И откуда эта ирония или же лапша и в самом деле недооценивалась ими как источник полезных веществ? Гормоны терпеливо ждали, когда Инсулин разовьет свою мысль, но тот уже отправился на поиски сахара. Гормонам не было доподлинно известно, что именно он с ним делал, но это никого особенно и не волновало. Они предпочли возобновить взаимные обвинения.
– Неужели после стольких лет вы так и не нашли хоть какого-нибудь способа, чтобы предотвратить эти преждевременные эякуляции? – устало спросил злой Гистамин.
– Нашли, – ответил Адреналин, – мне кажется, нас просто застали врасплох. Обычно, когда Билл готов кончить, в голову к нему лезет целая куча глупых мыслей, тормозя процесс.
– Раньше мы помогали ему представить, как он заходит в грязную общагу, – пояснил на примере Феромон, – открывает холодильник и слизывает слизь, наросшую на дверце.
– Тогда почему вы не сделали этого прошлой ночью?
– Наоборот, мы так старались, что во время секса у него начались позывы на рвоту.
– Одновременно с этим при мысли о грязи у него стала усиливаться эрекция – словом, все вышло из-под контроля.
– А что, больше вариантов не было?
– Были, – согласился Феромон, – можно было заставить его думать, например, о бутербродах с рыбным паштетом, набивных обоях или парике Тони Куртиса…
– Но вызывать в нем такие ужасные ассоциации с сексом не так-то просто, – продолжил за него Адреналин, – всегда имеется риск побочного эффекта.
– Мне и самому эта грязная мысль показалась приятной, – признался Феромон.
– Чтоб я сдох! Постойте-ка, вот чего я никак в толк не возьму: в молодости ему было достаточно засунуть член в любую дыру, чтобы кончить через пару секунд.
– И что?
– Когда он повзрослел, то мог часами трахать Эвелин. Мы даже начинали волноваться, что он никогда не кончит, и мы пропустим праздничный салют.
– И что дальше-то?
– Неужели Билл не мог остановиться на чем-нибудь среднем? В смысле, как так получается, что от мгновенной эякуляции мужчины сразу переходят к полному ее отсутствию, без промежуточных этапов?
– Старость не радость, – выдвинул свою версию Тестостерон. – Когда, например, не обойтись без зубных протезов.
– Но это не естественный процесс, идиот!
– Что? Ты решил, что я имею в виду, что он вставляет челюсти, чтобы кончить? Я не такой глупый, как ты думаешь.
– Тебе виднее, Тестостерон.
Этот светский разговор отвлек остальных гормонов от неудач рабочего дня. Звуки ремонта снаружи сегодня были громкими как никогда, поэтому никто не мог сосредоточиться. Билла это тоже тяготило. Одна из шлифовальных машин, которую использовали на верхнем этаже, вошла в резонанс с его барабанными перепонками. Он постоянно смотрел на потолок, словно удивляясь, как тот до сих пор еще не обрушился. Шлиф-машина почти не останавливалась, а теперь все чаще к ней присоединялся размеренный стук кувалды, за которым следовал скрежет падающих перегородок.
Однако в создавшейся ситуации были и положительные стороны. Билл не слышал разговоров своих коллег, а когда к нему обращались по поводу проблем со страховками, он совершенно обоснованно просил перезвонить в другое время. Однако сознание того, что его никто не слышит, ничуть не мешало Тони что-то оживленно рассказывать. Если он встречался глазами с Биллом или Марией, то громко выкрикивал уже сказанное, чтобы каждый мог расслышать, поэтому Билл старался не поднимать глаз.
– Тебе не кажется, что мой ящик для входящих документов пустоват? – кричал Тони, стараясь заглушить грохот, напоминающий звук падения бетонных свай.
– О чем это Тони? – спросил Гистамин.
– Он сильно опасается, что его вышибут, – ответил ему Феромон. – Каждый день заглядывает в свой ящик для входящих документов – проверяет, дают ли еще ему работу.
– А мне показалось, что уволят Билла, – сказал Тестостерон, который никак не хотел свыкнуться с тем простым фактом, что не понимал многих вещей.
– Нет, это мы заставили его так подумать, потому что нам нравится, когда он нервничает. А вообще-то, его начальник Алекс решил попросить Билла самого решить, кого можно сократить из его команды.
– Почему мне никто не сказал?
– Потому что мы любим, когда ты тоже нервничаешь.
Билл прикончил свою порцию лапши и вышел из кабинета.
– Урааа! – закричал Адреналин.
– Что такое? – не поняли остальные.
– Он пошел на перекур!
– Как ты узнал? – спросил Гистамин, разрывавшийся между презрением и осознанием того, что Адреналин мог быть прав.
– Он направляется к пожарному выходу, а там все здешние курят!
