Эдна Фербер: «Вот тако-о-ой!»

Эдна Фербер
Вот тако-о-ой!



OCR & SpellCheck: Larisa_F
«Фербер Э. Три Шарлотты: Романы»: Северо-Запад; Санкт-Петербург; 1994

ISBN 5-8352-0420-5 Аннотация Эдна Фербер – известная американская писательница. Ее роман «Вот тако-о-ой» в 1925 году был удостоен премии Пулитцера. Героиня этого романа Селина де Ионг, как и персонажи романа «Три Шарлотты» («девицы трех поколений», называет их писательница), характеры очень разные и в то же время родственные: это женщины самоотверженные и сильные, способные и на безрассудные поступки, и на тяжелый труд ради любви. Эдна ФерберВот тако-о-ой! «Мой малыш уже большой? – спросит, бывало, Селина. – Ну-ка покажи, какой большой у меня сын. Большой, как слон!»И маленький Дирк де Ионг, стоя перед матерью, послушно растопыривал свои ручонки как можно шире и лепетал:– Вот тако-о-ой большой.Дирк вырос и стал одним из самых блестящих молодых людей чикагского света.И однажды вечером, навестив свою старую мать, он вернулся в свою квартиру в раздумье, сам себе задавая этот так часто слышанный в детстве вопрос какой большой? Глава первая Чуть ли не до десяти лет Дирка звали не иначе как Слоненок. Мать любила спрашивать мальчика, какой он большой, и он всегда отвечал: «Вот тако-о-ой. Как слон». Слова эти, постоянно повторяясь, превратились в ласкательное прозвище – и он все еще оставался Слоненком де Ионгом. И в десять лет, когда уже учился в школе, мальчик начал упорную борьбу и в школе и дома за восстановление своего настоящего имени вместо ненавистной клички. Ему пришлось воевать довольно долго, пока с помощью кулаков, зубов и горячих протестов он не добился успеха.Изредка, правда, еще проскакивало Слоненок, и чаще всех в этом оказывалась виноватой его мать, которая первая дала ему это прозвище и с трудом отвыкавшая от него теперь. Конечно, против матери нельзя было пускать в ход те средства и приемы борьбы, которые оказались наиболее эффективными в борьбе с мальчишками, но он всякий раз закипал таким гневом и так упорно не откликался на Слоненка, что наконец и Селина покорилась. А между тем эта нелепая кличка в ее устах звучала такой лаской, что могла смягчить кого угодно, кроме десятилетнего строптивца.У Селины де Ионг всегда было дел по горло и совершенно не оставалось времени на выражение нежных чувств к ребенку. Из кухни в прачечную, из прачечной – к плите или столу, оттуда во двор к птицам или скоту. А летом – тяжкая работа в поле. Время от времени она выпрямляла усталую спину и минутку отдыхала, отирая рукавом пот катившийся крупными каплями с носа и щек. Тогда большие темные глаза перебегали от нескончаемых рядов моркови, шпината, турнепса на ее сынишку, который играл, восседая тут же на груде пустых мешков из-под картофеля, в костюме, сшитом из такого же мешка, или с увлечением копавшегося в жирной черной земле.Когда эта молодая женщина, в простеньком старом ситцевом платье, с поблекшим от усталости лицом и руками, перепачканными землей, останавливала взгляд на загорелом личике двухлетнего мальчугана в царапинах и синяках (как у всех ребятишек на форме, чьи матери заняты работой) – все вокруг казалось, преображалось от нежности, лучившейся из ее глаз.– Покажи, какой у меня мальчик? спрашивала она почти уже механически. – Какой большой мой маленький мужчина?Мальчик послушно вытаскивал пальчики из земли, улыбался немного устало (ему порядком надоела эта игра), широко расставлял ручонки, и розовый ротик ребенка и трепещущие нежностью губы матери одновременно протяжно произносили «В-о-о-от тако-о-ой большой!»Дирк так привык к этой игре что иногда если Селина бросала на него мельком взгляд, не отрываясь от работы, он сам, не дожидаясь вопроса, лепетал свое «тако-ой» и заливался восторженным смехом, запрокинув назад головенку. А мать бросалась к нему и прижималась в порыве умиления разгоряченным влажным лицом к мягким завиткам на затылке и жадно целовала их.«Вот такой большой!» Но ведь он не был таким, этот крошка! И никогда не стал таким «большим» каким ждали его видеть любовь и воображение матери. И вы думаете, что Селина была удовлетворена, когда много лет спустя ее мальчик стал тем Дирком де Ионг, чье имя было отпечатано на такой плотной и дорогой бумаге, что она казалась сделанной из металла? Чье платье заказывалось у Питера Пиля, лучшего лондонского портного? В чьей кладовой можно было найти дивный вермут Италии и ароматное шерри Испании? Кому прислуживали слуги-японцы – словом, кто вел благополучное и респектабельное существование преуспевающего гражданина республики? Нет, Селина не была удовлетворена. Более того, она подчас возмущалась, а подчас чувствовала себя в чем-то виноватой. Выходило так, словно в преуспевании Дирка было нечто, обманувшее ее ожидания, унизившее ее в лице сына Ее Селину де Ионг, торговку зеленью.