Она простая девушка, то есть выросла в деревне. Они с женихом как раз идут по дороге.
– Ага, они как раз идут по дороге.
– Они хотят пожениться.
– Немедленно?
– Ну, свадьба скоро, можно сказать, почти немедленно.
– А что же Дон Жуан?
– Он увидел Церлину – и влюбился в нее. Он хочет обладать ею.
– Прямо посреди дороги?
– Он приглашает ее в свой замок.
– Отлично, не куда-то, а в замок. Пока что это твоя наилучшая идея, Лоренцо!
Лоренцо съел все дочиста и одновременно опустошил бокал. «Марцемино» было превосходным. Его вкус смешался с черными трюфелями, так что казалось, будто во рту было целое море грибов. Если бы только не этот разговор об опере! Джакомо всем был недоволен. Даже сама идея была Казанове не по вкусу, не говоря уже о либретто. Он только и ждал подходящего момента, чтобы посмеяться над недостатками его произведения. Может, Казанова и был театралом, но он ничего не смыслил в музыке и в том, что такое либретто! Ну да ладно, следует выбросить эти мрачные мысли из головы! А вот та милашка!.. Это абсолютно другое дело. Она наверняка ждет на улице, у двери или в коридоре!
– Прости, Джакомо, я слишком много выпил, и природа требует свое.
Да Понте медленно поднялся и вышел. В коридоре было тихо. Он едва слышно окликнул Иоанну, когда та вышла из кухни. Она подошла к да Понте и показала на дверь в конце коридора:
– Вам туда, сударь! Не промахнитесь!
– Голубушка, мне туда вовсе не надо.
– Чего же вам надо?
– Тебя, моя голубушка! Ты мне сразу понравилась.
Ты так красива!
– Но сударь!..
– Как тебя зовут, голубушка?
– Иоанна, сударь.
– Подойди ко мне, дай мне свою руку!
– Мне некогда, сударь!
– Постой минутку!
– Вы испортите мне прическу и помнете платье!
– Как ты прекрасна!
– Оставьте меня!
– Подойди, подойди же! Дай мне руку!
Лоренцо удалось схватить ее. От волнения ее пальцы стали немного влажными. Он прижал руку девушки к груди, будто хотел, чтобы она прикоснулась к его сердцу. Вчера во время репетиции Луиджи тоже сделал такой жест! У режиссера Гвардазони впервые в жизни появилась удачная идея.
– Не держи руку, а прикоснись ею к груди, – сказал он, и Луиджи понял с полуслова, как это сделать. Да, Церлина сразу сдалась, но эта служанка отбивалась, словно речь шла о жизни и смерти.
Лоренцо немного ослабил хватку и посмотрел на нее.
– Голубка, я хотел бы еще раз тебя увидеть, но не здесь, а у себя, в гостинице! Приходи, я буду ждать. У меня есть для тебя подарки, чудесные вещицы. Благодаря им ты станешь прекраснее наших певиц!
– Пустите меня, сударь! Так не годится!
– Эти певицы ничего из себя не представляют, поверь мне!
– Я тоже умею петь, сударь! Или вы полагаете, что я простая служанка?!
– Я так и думал, голубка. Я это сразу почувствовал! Я познакомлю тебя с дирекцией театра и приглашу на пробы, если ты того пожелаешь!
– Я не знаю, сударь… Отпустите меня, мне нужно подумать!
– Я уверен, что ты придешь ко мне, в мою комнату. Только представь себе: чудесные подарки!
Лоренцо поцеловал кончики ее пальцев, улыбнулся и снова вернулся в зал. Он был уверен, что красавица придет. Все приходили. Даже самые знаменитые певицы все-таки приходили через некоторое время, потому что чего-то ждали от него. Чего-то особенного! Арию, ведущую партию в дуэте, триумфальный выход в образе богини! И да Понте обещал им все что угодно, немедленно начинал работу над сценой, бормотал что-то про себя. И все время целовал ее. Он целовал женщину. С помощью слов завлекал ее, пока она не сдавалась. Да, он неизменно побеждал!
– Лоренцо, я хотел бы задать тебе еще один вопрос, – крикнул ему Казанова, стоило да Понте войти в зал. – Кто поет партию Церлины? Я ее знаю?
– Иоанна. О, что это я в самом деле? Я хотел сказать, что встретил в коридоре Иоанну. Просто умора, она считает себя певицей! Большинство слуг в Праге несут подобный вздор!
– Так кто же играет Церлину?
– Партию Церлины поет Катарина Бондини, супруга директора.
– Значит, в опере играют три женщины: Тереза и две Катарины, одна из них находится под постоянным присмотром матери, а вторая замужем. В этом случае я могу поспорить, Лоренцо, что ты попытался подъехать к Терезе!
– Попытался, Джакомо, но безуспешно. Она тщеславна и заносчива, как истинная примадонна! Тебе очень понравилась бы Тереза.
Казанова расхохотался. Они еще раз подняли бокалы. Затем Казанова дал знак подать птицу. Да Понте все время следил взглядом за Иоанной, старавшейся не приближаться к нему. Почему она отворачивалась? Чтобы он мог насладиться красотой ее шеи, плавным изгибом от уха до плеча?
