Некоторые пытались представить все нюансы своих идей в двадцати – двадцати пяти словах, как их научил на курсах сценаристов какой-то умник, превративший в науку вчерашний шаблон. Они говорили о «дуге сюжета». Они употребляли термины вроде «парадигма» и «толчок первого акта». Они были предельно точны. «Через минуту двадцать три секунды она узнает…». Что она узнает? Что этот фильм никогда не снимут? Они говорили о «правилах жанра». Они описывали сцену, используя имена исполнителей: «Джефф Бриджес и Мэрил Стрип заперты в банковском депозитарии». Они комбинировали сюжеты разных фильмов: это нечто среднее между «Выхода нет» и «Зазубренным лезвием», но с сюжетным зигзагом, как в «Искателях».
Некоторые пытались расположить его к себе и болтали о ерунде, прежде чем перейти к делу. Некоторые говорили о политике, некоторые читали лекции об искусстве. Некоторые испытывали страх, у них пересыхало во рту в середине фразы. Он видел, как у них расширялись от ужаса зрачки, когда они понимали, что ему скучно. Некоторые, прежде чем переступить порог его кабинета, болтали с Джан, как с двоюродной сестрой, с которой не виделись много лет. Некоторые вели себя нагло, разваливались на диване с видом хозяина и монотонно излагали свои сюжеты, разглядывая потолок. Чего они добивались? Они делали паузу, перед тем как выдать нечто, что, по их убеждению, должно было заставить Гриффина вскочить, броситься к столу, схватить ручку и чековую книжку и выписать им пропуск в сказочную карьеру. Пропуск в настоящую жизнь, к которой они готовились с рождения, которая была заложена в их генетическом коде. В жизнь, наполненную гармонией, где даже неприятности обретали эпическую форму, где вместо суеты была трагедия, а вместо простой радости был экстаз. Они считали, что Гриффин Милл мог миропомазать их, сделать их богами, мог дать им все, мог подарить Рождество в Аспене с Джеком Николсоном.
Некоторые работали командами, подобно карманникам или сыщикам, заканчивая фразы друг друга, шутливо споря друг с другом, а иногда картинно восхищаясь, когда их товарищ переходил к самой восхитительной части того потрясающего сюжета, который сделает всех миллионерами. Некоторые даже обсуждали денежные вопросы, например какой кассовый сбор сделает фильм за первую неделю проката, если главную роль сыграет Харрисон Форд, и насколько меньше будет сумма, если они пригласят другого актера.
Они приходили с большими идеями: бунтарство, развод, месть, честь. Они описывали настроение фильма: «это революционный по настроению фильм», «это смелые фантазии о будущем», «это смешной фильм». Для каждой идеи предлагался миллион вариантов, как сгладить противоречие между бессмертным шедевром, существующим в буйном, но дисциплинированном воображении автора, и студийной версией, ради постановки которой автор был готов снизойти до такой банальности, как изложить сюжет. Авторы придумывали все эти уловки в ожидании получасовой встречи с Гриффином Миллом, расценивая ее как уникальную возможность поразить своей чистой, невиданной гениальностью человека с посредническим вкусом, который знает, каких фильмов ждут американцы.
Он никому не говорил «нет».
После короткого выступления они ждали его реакции. Если бы он сказал «нет», была опасность, что они станут задавать вопросы и пытаться продать свой товар снова и снова, что было бы пустой тратой времени. Вместо этого он мог задать несколько вопросов о времени и месте действия или мягко покритиковать какие-нибудь малопривлекательные черты главного героя, но посетители покидали его кабинет с чувством, что у них есть шанс, хоть и небольшой. Иногда, провожая авторов к выходу, он обращал их внимание на фотографии, висевшие в коридоре. Это были небольшого формата и скромно оформленные кадры из фильмов, принесших славу студии. Он хотел, чтобы авторы поняли: дверь его кабинета всегда открыта, но он ждет от них сценариев такой силы, чтобы сцены из снятых по ним фильмов стали бессмертными. Поцелуи в горящем городе. Подводники у перископа на терпящей бедствие лодке. Кавалерия, покидающая форт. Переживание вины. Появление космического корабля. Примирение влюбленных после ссоры. Смешные люди (обеспокоенные, невинные) смотрят с высоты. Чудовища. Кричащие женщины. Комедия положений. Летчики, исполняющие серенаду для девушки их капитана. Все это были символы, передающие сущность фильма – любовь, кровь, скорость.
Гриффин полагал, авторы поймут, что если он не перезвонил, им не на что рассчитывать.
Теперь он спрашивал себя, правильно ли он поступал, не усугубляло ли это ожидание наступавшего за ним разочарования.
