Некоторым матросам – из тех, что поопытней – было лень спускаться с одной мачты, чтобы тут же подняться на другую. Они пристрастились скакать по воздуху, что очень и очень опасно. Как-то раз я услышал глухой удар и, оглянувшись, увидел лежащего на палубе матроса. Я с первого взгляда понял, что он мертв: у него была сломана шея. Сверху смотрели его оробевшие товарищи. В тот же день погибшего завернули в парусину, привязали несколько камней и, совершив весьма поверхностный обряд, выбросили за борт. Казалось, что этого человека никогда и не существовало.
Каждый день, ближе к полудню – или к тому времени, которое я считал полуднем, – я отправлялся в кормовую часть судна. Полдень наступал, когда солнце достигало наивысшей точки, и мистер Хэрриот, измеряя его высоту, мог определить широту, на которой находился „Тигр“ и остальные корабли. Но стоило нам миновать острова, известные как Канарские, небо потемнело и не стало ни мистера Хэрриота, ни солнца – лишь низкие, темные, быстро несущиеся облака, качка и вселяющее страх бормотание матросов. Даже старшие из них – тот же мистер Боулер – помрачнели, и мне стало совсем не по себе.
Днем Хог передал, что меня требует к себе мистер Хэрриот. Я должен был подавать джентльменам выпивку и галеты. День изо дня разговоры шли об убийствах и ни о чем другом. Но на этот раз я вошел в то мгновение, когда один из джентльменов, молодой кучерявый человек по имени Мармадьюк Сент-Клер, рассказывал какую-то длинную историю, которая закончилась взрывом смеха.
Мистер Хэрриот сидел в углу и читал. Во рту у него вновь торчала короткая трубка с чашечкой на конце. Позже я узнал, что горевшая там трава привезена из разведывательной экспедиции Амадаса и Барлоу за год до этого. Запах был резким, хотя назвать его неприятным я не мог.
Эта беззаботность, которую раньше я не замечал, рассеяла мои сомнения. Они были людьми высокого происхождения, получили прекрасное образование. А те, остальные? Безграмотное стадо, завсегдатаи кабаков и тюрем! Я знал, где мое место, и беззвучно вышел вон. Из полумрака доносились разговоры мерзавцев и головорезов. Они обменивались жалобами, страхами, играли в кости и раскрашенные карты – я же читал жизнеописание Филопемена, который убил тирана Маханида в 208 году до Рождества Христова. Его подвиги меня вдохновляли. Если бы я только мог прожить свою жизнь так же, как законодатели, воители и философы далекого прошлого!
В течение всего дня качка усиливалась, ветер выл все громче, а в бормотании матросов прибавилось тревоги.
Как слуга и помощник мистера Хэрриота, я стоял рядом со столом, за которым сидели джентльмены и офицеры, или проворно ходил между камбузом и большой каютой. Я ничем не выдавал своего присутствия, и вскоре обо мне забывали. Необходимость в моих услугах возникала, только если заканчивалась выпивка или нужно было унести тарелки. Сэр Ричард прихватил в путешествие музыкантов, и, должен признаться, визг их инструментов не вызвал во мне особой любви к музыке. Но с уходом музыкантов „живая вода“ текла рекой – как, впрочем, и разговоры. Я слушал изо всех сил, и каждый вечер давал мне больше, чем годы занятий с Динвуди. А ночью, лежа в гамаке, я выслушивал совсем другие истории. Казалось, на земном шаре существуют два мира, между которыми нет ничего общего.
Вскоре я увидел, что к мистеру Хэрриоту некоторые из джентльменов относятся с подозрением. Его страстью была математика. Однако он удивил меня, когда рассказал, что эта наука считается чем-то вроде черной магии, хотя в новых университетах уже тогда преподавали геометрию, арифметику и астрономию. Мистер Хэрриот рассказывал о Пифагоре, утверждавшем, что есть связь между дробями, музыкальной гармонией и движением планет.
Но когда речь зашла о ереси Коперника, в которой центром мироздания было Солнце, а не Земля, я почувствовал опасность. Лица стали серьезными, люди тянулись вперед и слушали со всем вниманием. Выпив лишнего, мистер Хэрриот отважно рассуждал о странных взглядах одного итальянского монаха по имени Джордано Бруно.
– Пару лет назад он приезжал в Оксфорд. Бруно полагает, что звезды – такие же шары, как наше солнце, разбросанные в бесконечном пространстве, и что вокруг них есть свои миры, населенные всякими тварями.
– А во что веришь ты, Томас?
В голосе сэра Ричарда слышалась угроза, но мой господин, казалось, не замечал ее – или делал вид, что не замечает.
– В этом, по крайней мере, он прав.
– Для неискушенных умов такие воззрения весьма опасны, – проворчал Энтони Рауз.
– Этот человек – неаполитанский еретик! – закричал Мармадьюк. – Его изгнали из доминиканского ордена! Однажды он будет сожжен на костре!
