Все дальнейшее Ганшин воспринимал как в тумане.
- Он согласен, конечно же, он согласен, - откуда-то издалека донесся торопливый голос Иванова, сразу ставший тоньше и почему-то жалобней.
- Я должен подумать, - чувствуя слабость во всем теле, покрывшись холодным потом, еле слышно пробормотал Ганшин.
9
Часы на кухне мелодично звякнули, отмечая половину десятого. Ганшин, много лет не замечавший этого звука - часы остались от бабушки и Ганшин прожил с ними всю жизнь, вздрогнул. Потом поежился. Его знобило, хотя ветерок, влетавший в комнату из открытого окна, был теплый, как и положено простому летнему ветерку.
По улице шествовали сумерки, накрывая город серым плащом. Серый воздух висел над домами, беспорядочно спускающимися к закованной парапетами, запряженной в турбины ГЭС реке. Кое-где окна уже горели, но редко. В нынешнее трудное время люди предпочитали экономить на мелочах, хотя телевизоры работали чуть ли не круглосуточно в каждой квартире и тысячи глаз пялились в одни и те же рекламные ролики, словно хотели разгадать их смысл.
Под окном снова застучали сапоги. Ганшин лег животом на подоконник. По улице в два ряда, четко отбивая шаг, шли парни в серых рубахах навыпуск, подпоясанных кусками веревки. Все были коротко подстрижены и напряженно глядели вперед. Серые рубахи сливались в сумерках в одно длинное серое пятно. Павловцы, серая гвардия нынешнего Президента, начинавшиеся, как любители каратэ и восточных единоборств, а теперь вылившиеся в мощное военное подразделение.
Серость, торжествующая серость, подумал Ганшин с печальной усмешкой. Когда торжествует серость, к власти в итоге приходят черные...
Он опять поежился и, отпрянув в комнату, с треском захлопнул окно.
Трус проклятый, обругал себя Ганшин. Ведь ты же просто боишься. Боишься даже подумать о том, что случилось в покосившейся хибаре. А думать надо. Времени осталось всего ничего. Они ведь придут. Не думаешь же ты, что это был кошмарный сон? В конце концов, доказательство лежит на столе - несколько листов мелованной бумаги с четко отпечатанным компьютерным шрифтом. Договор. Ты ведь даже не прочитал его. Впрочем, читать и не нужно, все и так ясно. Вопрос не в том, что там написано, а в том, стоит ли соглашаться. Можно ли пойти на эту сделку и остаться при этом самим собой?..
С другой стороны, думал Ганшин, вцепившись в подоконник и уперевшись лбом в холодное стекло, а что в этом плохого? Если я могу писать то, что посчитаю нужным - а я уж постараюсь, - то это выходит даже полезное дело. Все материалы мне обещаны, а уж какие я сделаю из них выводы - это на моей совести. В конце концов, те пять апостолов тоже не могли быть уверены, полезным ли делом занимаются, и все же написали...
Погоди, оборвал он себя. Ты что же, поверил во всю эту чушь, в эту антинаучную ахинею? Неужели тебя так легко обвести вокруг пальца? Какая-то очередная политическая группировка, какие-нибудь сатанисты-мазохисты, рвущиеся к власти, и ты им понадобился для каких-то их темных делишек. Только подпиши, а после начнут закручивать гайки, найдут в договоре те-то и те-то пунктики и окажешься ты в кабале. И будешь писать не то, что захочешь, а то, что продиктуют. А может, и вообще не писать, а только подписывать... Все просто и понятно, так всегда у нас делалось. И нечего накручивать всякую мистику. Но Ганшин знал, что не все так просто и совсем даже не понятно. Потому что стоило только подумать о... Вспомнить о том, как... Даже мимоходом представить себе...
Трус, еще раз обругал себя Ганшин. Ты даже подумать боишься о том... кто вошел в комнату в конце разговора с референтом Ивановым... Впрочем, не только боишься, а просто не можешь. Как можно представить себе человека, которого видишь одновременно как обычного человека, как некое... н-ну, скажем существо и как суть, сгусток, квинтэссенцию чего-то темного и невообразимо тебе чуждого?
Тяжело дыша, Ганшин дрожащей рукой смахнул со лба пот. Пальцы были холодные, как ледышки. Он слишком близко подобрался к запретному, к тому, о чем нельзя даже думать. А думать лучше надо о лысом референте Иванове и его многообещающем... да что там, просто немыслимо сказочном предложении! И подписать договор нужно до полуночи.
Ганшин перестал дрожать, думая о блистающих перспективах, открывающихся перед ним в результате этой работы. Все сомнения отползли прочь, не исчезли, а просто забились в дальний уголок души, скорчились там, слабо поскуливая. Ганшин решил не обращать на них внимания. Решено. Будь что будет, но упустить такой шанс он не может, просто не имеет права. В конце концов, писатель ответственен если не перед нынешним сбродом, то хотя бы перед будущими читателями. Они имеют право знать, что и как у нас происходило. А если поверить словам тощего Иванова, то сейчас ему, Ганшину, малоизвестному писателю захолустного городка, предлагают возможности, каких нет ни у кого в стране... да что там в стране во всем мире! Если же окажется, что Иванов в чем-то солгал, что ж, любой договор можно расторгнуть, нужно только внимательно прочитать перед тем, как подписывать...