Билл вышел на лестницу и, естественно, зажег сигарету. Он с удовольствием затянулся, освободившись, наконец, от чувства вины за то, что не смог бросить курить. Билл ожидал встретить здесь коллег, но, к приятному удивлению, он наслаждался в одиночестве. Взглянув вниз на автомобильную стоянку, он попытался вычислить, где стоит его машина. Рядом с ней парковался другой автомобиль.
– Видишь? – воскликнул Адреналин, купаясь в никотине, заполнившем легкие Билла до краев. – Это того стоило. Мы выиграли битву за курение. Главное – воля к победе.
– И ежедневный труд, – добавил Феромон.
– Не так близко, идиот! – закричал Тестостерон.
– Что такое?
– Вы только посмотрите! Какой-то олух паркуется рядом с машиной Билла. Некоторые совершенно не могут нормально поставить свою тачку!
Все гормоны наблюдали, как водитель машины осторожно маневрировал в узком пространстве. Он проехал вперед, потом сдал назад. Теперь между его автомобилем и машиной Билла оставалась только пара дюймов.
– Смотри, куда прешь, курица слепая! – снова заорал Тестостерон. – Голову даю на отсечение, что за рулем – баба.
– Как ты можешь это утверждать, – сказал Серотонин. – Всем известна причина, по которой автомобильные страховки для женщин стоят дешевле. На самом деле, основная масса всех аварий вызывается…
– Заткнись, Серо… как там тебя? – начал заводиться Тестостерон.
– Серотонин, – помог Феромон.
– Да заткнись, Серотонин, тоже мне, ученик нашелся, – продолжал Тестостерон. – Давно известно, что все бабы – хреновые водилы.
Машина наконец остановилась, из нее вылез мужчина и направился прямиком к транспортному средству Билла. Сначала казалось, что он проверяет расстояние между машинами, но затем он оглянулся, чтобы удостовериться, что за ним никто не наблюдает, и пнул машину Билла. Билл остолбенело наблюдал, не веря своим глазам, как незнакомец сильными ударами разбил обе фары. Гормоны слышали только глухой «бум», когда лопалось стекло.
Первым опомнился Тестостерон и воинственно закричал:
– Не дай ему уйти! Держи негодяя!!!
Билл наконец пришел в себя и выкрикнул:
– Ах, ты, сволочь!!!
Было не похоже, что его услышали.
Тогда он бросился вниз по лестнице, выкрикивая на бегу: «Ну, погоди!», – хотя и не видел, куда делся обидчик.
Гормоны понимали, что в этом происшествии Биллу понадобится их помощь, и выдали ему полный комплект симптомов разъяренного человека. Они затуманили его взор, включили звон в ушах и заставили болезненно отдаваться в мозгу топот ног по пожарной лестнице.
Билл выскочил на улицу и побежал к парковке. Он не был фанатом спорта, поэтому гормонам не составило труда, напомнить ему об его ужасной форме. Билл ритмично посвистывал, задыхаясь, а в животе у него начались колики. Ему показалось, что он заметил, как машина хулигана покидала стоянку. Это был белый «форд» или «воксхол», или что-то в этом роде. Он был не в том состоянии, чтобы разобрать, и видел только асфальт под ногами, который вздымался и опускался при каждом его шаге. Наконец, он добежал до своей машины и замер, с трудом переводя дыхание.
– Надеюсь, теперь вы все довольны, – надул губы Гистамин.
– Да, – не сразу ответил Адреналин, размышляющий, как долго он должен заставлять сердце Билла колотиться со скоростью двести ударов в минуту.
– Почему вы никогда не хотите ему помочь? Кто-то разукрасил хозяину тачку. Неужели нельзя было заставить его прийти в себя и записать номер машины?
– Билл в любом случае не смог бы добраться туда вовремя, – возразил Феромон. – Мы просто развлекались.
– И как это так получается, что у тебя на все есть свое мнение, Феромон? – разозлился Гистамин. – Ведь ты гормон секса, черт тебя подери! Это-то какое к тебе имеет отношение?
Феромон рассмеялся:
– К сексу все имеет самое прямое отношение. Все важное. Спроси кого угодно.
Гистамин пытался придумать, что возразить, но понимал, что Феромон, скорее всего, прав. Машины, еда, одежда, власть, спорт… Все, что приходило ему на ум, было так или иначе связано с сексом.
– Крикет! – победно вскрикнул Гистамин. – В нем нет ни капли сексуального.
– И именно поэтому это такая отстойная игра!
– Джон Мейджор любил крикет, – лениво заметил Тестостерон.
– Меня это не удивляет!
Польщенный вниманием Тестостерон попытался вспомнить что-нибудь еще, что он знал о крикете. Но, похоже, этим его познания и ограничивались.
– Джон Мейджор – самый несексуальный мужчина на планете. Совершенно естественно, что он обожает крикет, – пояснил Феромон.
– Нет, – возразил ему Тестостерон, – самый несексуальный мужчина на свете – это наш Билл. Кажется, так сказали Прогестерона и Эстрогена: «Просто нужно повнимательнее посмотреть на его лицо!»
