрите на меня. Я не использую вас. Вы действительно важны мне.
Он продолжал смотреть в темноту, и она рукой повернула его лицо к себе. Он уступил, и взгляд уже не был таким твердым. Аморе поняла, что его сопротивление дало трещину. Медленно она приблизила к нему свое лицо и тихо сказала:
– Поцелуйте меня!
Она ощутила его неуверенность, как будто в нем боролись желание и недоверие, решительно приблизилась к нему и губами провела по уголкам его рта. От нежного, едва ощутимого прикосновения Бреандан содрогнулся. Его дыхание участилось, и рассудок, призывавший к благоразумию, умолк. Он прижался к ней губами. Аморе испытала восхитительное чувство торжества. Так он все-таки желал ее!
Когда он неохотно отстранился от нее, его тело сотрясала дрожь, и она поняла, что только присутствие лодочника, с любопытством следившего за возней пассажиров, мешало Бреандану взять ее тут же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51