Вот этим и следует сейчас заниматься, жестко одернул себя Ганшин, а не разводить сентиментальные тары-бары.
Он оторвался наконец от подоконника и, уже совершено спокойный, ровно дышащий, направился в кабинет. Но пройти успел лишь полкомнаты.
Часы на кухне пробили десять и тут же им вторили мелодичный двухнотовый дверной звонок - и-ди, от-крой, - и раздражающее дребезжание телефона. Как всегда, все сразу.
Чертыхнувшись сквозь зубы, Ганшин бросился в коридор, схватил трубку.
- Салют, старик! - раздался в трубке жизнерадостный голос Светозара. - К тебе можно заглянуть через полчасика? Не поздно?
- Видишь ли, - упавшим голосом промямлил Ганшин, - я тут...
- Ничего-ничего, я тоже по делу. И не надолго. Загвоздка в том...
Дверной звонок вторично, более настойчиво пропел свою песню.
- Тут в дверь звонят, - торопливо выпалил Ганшин.
- Ясно. Ну так жди. Пока.
Ганшин бросил трубку и метнулся к двери. На ярко освещенной двухсотваттовой лампочкой площадке - не иначе соседка ввернула - стояли трое улыбающихся парней. За ними высились картонные коробки. Большие. И много.
- Доставка заказов на дом, - привычно отчеканил один из парней.
- Но я не... - растерянно начал Ганшин.
- Все, все в порядке, - вывернул из-за спин парней низенький живчик. - Заносите, ребята. Алексей Степанович, покажите им, куда ставить.
Ганшин попятился и парни под предводительством низенького, лихо взялись за дело. Последовала управляемая суматоха, во время которой Ганшину не удалось ввернуть ни слова. Коробки были внесены, распакованы и на дубовом столе Ганшина в кабинете, потеснив удивленную "Ятрань", воздвигнулся изящно-непривычный компьютер, был включен, опробован и снова выключен. Чем-то прогромыхали на кухне. Повозились в гостиной. И удалились, прихватив с собой коробки и весь упаковочный мусор. Ганшин безмолвно стоял посреди гостиной напротив радостно потирающего ладони низенького.
- Как видите, Алексей Степанович, мы свои обязательства начинаем выполнять, - восторженно протараторил низенький, влюбленно глядя на Ганшина замаслившимися глазками. Синяк на его лице куда-то исчез, и вообще он успел побриться и переодеться в строгий темно-коричневый деловой костюм и белую рубашку с галстуком.
- Погодите, я же не подписал... Я же еще не решил... пробормотал Ганшин, сам сомневаясь в своих словах.
- Не беспокойтесь, Алексей Степанович, это просто наш маленький аванс. Если вы - хе-хе! - все же вдруг не надумаете, то возвращать его нет надобности. - Говоря, низенький принялся расхаживать по комнате, зачем-то заглядывая в углы. - Ах, да! - вдруг спохватился он и подбежал к обеденному столу. - Тут же вам еще на мелкие расходы... - Из внутренних карманов пиджака он выложил на скатерть две новенькие, хрустящие, в банковской упаковке пачки. - Расписываться не нужно, мы же свои люди... А как кончатся эти, мы вам еще подбросим.
- Послушайте, - сказал Ганшин, - э-э...
- А меня зовут Порфирий Измайлович! - воскликнул низенький. - Почти как у Достоевского. Вы любите Достоевского? Да что это я, его же невозможно не любить! Он... Впрочем, простите покорно, хвалить одного писателя - пусть даже и классика - в присутствии другого - моветон, как говорили наши предки.
- Послушайте, Порфирий Измайлович, - твердо перебил словоизвержение низенького Ганшин, - договор я пока не подписал и ни о каких авансах не было речи. Я еще ничего не решил. Иванов сказал - до двенадцати можно подумать. Так что вы уж позвольте...
- Конечно, конечно, Алексей Степанович, - заторопился низенький Порфирий. - Не извольте обижаться, мы же хотели как лучше... Все-все, удаляюсь. Не смею вам мешать...
Низенький выскочил из гостиной и завозился с замком. Замок у Ганшина был старый, с придурью, и он поспешил открыть сам, пока не заклинило. Уже переступив порог, Порфирий обернулся и внезапно серьезно и веско, пристально глядя в лицо Ганшину ставшими вдруг колючими глазами, сказал:
- Но вы уж не тяните, Алексей Степанович. Решайте. До двенадцати не так-то и много времени.
И ушел, почти убежал, торопливо пересчитывая ступеньки. Ганшин постоял, услышал, как хлопнула подъездная дверь и, защелкнув замок, вернулся в гостиную. Рассеянно прошел по ней пару раз, заглянул в кабинет, вздрогнул при виде слепого экрана компьютера. Внезапно пересохло во рту, и Ганшин прошел на кухню, намереваясь поставить чайник.