– Я тоже слыхал его в Бейллиол-колледже, – сказал мистер Рауз. – Он здорово рассказывал о ереси Коперника – что земля вертится, а звезды стоят на месте. На самом деле это у него голова пошла кругом, а мозги никак не встанут на место!
Сэра Ричарда услышанное крайне разозлило. Взбешенный столь нелепой ересью и хмельной, он взревел, словно бык, и выстрелил в воздух. Пуля отскочила от бруса, выбив из него щепку, и попала в руку одного из музыкантов. Кровь так и хлынула, и тот с воем вылетел за дверь, а рев капитана перешел в хриплый хохот.
– Однако земной шар вы пересекли именно благодаря математике, сэр Ричард, – отважился выступить некий молодой человек по имени Абрахам Кендалл, недавно окончивший Оксфордский университет. – Где бы вы сейчас были без знаний и умений Джона Ди и Томаса Хэрриота?
Энтони Рауз, член парламента, побагровел от выпитого. Он презрительно отмахнулся.
– Да провалитесь вы с вашей „Школой Ночи“, вашим мракобесием и чертовыми треугольниками! Дайте мне шлюху на каждый день и медвежьи бои!
– Не доведут они тебя до добра, Энтони…
Хэрриот вновь набивал трубку.
– В твоих умозаключениях слишком много всякой чуши, Томас, – упорствовал Рауз. – Планеты вращаются вокруг Солнца! Другие миры и населяющие их люди! Господи, нельзя же в подобное верить!
Он вытаращился и отпил „живой воды“.
– А я верю, Энтони.
Рауз ехидно улыбнулся.
– В следующий раз ты расскажешь нам, что однажды люди полетят через океан – словно птицы.
Он помахал руками, как крыльями.
– Или на Луну! – взревел сэр Ричард, тоже побагровев.
Он откусил край своего бокала, с хрустом разгрыз стекло и выплюнул осколки, все это время не отводя сердитого взгляда от мистера Хэрриота. У капитана остался кровавый след на подбородке. Я почувствовал, что окружен умалишенными.
Музыканты еще не возобновляли своего скрипа. Оставшиеся трое стояли, сгрудившись в углу.
Эта бестолковщина не помешала мне заметить, что качка усилилась, а вой ветра в оснастке стал злее. Меня немного успокаивало то обстоятельство, что джентльмены не обращают на это внимания. Или им было все равно.
Ночь принесла с собой мрак и шквальный ветер.
Волны вокруг „Тигра“ не уступали ему высотой. Корабль опускался, поднимался и раскачивался словно маятник. Меня вновь замутило. Но, как и всегда, я вместе с мистером Хэрриотом отправился на корму, неся с собой градшток и фонарь. Мне не единожды пришлось цепляться то за тот канат, то за другой, чтобы не упасть, а один раз я чуть не выронил градшток. Чем бы это для меня закончилось, я боялся и думать…
Мы ступали по палубе. Раскачивался фонарь, изгибались в такт движениям корабля наши тела. Всякий раз, как мы выныривали на гребень волны, я видел крошечные огоньки остальных кораблей, однако тут же мы вновь погружались, и нас окружали черная вода и небеса, бывшие еще чернее воды.
Мы простояли на палубе добрых полчаса, вымокли до нитки, но звезды не увидели ни одной. Наконец мистер Хэрриот, к ногам которого прилип мокрый плащ, сказал:
– Очень хорошо.
И мы прекратили наши попытки наблюдений.
Забравшись в гамак, я лежал и дрожал, а сон все никак не мог меня побороть. С разных сторон раздавались скрипы и стоны корабля, которые было едва слышно за храпом и сонным бормотаньем матросов.
Лежа в темноте и слушая, как бьются о корпус корабля волны, как воет в такелаже ветер, я пытался представить себе нас посреди необъятного, бурлящего океана, которому ничего не стоит поглотить корабль. Я соскользнул в полудрему и теперь покачивался между сном и явью. Вопросы обступали меня со всех сторон. Зачем Всевышнему эта соленая бездна? Дно – далеко ли до него? А что за существа прячутся там, в глубине?.. Страх бродил где-то совсем рядом.
Меня разбудил грохот. Я совершенно растерялся и не мог в темноте понять, где нахожусь, пока не разглядел наконец, что переборки поменялись местами с полом и потолком, а мой гамак висит по-прежнему. Мне почудилось, что корабль сейчас пойдет ко дну, а сквозь решетки хлынет вода. Ничего подобного не произошло, но „Тигр“ громко, словно от боли, стонал. Длинный стол, стулья и два шкафа сгрудились у стены. Когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что груда выпавших из шкафа вещей, большей частью – одежды, мокнет в воде. И тут вещи поползли к противоположной стене. В смятении я понял, что в трюме больше никого нет.
Я вылетел из гамака, и меня тут же то ли швырнуло, то ли покатило вдоль мокрых досок и ударило о край стола. Я заорал от боли. Бум! Клянусь, борт корабля прогнулся внутрь, будто по нему ударили гигантским молотком. Корабль начал выравниваться, и я откатился в сторону, чтобы не оказаться под одной из ножек стола. Наконец мне удалось встать. Ребра горели. Я ухватился за край стола и, спотыкаясь, побежал к лестнице. Вскарабкавшись, я повис на руках, чтобы не свалиться обратно.