– Нет, они сказали: «Если подольше посмотреть на лицо Билла, то на ум начинают приходить разные породы лошадей».
– Да, – сказал Тестостерон, – я никогда этого не мог понять.
– Ну что ж, зато у нас вчера был секс, – утешил его Адреналин.
Повисла неловкая пауза. Гормоны испугались, что Гистамин снова начнет упрекать их за вчерашнюю ночь.
– Мне кажется… – начал Гистамин.
Все напряглись, но на этот раз он был не похож на самого себя.
– Мне кажется, что сейчас совершенно неподходящее время для обсуждения сексуальности нашего Билла. Ему следует взять совок и убрать битое стекло. Наверняка, если мы поможем ему почувствовать себя при деле, он приободрится.
– Итак, веник и совок! – сказал Адреналин.
Глава 12
Гормоны Билла редко вспоминали, что у Эвелин тоже была работа. Ведь даже карьера Билла воспринималась ими только как досадная помеха, вынудившая их отказаться от массы более приятных занятий.
В действительности Эвелин была талантливым и хорошо оплачиваемым программистом. В настоящее время она работала консультантом, чему способствовало ее педантичное отношение к делу и острый ум. Одно время она даже сотрудничала с компанией Билла и трудилась в его отделе, причем получала больше самого Билла. Но об этом они оба предпочитали не вспоминать. Разработка программного обеспечения по всем параметрам прекрасно подходила Эвелин; немалое значение имело и то, что теперь, будучи в интересном положении, она могла работать дома и контролировать весь процесс.
По несколько часов в день Эвелин сидела за компьютером и печатала. Гормонш это мало интересовало, и, они коротали время, судача о ее беременности.
– Я слышала, – радостно рассказывала своей сестре Эстрогена, – что мы можем устроить ей тромбоз на ногах…
– Что, правда?
– Причем тромбы могут отрываться…
– Да ты что?
– А давление будет скакать, куда захочет!
– Сердечная недостаточность? М-ммммм… Это немилосердно.
– Но мы ничего не нарушаем!
– Да, но все-таки… – В голосе Прогестероны звучало сомнение. – Может, вместо этого займемся анемией?
– Ну, это само собой. Ее одежда станет, как свинцовая. Эвелин будет прикрывать глаза в обед и просыпаться только вечером. У нее будет болеть живот, во рту станет кисло, и она начнет терять сознание ночью.
– Клево.
– Действительно клево, ведь усталость останется с ней и после родов. Она уже смирилась с этим.
– Да, всегда нужно давать людям то, чего они ожидают. – Прогестерона просто засветилась от сознания собственной значимости. – Ах, материнство, столько новых событий: любовь, воспитание, заботы…
– …Диатез, глисты, энурез… – поддержала ее Эстрогена.
– О нет!
– Про любовь это ты точно подметила. Удивительно, не так ли? Эвелин никогда не была особенно эмоциональной. Но ведь мы, женщины, должны просто переполняться любовью.
Обе задумались на минутку.
– Она его любит, – неуверенно начала Прогестерона.
– То есть любила, – поправила ее Эстрогена. – Когда-то она действительно была увлечена Биллом.
– Уже не помню, как это было.
– Неудивительно, потому что она привыкла влюбляться в факты, а не в живых людей В колледже, я припоминаю…
– Что еще?
– У нее была страсть ко всяким штукам.
Они сознавали, что начинают ссориться, но эта перепалка означала, что Эвелин хоть в чем-то была страстной натурой.
– Ее не волновали причины событий, хотя некоторые студентки обожали покопаться в этом.
– Только те, у кого было тяжелое детство. И позерши. Вовсе не всем интересны рассуждения, политика и все такое.
– Но она до сих пор обожает шмотки.
– Это не в счет. Эвелин в принципе не может ничего обожать, она не страстная. Например, в постели – она ведь не стонет и не царапается, правда?
– Это потому, что Билл ужасный любовник.
– Да, но если бы она его любила, если бы испытывала страсть, то она и выла и стонала бы, даже если б он не на многое был способен. Она бы сходила от него с ума.
– Ты так думаешь?
– Предполагаю, – вздохнула Эстрогена.
– Не хочу об этом задумываться. Мне не нравится, когда мы слишком серьезны, – подвела итог Прогестерона.
Эстрогена поменяла тему разговора:
– Кроме анемии, чем еще займемся сегодня?
– Пятнами. Пусть у нее на лице появятся пятна, которые будут выглядеть грязными.
– И она станет их оттирать?
– У нее ведь пунктик насчет чистоты. Она будет этим заниматься, пока не протрет кожу до дыр.
– Давай сделаем так, чтобы у нее заболели вены на ногах.
– А если останется время…
– Да?
– Пусть Эвелин вдруг поймет, что все ее любимые запахи теперь вызывают у нее тошноту.
Эстрогена чуть не рыдала от счастья:
– Что бы еще придумать?
Их отвлекла от разговора обеспокоенная Адреналина Эвелин:
– Что случилось? – спросила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21