На кухонном столе громоздилась большая коробка. Ганшин подозрительно приоткрыл ее и обомлел. Шампанское, коньяк, три вида ликеров. Все зарубежное, с красочными этикетками. Колбасы, шпроты и еще масса каких-то банок, баночек и пакетов. Похоже на заказ от "Багиры" - фирмы по ночной доставке обедов, но заказ сказочный, тянущий на десятки тысяч.
Ганшин осторожно прикрыл коробку и подошел к раковине. Открыл кран и, не дожидаясь, пока сбежит, сделал несколько торопливых глотком противной теплой воды. Вернувшись в гостиную, плюхнулся на диван и потер ладонями лицо. Лицо горело, а руки, напротив, были ледышками. Мысли разбегались, и Ганшин с усилием пытался собрать их в кучу. Не успел, так как снова пропел дверной звонок.
- Черт, как не вовремя! - прошипел Ганшин, думая о Светозаре,и пошел открывать.
Открыл и обомлел который раз уж за нынешний вечер.
Такие девушки редко посещали его холостяцкую берлогу. Точнее, не посещали никогда. Одна была высокая статная блондинка с распущенными на плечи золотистыми волосами. Рядом с ней стояла низенькая - по плечо невысокому Ганшину, - умопомрачительно-стройная брюнетка с замысловатой прической и огромными омутами глаз. Обе улыбались.
- Алексей Степанович Ганшин? Мы не ошиблись? - пропела блондинка, глядя на Ганшина так, что у него замерло сердце.
- Д-да... - только и смог выдавить он.
- Разрешите?
Блондинка легонько отстранила его и прошла в квартиру. В ее кильватере, как катер за роскошным лайнером, плыла брюнетка. Проходя, она чуть задела Ганшина раскачивающимся бедром, отчего сердце у него, наконец, тукнулось и помчалось вскачь. Не говоря больше ни слова, девушки прошли сразу в комнату. Ганшину ничего не оставалось делать, как закрыть дверь и последовать за ними.
Войдя в гостиную, он остановился на пороге. Брюнетка, заложив ногу на ногу, раскинулась на диване. Блондинка, стоя у окна, прикуривала от зажигалки невероятно длинную и очень тонкую коричневую сигарету.
- Меня зовут Элиза, - промурлыкала она, выпустив в сторону Ганшина струйку ароматного дыма. - А это Нора. Мы ваши помощницы.
- Я... Э-э... - Ганшин, обычно не терявшийся в женском обществе, не мог заставить себя говорить.
Элиза была в белом платье до щиколоток, облегавшем ее рельефную фигуру и настолько тоненьком, что оно просвечивало даже на фоне погружавшегося в сумерки окна. Миниюбка Норы ничего не скрывала. Ганшину даже показалось, что он видит белую полоску трусиков. Его пробил пот.
- Э-э... Очень приятно, - наконец он обрел дар речи. Вы тут пока посидите, а я сейчас кофе поставлю...
Но он не успел сделать и шагу. Нора сорвалась с диванчика и стремительно подбежала к нему. От тонкого аромата ее духов у Ганшина закружилась голова.
- Не беспокойтесь, Алексей Степанович, это я мигом. Надеюсь, вы не против?
Ее тонкие пальчики на мгновение коснулись его, отстраняя от двери. У Ганшина перехватило дыхание. Мгновение, и Норы уже не было в комнате.
На ослабевших ногах Ганшин подошел и буквально рухнул на диван. Элиза тем временем чуть повозилась в углу у японского музыкального комбайна, какого Ганшин до этого момента вообще не замечал, и комнату наполнили плавные звуки зарубежного блюза.
- Я помогу Норе с сервировкой стола, Алексей Степанович. - Элиза подошла так близко, что коснулась ногой его колена. - А вы были бы не против пройти пока в кабинет? Мы вас позовем.
- Конечно, - пробормотал Ганшин. - Мне нужно кое-что...
Он вскочил и очутился чуть ли не в объятиях Элизы, которая и не подумала отстраниться. Он даже почувствовал через рубашку кончики ее высоких грудей. Элиза чарующе улыбнулась и отошла к столу.
Ганшин выскочил в коридор. Из кухни доносилось позвякивание посуды, но Ганшин не стал туда заглядывать. Метнувшись в спальню, он плотно закрыл дверь и только после этого чуть успокоился. От неожиданного и стремительного разворота событий захватывало дух.
Ганшин глубоко вздохнул и открыл шкаф. Его поразила убогость собственной одежды. Очевидно, по контрасту с такими шикарными девушками. Несколько минут он бесцельно перебирал плечики. Наконец, остановился на голубой "выходной" рубашке и тонких серых брюках.
Переодевшись, он сел на кровать и обхватил голову руками. Он знал, что сейчас некогда общаться с девушками, что надо пройти в кабинет и прочитать, наконец, договор, а то времени остается все меньше... Что надо здраво и трезво обдумать целесообразность его подписания и...
- Да что тут думать? - раздался ехидный голос в его голове. - Ты ведь давно уже все решил. Ты же решил еще тогда, когда сидел в хибаре перед Ивановым и слушал его рассуждения о славе и гонорарах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20