Селина де Ионг, в бытность свою Селина Дик жила с отцом в Чикаго. Но вы бы ошиблись, предположив, что только в одном Чикаго. Когда ей было восемь лет, они жили в Денвере, а когда двенадцать – в Нью-Йорке. Побывали и в Милуоки, и в ряде других мест даже в Сан-Франциско Правда, пребывание в Сан-Франциско, как смутно помнила Селина, завершилось весьма спешным отъездом. Настолько спешным, что это поразило даже ее, привыкшую принимать эти внезапные переезды, как нечто должное, без вопросов и выражений удивления.«Дела», – говорил в таких случаях отец.И дочь до самого дня его смерти не подозревала, какого рода были эти дела.Симон Пик, кочевавший по стране со своей маленькой дочкой, был профессиональным игроком. Впрочем, надо добавить, игроком не только по профессии, но и по натуре по темпераменту. Когда ему везло, они жили по-царски, останавливались в лучших отелях, ели тонкие и дорогие блюда, ездили в коляске (непременно запряженной парой. Если у Симона Пика не хватало денег на двух лошадей, он предпочитал ходить пешком).Когда же наступали периоды неудач и капризная фортуна отворачивалась от Симона, они жили в дешевых пансионах, питались кое-как, донашивали платье, оставшееся от лучших времен. Селина посещала школу, вернее школы: плохие, хорошие, муниципальные, частные, в зависимости от того, куда забрасывала их судьба Пышные матроны, заметив серьезную темноглазую девочку, одиноко забившуюся в уголок в вестибюле какого-нибудь отеля или в гостиной пансиона, наклонялись к ней с заботливыми расспросами:– Где твоя мама, детка?– Она умерла, – отвечала Селина спокойно и вежливо.– Ах, ты моя бедняжечка! – Затем в порыве умиления и жалости: – Не хочешь ли ты поиграть с моей девочкой? Она будет очень рада.– Нет, очень вам благодарна, но я жду отца. Он станет беспокоиться, если не найдет меня здесь.Добрые леди щедро изъявляли ей свою симпатию. Селине жилось отлично. Жизнь была интересной, полной разнообразия. Отец не стеснял дочь ни в чем. Она сама выбирала себе платья. Ее желания всегда одерживали верх над благоразумными доводами отца. Можно сказать, что она руководила им. Она читала все, что попадалось ей в приемных пансионах, в отелях, в общественных библиотеках, которых так много появилось в наше время. Она проводила одна большую часть дня и была предоставлена самой себе. Время от времени отец, озабоченный мыслью, что дочка одна и скучает, приносил ей целый ворох книг – и начиналось «безумство». Селина уходила в них вся, наслаждаясь ими словно в каком-то экстазе, как лакомка перед кучей сластей. Таким образом к пятнадцати годам она познакомилась с сочинениями Байрона, Джейн, Остен, Диккенса, Шарлотты Бронте, Фелиции Гиманс, не говоря уже о гг. Е. Д., Е. Н., Саустворте, Берте Клей и многих других, – словом, со всей этой бульварной литературой, в которой фабричные работницы так же неизбежно встречают на своем жизненном пути знатных герцогов, как неизбежно встречаются на сковороде умелой поварихи лук и бифштекс. Литературу эту на всем пути от Калифорнии до Нью-Йорка из сострадания к одинокой девочке приносили ей сердобольные хозяйки пансионов, горничные и случайные соседки.Однако были в жизни Селины три года, о которых она не любила вспоминать. Они были для нее словно мрачная сырая комната, леденящее дыхание которой пронизывает насквозь, когда вы входите в нее из теплого и ярко освещенного уголка.Эти мрачные годы – от девяти до двенадцати лет – она провела с двумя незамужними тетками, мисс Саррой и мисс Эбби Пик, в хмуром, чопорном доме Пиков в Вермонте. Отец ее, так непохожий на обитателей этого дома, бежал из него еще юношей, словно блудный сын. Когда умерла мать Селины, он в порыве чего-то похожего на раскаяние, желая помириться с сестрами, отослал девочку к себе на родину. Кроме того, смерть жены ввергла его временно в состояние растерянности и беспомощности, в котором охотно прибегаешь к людям, некогда близким.Обе женщины являли собой классический тип старой девы Новой Англии. Неизменные митенки на руках, очки, Библия, прохладные и унылые парадные комнаты, в которые никто не входит, во всем педантичный порядок и целый ряд незыблемых правил насчет того, что можно и чего нельзя делать маленьким девочкам. Селине казалось, что тетки ее пахнут сушеными яблоками. Однажды она нашла такое высушенное яблоко со сморщенной кожицей в ящике своей школьной парты. Она его понюхала, долго разглядывала его морщинистую увядшую розоватую кожу – и затем, откусив кусок из любопытства, поспешно и с отвращением выплюнула, совсем не заботясь об изяществе манер: яблоко оказалось внутри совсем черным и заплесневелым.