– Голуби! – крикнул Казанова и показал на подносы. Да Понте вздрогнул от одного лишь этого слова. – Голуби и перепела, такие же, как и у нас дома. Я велел запечь их в беконе из Тироля, а под слой бекона добавить кусочки черных трюфелей. Приятного аппетита!
Да Понте растерянно взглянул на птицу. В этой игре было нечто бесстыдное, как и сам Казанова. Было бессмысленно тягаться с ним, он всегда находил вьгход из любой ситуации и оставался в выигрыше. Что же это значило? Разве эти птички вообще съедобны? Лоренцо наколол одну из них, оторвал ножку и попытался сгрызть мясо с кости. Да, вкус был великолепен, настоящее наслаждение!
– Скажи-ка, Лоренцо, – добавил Казанова, пытаясь, как и да Понте, расправиться с горой небольших птиц, – что нравится Дон Жуану? Что он ест и пьет?
«Ест? Пьет? Неужели Джакомо говорит серьезно? Все мысли Дон Жуана были заняты только женщинами, они были смыслом его жизни, и больше ничто не имело значения. Разве мне, Лоренцо да Понте, следовало составить целое меню? Может, написать карту вин, внести туда шампанское, а также и другие напитки? Смешно, Моцарт не оценил бы этого и не взялся бы за музыку».
– Ты ведь не думаешь, что мне следовало составить список его любимых блюд, сочинить прекрасное меню? Дон Жуан и его меню? Было бы просто смешно!
– Я бы это сделал, – холодно возразил Казанова. – И какое бы это было меню!
И все-таки Казанова говорил серьезно. И какое бы это было меню! Что он снова имел в виду? Какое же? Что бы это было? Нет, Лоренцо не мог спросить его об этом прямо, не стоило выставлять себя на посмешище. У да Понте и так не было ни малейшего представления о том, как понравиться Казанове. О чем же они говорили сегодня во время обеда? Вспомнилось какое-то удачное выражение, что-то из Шиллера. Оно сразу пробудило интерес Казановы. Верно, да Понте говорил о размахе. Да, именно о нем, только размах заставит Казанову умолкнуть.
– Я признаю, Джакомо, – вздохнул да Понте, – что недостаточно внимания уделял мелочам. Однако мой Дон Жуан зачаровывает в определенной мере… ну, это скорее…
– Его размах, Лоренцо, размах! По крайней мере, об этом ты говорил сегодня днем. Только между нами, я все меньше понимаю, в чем твой размах! Все услышанное от тебя напоминает мне скорее меню из арий: три женщины – три арии, то в присутствии отца, то дуэт с женихом, то в полном одиночестве! И это ты называешь размахом? В этой мешанине арий нет ничего нового, и у этой оперы нет никакого размаха!
– Да, я уже говорил, что ты слишком щепетильно относишься к деталям, Джакомо. Отец, жених, откуда-то, в никуда – разве все это имеет какое-либо значение? Никакого, абсолютно никакого значения! У трех женских партий в самом начале оперы совсем, иной смысл!
– Какой же? Может быть, ты хочешь помочь своей Терезе и двум Катаринам попасть в Вену?
– Джакомо, ты меня разочаровал! Три женщины выходят на сцену в самом начале оперы, потому что с этого момента они станут преследовать Дон Жуана! Они вступают в тайный сговор и не дают ему покоя. Теперь роли изменились, и женщины преследуют его, а не он их. Они подобны фуриям, богиням мести!
– Они преследуют его? Три женщины преследуют Дон Жуана? Может, женихи тоже помогают им?
– Женщины хотят застать распутника на горячем! Они хотят соблазнить его и получить доказательства!
– Это действительно ново! Оригинально, свежо! Дон Жуан становится трусом, он бежит от трех женщин, преследующих его. Тебе почти удалось перевернуть все с ног на голову! Кроме тебя, мой дорогой Лоренцо, никто бы не додумался до такого размаха!
Да Понте вытер губы. На подносе не осталось ни одного голубя. Джакомо немного задумался, притих, доедая свою порцию. Он уставился в одну точку, полностью погрузившись в свои размышления, словно ему нужно было осмыслить новый вариант старого сюжета.
– Это все, Джакомо? Тебе больше нечего сказать? Признайся, что тебе никогда не пришла бы в голову мысль придать старой, истории свежие и невообразимые нюансы. И ты говоришь, что моя опера – мешанина отдельных партий? Ни в коем случае! Я с самого начала создаю три конфликта, а напряжение в опере нарастает вместе с их развитием.
– Да, возможно, это произведет впечатление! Немного напряжения, постоянное беспокойство в воздухе…
– Это ты сказал, Джакомо.
– Мне хотелось бы взглянуть на оперу. Не думаю, что у тебя что-то получится. Просто смешно, что ты заставляешь трех женщин преследовать Дон Жуана! Почему он не исчезает, например, опять в твое никуда?
