Женщина, с которой я говорил, утверждала также, что дневник принадлежит ей по праву.
Еще одна заминка.
– Бред!
– Это еще не все. В моей квартире побывали. Таких совпадений не бывает.
– Вы хотите сказать – вас ограбили? Что с рукописью? – всполошился он.
– Они не смогли до нее добраться. Сэр Тоби… Полагаю, я имею право знать, во что ввязываюсь.
– Ввязываетесь? О чем вы!
Этот человек лгал. Я понимал это, и он понимал, что я понимаю, и ему было в высшей степени наплевать.
Его высокомерие меня взбесило.
– Сдается мне, я обращусь в полицию…
Теббит не обманул моих ожиданий.
– Нет! Ни в коем случае!
– Но я и вправду обращусь, сэр Тоби… Если только вы не расскажете, что происходит.
На этот раз Теббит молчал дольше. В конце концов он промолвил:
– Я бы предпочел, чтобы вы мне доверились. Я действительно не могу вам ничего рассказать.
– Сейчас я положу трубку, сэр Тоби. А когда подниму ее снова, то сообщу полицейским о попытке ограбления, упомянув попутно и дневник.
– Я не привык кого-либо упрашивать, мистер Блейк!
– Давайте же, сэр Тоби. Рассказывайте. Или мне, или полиции.
– Какое бы вознаграждение вы ни имели в виду, я дам вам вдвое больше!
– Мои услуги вам в любом случае обойдутся недешево. Мы имеем дело с некой скорописью, применявшейся в елизаветинские времена. На расшифровку у меня уйдет не один день – даже если удастся отыскать ключ, который мог и не сохраниться. В те дни применялась не одна тайнопись.
– Слушайте! Просто сделайте это, ладно? Утройте ваш чертов гонорар! И ради Христа, держите рукопись в безопасном месте, а свой рот – закрытым!
Он повесил трубку. Я минуту подумал. Приблизилось очередное черное облако. Тогда я вновь поднял трубку и набрал другой номер.
Дженис привыкла к моим внезапным исчезновениям, так что я мог на несколько дней доверить ей магазин. В деньгах она не нуждалась, но зарплату ей надо бы повысить – и давно. Я все ждал, что мне попадется какая-нибудь неуловимая диковина, которая на торгах в «Кристи» уйдет за полмиллиона.
Собравшись, я выехал на трассу M1, оставив Ноттингем справа. Пока я еле-еле тащился в объезд Бирмингема и выезжал на М40, меня сопровождал Моцарт, а оставшийся путь до Оксфорда я провел в компании какого-то диджея. Он нес свою ахинею то ли из Нью-Йорка, то ли из Нью-Джерси, и его доход превышал мой раз в десять. Дорога была перегружена, лобовое стекло закрывала грязная пелена, дворники работали не переставая. Воображаемые преследователи никак не шли у меня из головы, однако в зеркале заднего вида ничего особенного я не замечал. Да и что я мог там увидеть?
В Оксфорде я просочился сквозь Вудсток-роуд, оставил машину у колледжа Святого Эдуарда, вышел под дождь и, минуя церковь, пересек четырехугольный двор. В дверях комнаты отдыха меня ждал человек лет пятидесяти. Копна торчащих во все стороны седых волос смягчала официозность его костюма. Он взглянул на меня поверх серповидных очков и улыбнулся.
– Рад тебя видеть, Гарри! Ну-с, что у тебя там? Давай сразу к делу.
Мы поднялись на галерею и уселись в мягкие кресла неподалеку от бара. Было начало третьего, комната отдыха пустовала. Я достал из портфеля дневник. Мой собеседник переворачивал страницы, внимательно их разглядывая.
– Очаровательно! Ты прав, Гарри. Дневник – времен Елизаветы, можешь не сомневаться. И написан тайнописью, разработанной достаточно рано.
– Сможешь определить ее разновидность?
Я говорил с одним из лучших в мире экспертов по тайнописи елизаветинских времен. Фред Суит что-то пробурчал.
– Похоже на очень раннюю тайнопись. Не удивлюсь, если ее создал сам Тимоти Брайт, – тогда рукопись можно будет отнести к тысяча пятьсот восемьдесят восьмому году или позже. Правда, есть маленькие отличия… Не исключено, что автор пользовался самой ранней версией системы Брайта.
– Взгляни на водяной знак, Фред: Нидерланды времен испанского владычества. Как дневник елизаветинской эпохи оказался написанным на этой бумаге?
Он поднял лист к окну, прищурил глаза и внимательно вгляделся.
– Ты прав. Бумага именно оттуда.
– Что за дичь! Представь себе служебную записку из архивов британского правительства, напечатанную на официальных бланках Третьего рейха!
Тот пожал плечами.
– Может, да, а может, и нет. К концу шестнадцатого века голландцы ослабили испанские путы. Кроме того, Нидерланды кишели английскими тайными агентами. Но я согласен, это странно.
Суит бросил на меня любопытный взгляд.
– Где ты его раздобыл?
– Извини, Фред, мой клиент не хочет раскрывать свое имя.