Что происходило после того, как авторы его покидали? Если им казалось, что встреча прошла успешно, не думали ли они, что теперь их жизнь изменится, что настоящая жизнь только начинается? Сколько времени проходило, прежде чем призрак дотрагивался до их плеча со словами: «Нет. Еще нет. Твой черед не настал. Не сейчас». Что потом, когда они оставались наедине с собой, и им делалось стыдно под безжалостными лучами их обыденной жизни, обжигающими вселенским разочарованием?
Если он напрасно тратил их время, разве не тратил он напрасно и свое? Где-то внутри него жил маленький суетливый человечек, который втыкал цветные кнопки в доску объявлений всякий раз, когда Гриффин давал обещание, и разве человечку не было жаль всех этих кнопок, которые он купил и использовал напрасно, потому что вся доска была в кнопках, но ему не сказали, что с ними делать дальше. Он потерял счет обещаниям.
«Ну и какой прок от всех этих встреч?» – спросил себя Гриффин. Он листал календарь. Сколько их было. И он ни разу не сказал «да»? Несколько встреч закончились контрактом, а некоторые контракты закончились съемкой фильма, но во всех этих случаях авторы или приходили с продюсерами, или у них была репутация, или они были внесены в список, или они уже что-то продали или создали. Автора, посылавшего открытки, не было ни в каком из этих списков. Гриффин попытался угадать логику событий: Автор написал неплохой сценарий, который привлек внимание хорошего агента; агент позвонил нескольким начальникам, которые назначили Автору встречу. Судя по строчке в письме, в которой говорилось, что агент считает это хорошим знаком, Гриффин понял, что речь идет об агенте, который не знаком с ним близко. Можно было составить список авторов и рекомендовавших их агентов, чтобы выявить наименее знакомые имена, но тогда нужна была помощь Джан. А об этом не могло быть и речи.
Глава 2
Гриффин попросил Джан соединить его с Мэри Неттер. Через минуту она сообщила, что Мэри на совещании. Гриффин сказал, что у него неотложное дело, Джан попросила его подождать, и вскоре он услышал в трубке голос Мэри:
– Что случилось? Я на совещании.
– У меня вопрос. Как долго нужно ждать, чтобы сказать, что ждешь достаточно долго?
– Ты о сюжете?
– Да.
– Чего именно ждать?
– Это вопрос этикета, речь идет о благодарственном письме. Как долго его ждут?
– Она посылает подарок, не получает благодарственного письма и сердится?
– Он. И он так сердится, что готов на скандал.
– Человек так рассердился? Это что – комедия?
– Пока только идея.
– Если это не комедия, человек не может так рассердиться. То, о чем ты говоришь, называется негодованием. Такое чувство не характерно для киногероев. Чья это идея?
– Отвлекись на минуту от кино. Как долго ты будешь ждать, прежде чем скажешь, что ждешь достаточно долго?
– Когда я делаю кому-то подарок, и подарок и человек дороги мне, я волнуюсь, представляя, как человек его разворачивает. Если это женщина, я думаю, что она не станет выбрасывать ленточку, потому что я никогда их не выбрасываю. Итак, если послать подарок по почте или даже организовать доставку через магазин, сколько на это уйдет времени? Три дня по местному адресу, неделя до Нью-Йорка? Если подарок хороший и через две недели не будет отклика, у тебя есть полное право рассердиться. Естественно, если адресат получил подарок, если его не сбил грузовик. Ты представляешь друга с этой драгоценной вещью в руках, она ему нравится, но от него нет никакого отклика. А что, если она ему не понравилась и он не знает, что сказать? Похоже на правду?
– Очень похоже.
– Итак, ты решил, что вещь ему не понравилась. Ты начинаешь ненавидеть его, жалеть, что вообще послал подарок. Может быть, он оказался слишком экстравагантным, и получатель не знает, что сказать. Может быть, ты переоценил ваши отношения, может быть, тебе только казалось, что вы друзья. Ты послал что-то ценное человеку, которому ты никогда не нравился. И теперь он даже немного тебя побаивается, потому что только ненормальный может быть так щедр по отношению к просто знакомому. В любом случае, если пославший подарок – человек нормальный, через две недели он рассердится. Если он станет себя накручивать, через четыре-пять недель он будет готов убить.
– Разве кто-нибудь говорил об убийстве?
– Так будет смешнее. Это ведь комедия?
– Ты это решишь, когда прочитаешь сценарий. Когда он будет закончен.
Они попрощались. Гриффин подумал, что, возможно, она солгала насчет совещания. Они говорили довольно долго, но он не слышал, чтобы она перед кем-то извинялась. Может быть, она подала сигнал «тайм-аут», как рефери, руками. А может быть, кто-то вежливо ждал, пока она закончит разговор, читая документ или листая журнал на кофейном столике. А может, она была польщена его звонком и не хотела упускать возможности поговорить с ним из чувства самосохранения, не обращая внимания на менее важное, что включало всех, кто был в кабинете. Если она прервала ради него совещание, это означало, что он по-прежнему пользуется на студии авторитетом и что Ларри Леви придется побороться со сторонниками Гриффина.