– Вместо того чтобы и дальше глумиться над моим либретто, приходи на репетицию в театр, я тебя приглашаю! Только ты и никто другой можешь быть главным критиком! Скажешь, что тебе не понравилось. Можешь ругать меня, потешаться надо мной. Но готов поспорить, что мое либретто ожидает успех!
Оба снова подняли бокалы. Звон бокалов повторился несколько раз и был настолько громким, что Паоло, стоявший за дверью, стал прислушиваться к разговору. О чем они говорили? Было трудно разобрать. Шум казался похожим на возню двух мальчуганов, не поделивших игрушку. У господина да Понте был высокий голос, а у Казановы, наоборот, бас. Сначала причитания. Затем крики! Оба перекрикивали капеллу, все еще продолжавшую играть. Синьор Джакомо велел музыкантам после нескольких композиций поменять местоположение. Сейчас они играли из самых дальних комнат дворца, так что музыка больше походила на журчание подземного родника. Для Моцарта существовала только музыка. Разговоры и болтовня не имели значения, все это ничто по сравнению с музыкой!
Паоло напевал про себя, и ему казалось, будто вместе с этой мелодией появился третий голос, сливавшийся с голосами обоих мужчин в зале. Это был манящий, чарующий голос, воспевавший глубину синевы, мерцающий отблеск свечей и искусство соблазна.
Глава 9
До глубокой ночи Моцарт репетировал с певицами и Луиджи. После долгих просьб он пообещал Луиджи еще один выход, небольшую арию во втором акте, какую-нибудь серенаду под гитару у окна красавицы! Его выход поразит публику. Это будет простая, но запоминающаяся мелодия. Луиджи так красочно описал серенаду, что Моцарт уже мог представить себе сцену в деталях: все женщины смотрят в лорнеты на красавца Луиджи, зал в ожидании. Звучит нежная, услаждающая слух мелодия, которой, наверное, удастся затмить бездарный текст да Понте!
Пообещав Луиджи еще одну арию, Моцарт невольно обидел Терезу. Арии Церлины были ей более по вкусу. Актриса язвительно высказалась, что в них якобы больше тепла, эмоций и чувств в отличие от ее арий в роли донны Анны! Она была права, у нее была неблагодарная роль – роль постоянно обиженной женщины, переживающей смерть отца и не отпускающей от себя ни на шаг своего жениха, похожего на марионетку. Конечно, это так, но зато у нее первой будет большая партия на сцене и ее выход произведет неизгладимое впечатление!
Кто сумел бы лучше сыграть строгость и обиду, чем Тереза Сапорити, которая была всегда немного обижена и не подпускала к себе мужчин на слишком близкое расстояние? Она смотрела свысока на всех, даже на Луиджи. Ему-то особенно досталось от нее. Луиджи пришлось почувствовать на собственной шкуре, как сильно Тереза презирала мужской пол! Арии удавались на славу, если постоянно представлять себе образ самой певицы, воспроизводить ее движения и особые черты. Тогда музыка проникала в сердце исполнительницы и со временем заставляла петь ее душу! Это было искусство. Необходимо писать музыку для определенных людей. Если это удавалось, то гармония звуков затмевала любой текст!
Он стоял неподвижно. Было очень поздно, в такое время театр пустел. Взгляд невольно скользнул к окну: там, внизу, у входа, его все еще ждала группа людей. Кто-то играл на мандолине. Все-таки они ждали его, чтобы проводить до гостиницы. Нет, довольно, только не сегодня! Целое утро и все время с раннего вечера до поздней ночи Моцарт посвящал репетициям, не говоря уже о всевозможных беседах, болтовне Гвардазони, ничего не смыслящего в режиссуре. А да Понте дорожил каждым написанным словом. Его невозможно было уговорить сократить текст хотя бы на строчку. Нет, у Моцарта не было никакого желания говорить с кем бы то ни было, ему хотелось одиночества, полного одиночества. Наверное, Констанция давно уснула. Супруга привыкла к тому, что он поздно возвращается домой. Моцарт заходил тихонько, на цыпочках. Обычно он так уставал, что засыпал в одежде рядом с ней.
Моцарт снял парик и натянул потрепанный серый сюртук – так его никто не узнает! Нужно идти очень тихо! Он медленно спустился по узкой винтовой лестнице к выходу. Прага ночью… Каким таинственным казался город! Его ступени и задние дворы, все эти умолкшие улочки и переулки… А люди так глубоко погрузились в размышления, будто их подавлял замок, возвышавшийся на Градчанах.
Теперь путь был открыт! Его никто не заметил. Но Моцарту нужно было спешить. Лучше всего спуститься по узким извилистым переулкам к Влтаве и перейти на другой берег, в новую часть города. Ему нравилось здесь. Новый город неподалеку от мрачного замка был мозгом Праги, в то время как исторический центр представлял собой сердце города, бешено бьющееся, несмотря на зияющую рану – старую главную площадь!
Моцарт перешел через Карлов мост. Странно, обычно он очень быстро оставлял мост позади. Ему никогда не хотелось остановиться здесь, как это делали большинство городских зевак, опиравшихся спиной о выступы и застывавших на несколько часов, уподобляясь статуям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40