Мои слова прозвучали слишком уж по-заговорщицки.
– Однако мне и впрямь нужно взломать этот шифр.
– Попробуй взять «Искусство скорописи и тайнописи» Брайта. У Бодлея эта книга должна быть.
Я поблагодарил Фреда и, оставив машину на парковке колледжа, сел в переполненный автобус, идущий к центру Оксфорда. Обычно по своей читательской карточке я проходил в новое здание библиотеки имени Бодлея, в зал географических карт, но Тимоти Брайт относится к редким книгам, и, следовательно, искать его надо было в старом здании, на другой стороне Брод стрит. Я прошел через первый пост охраны и стал подниматься по винтовой лестнице в крыло гуманитарных наук. Сто футов света, готический мираж… Еще один пост. Охранник напряженно работал над кроссвордом в «Дейли миррор». И вот я оказался в святая святых – в библиотеке герцога Хамфри, почти такой же старой, как и нужная мне книга. Черни сюда входа нет. Отныне и во веки веков.
Я заказал Брайта в зале для дипломников и около часа прождал у стола, где выдают редкие издания.
Меня окружали гротески, гербы на потолке и слабый запах старинных книг. Пока вернулась служащая, стемнело. Улыбнувшись, она отдала мне маленькую книгу в кожаном переплете. В одной из узких ниш я нашел свободный стул и уселся между пожилым ученым с нервным тиком и девушкой в мини-юбке и с розовым лэптопом. Я положил книгу на длинную узкую полочку и начал осторожно переворачивать страницы. Слова оказались знакомыми. Старый друг Фред не подвел: ключом к дневнику Огилви действительно была система Брайта.
Правила в этой обители знания строгие и обсуждению не подлежат. Любые разговоры вызывают сильнейшее неодобрение. Рукописи, появившиеся до 1901 года, запрещается копировать. Пользоваться переносными фотокопировальными машинами также нельзя. Перьевыми и шариковыми ручками пользоваться запрещено.
Выбирая между лэптопом и карандашом, я остановился на карандаше и, собравшись с силами, взялся за дело.
Профессор исчез около шести вечера, а девушка – немногим позже. В нише я остался один.
В самом начале десятого, когда начал давать о себе знать мой мочевой пузырь и заболели пальцы, я смутно ощутил чье-то присутствие. Я решил не обращать внимания. Тогда человек смущенно кашлянул.
– Мистер Блейк?
Молодой парень с коротко стриженными аккуратными волосами и медной сережкой. В хорошо сшитом костюме-тройке и с зеленым галстуком. Незнакомец, обратившийся ко мне по имени. Опять. Внутри у меня все оборвалось.
– У вас находятся некие документы, которые вам не принадлежат. Я хочу, чтобы вы передали их мне.
Я постарался ничем не выдать своего смятения.
– И думать забудь, приятель.
– По-моему, вы не до конца осознаете серьезности происходящего. Мне даны указания получить необходимое любым способом.
– У вас наплечная кобура и в ней «беретта-автомат» – все, как полагается?
– Нет, при мне только ручка с ядовитой капсулой, – ответил он с той же интонацией. – Мы солидные люди, мистер Блейк, и не просим вас делать ничего дурного. Просто встаньте и уйдите, оставив рукопись на столе. Возвращайтесь в свою квартиру в Линкольне – там вы найдете конверт, содержимое которого вас не разочарует. Это в ваших же интересах, поверьте мне.
– Будь я проклят, если вы и в самом деле ученый!
Как вы сюда проникли, черт побери?!
Царящие в библиотеки спокойствие и уют придали мне отваги.
– Тсс!
Седоволосая пожилая женщина, сидящая по ту сторону прохода, сердито на нас посмотрела. Мы нарушили запрет на разговоры, и ее лицо пылало негодованием.
Молодой человек смерил меня колючим ледяным взглядом и ушел – так же тихо, как и появился. А меня затрясло.
Выждав пять минут, я вернул Брайта библиотекарше. Из короткой беседы с охранником стало ясно, что того джентльмена он и в глаза не видел. «К нам нынче ходит так много иностранцев, сэр, и у него точно была читательская карточка». Я без лишних слов забрал у охранника свой портфель, вышел на мокрый блестящий тротуар Брод-стрит и смешался с толпами студентов. Я петлял по улицам, путал следы, заныривал в переулки, заходил в пабы через боковой вход – в общем, вел себя как последний тупица. Наконец я пришел к автобусной остановке на Глостер-Грин. В автобусе были только стоячие места, но через несколько остановок стало свободней. Я получил возможность оглядеть пассажиров, которые, при всем своем разнообразии, казались мне головорезами из гангстерского фильма. Впрочем, маленькими группками, кто на той остановке, кто на этой, «гангстеры» сходили. Добравшись до стоянки у колледжа Святого Эдуарда, я с облегчением уселся в машину и рванул прочь из Оксфорда.
Гостиницу я нашел в нескольких милях от Бистера.
В качестве ужина прихватил гамбургер, который съел у себя в номере – за обездвиженной при помощи стула дверью. Еда всю ночь пролежала в моем желудке тяжелым комком.