В одном из писем к отцу, ускользнувшем от цензуры тетушек, Селина излила свое отчаяние. Он тотчас же приехал за ней, никого не предупредив, и, когда Селина неожиданно увидела его, с ней в первый и последний раз в жизни сделалась истерика.Следующий период жизни – от двенадцати до девятнадцати лет – она была счастлива. Они приехали в Чикаго, когда Селине было шестнадцать, и остались там навсегда. Селину отдали в пансион для молодых девиц мисс Фистер. Когда отец привел ее туда, он был так почтительно любезен, мил, так пленительно улыбался и выглядел при этом таким печальным, что пробудил целую бурю чувств в обширной груди начальницы пансиона и привел ее к убеждению, что дочь такого человека достойна вступить в избранный круг воспитанниц пансиона. Он работает в большом мануфактурном деле, объяснил он почтенной даме. Чулки, ну и, знаете, прочее в таком роде. Вдовец. Мисс Фистер отвечала, что понимает.Ничто в наружности Симона Пика не напоминало о его профессии. Не было ни шляпы с широкими полями, ни развевающихся усов, ни сверкающих глаз, ни чересчур блестящих ботинок, ни яркого галстука. Правда, он носил в булавке, которой была заколота его манишка, редкой красоты и ценности бриллиант. И шляпа его сидела всегда чуточку набекрень. Но эти мелочи в глаза не бросались.А все остальное было безукоризненно comme il faut Прилично (франц.).

. Перед вами был господин несколько болезненный и кроткий на вид, не то застенчивый, не то недоверчивый, но с приятными манерами и выговором жителя Новой Англии. Выговор этот был как бы еще одним доказательством порядочности, так как по нему всякий более или менее сведущий человек мог сообразить, что его обладатель – из вермонтских Пиков.В Чикаго, с его шумной и нарядной жизнью, Симон чувствовал себя как рыба в воде. Его можно было ежедневно встретить в игорном доме Джеффа Генкинса, поражавшем красной плюшевой мебелью и зеркалами, или у Майка Мак-Дональда на Кларк-стрит. Он играл с переменным везением, но умудрялся всегда добыть столько, чтобы по меньшей мере было чем уплатить мисс Фистер за ученье Селины. Когда же Симон бывал в выигрыше, они обедали в знаменитом Палмер-Хаусе, где им подавали цыплят, перепелок, замысловатые супы и яблочные пирожные, которыми славился этот ресторан. Лакеи увивались вокруг Симона, хотя он редко обращался к ним и, заказывая что-нибудь, никогда не поднимал глаз. Селина в эту пору их жизни в Чикаго была очень счастлива. Встречалась она только с молоденькими девушками – воспитанницами их пансиона. О мужчинах, если не считать отца, знала столько же, сколько монахиня в келье. Пожалуй, даже еще меньше: монахини уж хотя бы из Библии не могут не знать кое-что о страстях, живущих в душе мужчин и управляющих их поступками.Селина же при ее беспорядочном чтении еще не дошла до Библии, и широко раскрытые глаза девушки не проникали пока за завесу.Соседкой Селины по комнате в пансионе была Юлия Гемпель, дочь Огаста Гемпеля, владельца мясных лавок на Кларк-стрит.Ветчина, колбасы, копченая грудинка Гемпеля славились в районе Кларк-стрит.Впервые в своей жизни Селина была не одна в комнате. От долгого одиночества в ней сильно развилось воображение, и она с детства умела находить в жизни то двойное наслаждение, какое доступно лишь творческому уму: быть одновременно и действующим лицом и зрителем. «Вот я какова и делаю то-то», – говорила она себе, наблюдая себя в действии. Быть может, эта черта ее натуры развилась еще и под влиянием театра, куда отец возил ее часто уже в том возрасте, когда другие дети знают о театре лишь понаслышке. Многие оборачивались, чтобы взглянуть на бледное личико с серьезными темными глазами, сверкавшими восторгом, когда Селина гордо восседала в креслах партера рядом с отцом. Симон Пик питал к театру страсть, свойственную всем игрокам: в его натуре было много артистизма, без которого для игрока немыслим успех. Поэтому Селина и ее отец одинаково рыдали, когда на сцене умирали герои, страдали вместе с двумя сиротками, когда в Чикаго гастролировали Китти Бленчерд и Мак-Ки-Ренкин. Они видели Фанни Девенпорт в «Пике». Они смотрели знаменитую пьесу Сэмюэля Позена. Симон брал ее и на цирковые представления, и толстая особа в блестках и трико, спускавшаяся по длинной лестнице, показалась ей прекраснейшим из созданий, каких она когда-либо видела на свете.– Знаешь, за что я люблю книги и пьесы? – заметила как-то Селина, возвращаясь вечером с отцом из театра. – Оттого что никогда не знаешь, что еще может произойти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32