Гриффин открыл записи в календаре шестинедельной давности. Он пожалел, что не спросил, как долго человек может переживать обиду, прежде чем забыть ее. Год? Полгода? Насколько он обнадежил Автора? Что, если Автор представлял комедию и ему удалось несколько раз рассмешить Гриффина? Или Автор описал сцену, напомнившую Гриффину его детство, и он сказал об этом? В обоих случаях Автор пришел бы домой, позвонил своему агенту и сказал, что встреча прошла великолепно, так как ему удалось рассмешить Гриффина или заставить его плакать. Он мог быть в такой экзальтации, что позвонил агенту из телефона-автомата на стоянке, а потом по дороге домой мог заехать в автосалон, поинтересоваться ценами на кабриолеты. Может быть, он пригласил на ужин друзей, настолько он был уверен в успехе, и простодушно сорил деньгами, как человек, у которого бумажник всегда набит двадцатидолларовыми банкнотами.
Если встреча была в начале недели, Автор мог рассчитывать, что Гриффин перезвонит до выходных, но агент сказал ему, что не стоит ждать звонка раньше чем через неделю, объяснив, что Гриффину нужно время, чтобы найти удобный момент и обсудить все с Левисоном. Когда до Автора начала доходить правда? В понедельник днем? Может быть, он вообще прилип к телефону? Или проверял по нескольку раз записи на автоответчике? Может быть, он докучал звонками агенту или его секретарше, звоня до обеда, а потом сразу после обеда, чтобы узнать, не начал ли Гриффин переговоры по поводу контракта? А потом вечер понедельника, и опять нет звонка. Потом вторник. Новая надежда во вторник. Радость во вторник, уверенность во вторник. Й во вторник Гриффин снова не звонит. А что к концу недели? Агент сказал Автору, что надо признать правду. И Автор после этого набросился на агента? Сказал ли агент Автору, что говорил с Гриффином и что Гриффин завернул проект? Такое могло быть. Агент знал, что не стоит ему звонить. Или он позвонил, но Гриффин не перезвонил ему, и агент понял, что не стоит продолжать, чтобы не быть надоедливым. Сколько времени прошло, прежде чем у Автора появилось желание убить?
Гриффину стало страшно. Это не выдумка. Это не шутка. Он верил Автору. Он верил, что Автор хочет его убить. Все логично.
Зазвонил телефон. Джан сказала: «Витковер». Продюсер. Гриффин взял трубку и тотчас Витковер начал на него орать по поводу студийных комиссионных за прокат картины, снятой три года назад за границей.
– Это не моя картина, – сказал Гриффин. – Кто ее курировал?
– Сьюзен Альпер, и теперь она работает на «МГМ», Гриффин.
– Я не отвечаю за прокат. С какой стати ты звонишь мне?
– Я считал тебя своим другом.
– Тогда почему ты на меня кричишь?
– У меня такая привычка.
– Есть еще какая-то причина. Ты что-то от меня скрываешь, я это чувствую по твоему голосу.
– Ну, хорошо. Потому что ты – чертов начальник, Гриффин, функционер, а не киношник, не творческий человек. Я снял пять фильмов. Тебе приходилось читать в газете статью, находить ее автора, работать вместе над сценарием? Приходилось делать все с самого начала? Проводить сценарий через студию, находить режиссера, потом исполнителя главной роли, потом съемки, потом монтаж, потом ехать на предварительный просмотр в чертов Денвер в Колорадо и смотреть свой фильм, со своим именем, на большом экране? Приходилось, засранец? Натыкаешься в газете на заметку в три строчки, а два года спустя зарабатываешь три миллиона чистыми. От заметки в три строчки до кабельного телевидения и кассет. У тебя было такое? Покупать, Гриффин, легко. Ты попробуй выйти и что-нибудь продать.
– У меня идет совещание. Зачем ты все это мне говоришь?
– Потому что я богат и мне плевать. Потому что ты сказал, что тебе нравится «Сплетня», но не стал за нее бороться, а теперь сценарий в переработке. И, кстати, я пристроил его Сьюзен Альпер. Да пошел ты!.. Вот так. Тебе конец, Гриффин.
Какое-то время Гриффин продолжал держать трубку у уха, без всякой на то причины, потому что на другом конце линии были гудки.
Ему был необходим список всех, с кем он встречался в этом году, и их номера телефонов. Все это было в столе у Джан; она записывала номера телефонов в календарь на случай, если потребуется отменить встречу. Он мог бы попросить у нее календарь, но не мог придумать предлога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27