Сначала я подумал, что вокруг темно, хоть глаз коли. Однако это лишь люк оказался задраен. Мне удалось его открыть, хотя с другой стороны давил ветер. После темноты в трюме серый дневной свет ослепил меня. Брызги ожгли лицо, словно осколки. Чтобы не свалиться, пришлось ухватиться за поручень, а мои ноги болтались над водой. Корабль перевалился на левый борт, и люк с грохотом закрылся.
Над волнами неслись низкие темные облака, а сами волны смахивали на небольшие горы: „Тигр“ был куда ниже их.
Матросы все как один занимались парусами, от кливера до бизани, а мистер Солтер, держась за ванты, выкрикивал ругательства и приказы. Из-за этой какофонии ни я, ни, уверен, матросы не понимали ни слова.
Глаза у Солтера почернели от усталости.
Волна перед кораблем размером не уступала холму у нас в Туидсмьюре. Я тупо смотрел и ждал, что сейчас нас разнесет на куски. Но „Тигр“, словно чайка, оседлал волну и взмыл по ее крутому склону.
Оказавшись на вершине волны-чудовища, я увидел, что кругом полно таких же волн, увенчанных шапками пены. Они тянулись до самого горизонта. Их закрывала пелена горизонтально летящих брызг и дождя. Вдали виднелась одинокая мачта. „Тигр“ ринулся вниз, и спуск его был не менее крутым, чем недавний подъем.
На бушприте, вцепившись руками и ногами, держались четверо, тянувшие за канаты. „Тигр“ разогнался, люди ушли под воду, а когда бушприт появился вновь, матросов на нем осталось лишь трое. Через несколько секунд на поверхности воды показалась голова, неистово замахала рука, но корабль начал взбираться на очередную волну, и человека унесло назад. Я узнал мистера Тренора, ирландца. Нас разделяло всего несколько ярдов. Он кричал, захлебывался, я видел ужас в его глазах, однако голос уносило бурей. Помочь ему было нечем. Он исчез за ближайшим гребнем.
Порыв ветра повернул корабль, почти уложив его на борт.
– Лезь наверх, слышишь?! – заревел Солтер, указывая на матросов, держащихся на ноках реев фок-мачты. – Шевелись, шотландский ублюдок! Полезай к ним, помоги разобраться с парусом!
Его голос сорвался, он был почти в истерике. Я понятия не имел, о чем он говорил, но, глядя, как Солтер, согнувшись пополам, с топором в руке, идет ко мне, видя его лицо, я понял: чем не подчиниться, лучше сразу броситься в воду. Он всучил мне топор, я дождался, пока палуба очередной раз качнется, побежал к мачте и вцепился в нее. Вода оказалась от меня всего в нескольких дюймах. Еще одна пробежка по скользкой палубе, наперегонки с волной, и вот я уже карабкаюсь по треплющейся на ветру веревочной лестнице. Ругань Солтера за воем ветра была едва слышна.
Лысая голова Турка блестела, на шее пульсировали вены. Он выхватил из моей руки топор и принялся рубить канат, зацепивший край паруса. Мне приходилось изо всех сил цепляться за рангоутное дерево, а Турок каким-то чудом умудрялся одной рукой держаться, а другой рубить. Мачта при этом раскачивалась страшно! Ветер здесь дул сильнее, бьющая в лицо вода даже на такой высоте была соленой – что брызги, что дождь. Теперь я видел величественное море и разбросанные по нему мачты других кораблей. Мистер Солтер что-то вопил. Мы летели вниз. Я сидел на рее фок-мачты и смотрел на приближающуюся исполинскую волну. Она прокатилась по палубе, мистер Солтер оказался по пояс в воде, не удержался, и волна увлекла его за собой. Его протащило по палубе и ударило головой о фальшборт. Он остался недвижим и, казалось, не мог подняться. Подоспела вторая волна. Палуба накренилась ей навстречу. Мистер Солтер делал отчаянные попытки встать, но его вот-вот должно было накрыть.
Я заторопился вниз, наперегонки с приближающейся стеной воды. Волна добралась до Солтера первой, и на какое-то мгновение он исчез в бурном водовороте. Когда вода отступила, он висел, уцепившись за фальшборт, а его тело раскачивалось над океанской бездной.
На лбу у Солтера вздулась большая фиолетовая шишка. Я попытался втащить его обратно, но вместе с намокшей одеждой в нем было, наверное, два моих веса. Как он смог удержаться – этого мне понять не дано. Тут подоспел туземец Мантео, и мы втащили тяжеленное тело Солтера на палубу. Из его рта лилась вода, глаза закатились. С Божьей помощью и ценой многих усилий мы оказались у люка, открыли его, спустили бездыханное тело по лестнице и уложили в мой гамак.
Я отправился в обратный путь, к каютам джентльменов, по дороге переступая через солдат с посеревшими лицами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36