На следующий день я не стал брать машину и отправился в Оксфорд на автобусе. Вчерашнего вежливого гангстера в библиотеке не было и в помине, и я запросто мог бы выкинуть его из головы. Обедал я в «Кингз армз» – сидя у стены, лицом к помещению. К вечеру Брайт был переписан. Кисть у меня болела. Я повторил вчерашние «петли» по дороге и вместе с горсткой усталых пассажиров сел в автобус.
Бистер был пуст, если не считать нескольких безобидных пьянчуг. Я свернул сначала на Шип-стрит, а потом в какой-то тихий переулок. Ярдах в двадцати от себя я увидел парня и девушку, которые взялись за руки и закружилась в вальсе. Мне показалось это странным. Вдруг я получил ребром ладони по почкам. За этим последовал сокрушительный удар в глаз. Меня охватила жуткая боль. Одновременно из моей руки вырвали портфель. Я лежал на тротуаре, охал и думал о том, как ловко они меня отвлекли.
С трудом, держась за стену, я поднялся на ноги.
Надо было не мешкая возвращаться в гостиницу, пока налетчики не обнаружили, что портфель пуст. Проходя мимо консьержки, я закрыл подбитый глаз ладонью и что-то пробормотал. Надеюсь, та решила, что я пьян.
Оказавшись в комнате, я привычно продел ножку стула в рукоятку двери. Во рту у меня пересохло, била дрожь, но хуже всего была острая боль в почках. Я извлек дневник Огилви из-под рубашки и бросил его на кровать. Пошел в душ. Холодная вода обожгла синяк, а вытираться оказалось еще больней. Затем я позвонил.
Бутерброды в баре закончились, но нашлись чипсы и безалкогольные напитки. Когда их принесли, я сбросил одежду.
Теперь я располагал всем необходимым для медленной, кропотливой работы. Мне предстояло расшифровать скоропись Огилви и переписать его дневник на современном варианте английского. Печатать на английском времен Елизаветы не было никакого смысла.
Я включил лэптоп. Для удобства сэра Тоби я пользовался современной орфографией и даже перестраивал целые фразы (если они звучали слишком архаично).
Это был личный дневник или, скорее, путевые заметки. Они принадлежали перу некого мальчика по имени Джеймс Огилви. Тут и там он вставлял в рукопись стихи, цитаты на латыни и тому подобное, пользуясь в этих случаях обыкновенным письмом. Их я переписывал как есть, в точности повторяя текст – шекспировский или еще чей-либо. Я не обращал внимания ни на дрожь, ни на боль. Пребывая где-то между решительностью и гневом, я стучал и стучал по клавиатуре.
Чипсы и банки «Севен ап» убывали, двадцать первый век отступал… Машина времени незаметно перенесла меня на четыреста лет назад, в странный и опасный мир Джеймса Огилви.
ГЛАВА 5
«Думаете, я невежественный пастуший сын, который, чуть живой от голода, отправился в далекие страны за лучшей долей? Ничего подобного! Да, мой отец был пастухом. Но он был еще и фермером и владел большей частью долины Туидсмьюр. Когда отец умер, мать с неподобающей торопливостью вышла замуж за угрюмого, противного, низкого человека – низкого и телом, и умом. Он был из Драмлзеров, живших в нескольких лигах к северу от нас и слывших головорезами: путника они пропускали с миром только в обмен на его кошелек. Мой отчим был свиреп и невоспитан, и от него, как и от многих моих земляков, отвратительно пахло. Мать же, будучи женщиной пустой и легкомысленной, легко поддалась на его лесть. Вот так и вышло, что этот недостойный, исполненный низкого коварства человек завладел землей, по праву принадлежавшей брату и мне.
Нет, я не какой-нибудь безграмотный пастух. Благодаря собственному усердию и неоценимой помощи, оказанной мне учителем из приходской школы, я научился читать и писать. Этот Динвуди был странным человеком. Одни видели в нем, чужаке, бывшего пирата, другие судачили, что он бежал от гнева английской королевы – после того, как участвовал в неудавшемся заговоре. Находились и такие, кому в его печальном длинном лице мерещился отпечаток былых невзгод. Проповеди его пронизывало уныние, но этим отличались, как мне кажется, проповеди всех тогдашних пастырей.
Он был образованным человеком, а в уединении нашей долины находил какое-то удовлетворение.
Именно через него я познакомился с „Началами“ Евклида, а также сочинениями других греческих и римских ученых мужей. Отец в своем завещании выделил деньги на наше образование, так что я, мой брат Ангус и четыре дочери местного кузнеца научились читать, писать и считать. Нередко я задерживался после уроков, и мы с Учителем о чем только не говорили. Ему довелось попутешествовать, это уж наверняка, однако он мне так и не рассказал о своих занятиях. Динвуди любил приложиться к бутылке, и иногда, когда у него развязывался язык и горящий торф наполнял комнату красноватым мерцанием, он пускался в рассуждения, предмет которых вполне мог привести его на виселицу – как еретика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36