Кормят их в тюрьме очень скудно, а передачи с воли они могут получать только от родственников и только 5 килограммов в месяц. В таких условиях, которые, по существу, являются тяжелым наказанием, люди, еще не признанные судом виновными, содержатся по многу месяцев.
Советский закон ограничивает срок содержания под стражей до суда девятью месяцами. Однако в конце 50-х – начале 60-х годов была установлена противозаконная практика, при которой этот предельный срок может быть продлен специальным указом Президиума Верховного Совета.
Когда следствие по делу закончено, следователь должен предоставить обвиняемому (а при его желании и защитнику) для ознакомления все материалы. Это правило соблюдается всегда и, на мой взгляд, дает обвиняемому существенную гарантию его права на защиту.
Готовясь сам или вместе со своим адвокатом к суду, он строит свою защиту, уже зная все, что собрано против него обвинением. Более того, из обвинительного заключения, которое ему вручают не менее чем за трое суток до суда, обвиняемому и адвокату становятся известны те логические доводы, которыми прокуратура обосновывает обвинение.
Точно так же и суд, знакомясь с материалами дела до рассмотрения в судебном заседании, заранее знает и содержание показаний свидетелей, которые будут допрашиваться, и заключения экспертиз, и доводы обвинения, которые потом, иногда с изменениями и дополнениями, а чаще всего в неизменном виде, услышит в конце процесса в обвинительной речи прокурора.
Вот почему судебная процедура является в основном проверкой всего того, что было собрано следователем и утверждено прокурором.
Все уголовные и гражданские дела в Советском Союзе, независимо от их значимости, рассматриваются судом, состоящим из трех человек – судьи и двух народных заседателей, по закону наделенных равными правами с судьей. Народные заседатели не только имеют право активно участвовать в исследовании доказательств в ходе судебного следствия, но и совместно с судьей они разрешают все те вопросы, которые стоят перед судом при вынесении приговора: доказано или не доказано предъявленное обвинение, правильно ли оно квалифицировано, какое следует избрать наказание, если обвинение признано доказанным. Решение принимается большинством голосов. Приговор считается вынесенным, даже если профессиональный судья имеет мнение, отличное от мнения двух народных заседателей. По тем же правилам рассматриваются и гражданские дела.
Таким образом, сам закон устанавливает демократический порядок разбирательства дел и вынесения приговоров и решений. Однако читатель получил бы искаженное представление о советском суде, если бы предположил, что именно так – на основе полного равенства судьи и народных заседателей – решаются уголовные и гражданские дела. Практически роль народных заседателей если и не ничтожна, то во всяком случае очень невелика.
Сама организация суда, само то обстоятельство, что народные заседатели обсуждают все аспекты дела совместно с судьей, неизбежно ставит их в положение зависимое. Судья влияет на них своим профессиональным авторитетом потому, что народные заседатели не имеют юридических познаний и просто не могут без помощи судьи разобраться в правовой квалификации, в правильности той или иной правовой оценки действий подсудимого.
Многие годы работы убедили меня в том, что только в исключительных случаях заседатели являются подлинными участниками судебного процесса. В моей практике было всего два таких дела. В одном из них заседателем оказался профессиональный юрист, а в другом – журналист, неоднократно до этого выступавший в печати со статьями о правосудии.
Так народный заседатель превратился в декоративную, почти всегда безмолвствующую, а то и просто дремлющую фигуру. И определяется это не только общей тенденцией советских граждан к безусловному подчинению любому стоящему над ними государственному авторитету, в данном случае – судье, но и тем, что заседателям предоставлены полномочия, заведомо для них непосильные.
Основополагающим принципом всякого правосудия является независимость судей при разрешении судебных дел.
В Советском Союзе провозглашен принцип полной независимости суда от всяких влияний и подчиненности суда только закону. Этот принцип декларировался в годы разгула сталинского террора и беззакония, декларирован он и в новой – «брежневской» – конституции.
Однако, как это ни грустно, я не могу не сказать, что таких необходимых для правосудия – независимых – судей я за годы своей работы просто не встречала.
Полная зависимость судьи от партийных и государственных директив в проведении общих карательных установок существовала в Советском Союзе всегда и осталась неизменной и по сей день. Что же касается зависимости судьи при рассмотрении конкретного дела, то степень этой зависимости с годами уменьшилась.
Многое в Советском Союзе мешает судье быть независимым.
Должность судьи является выборной. Срок его полномочий, на какой бы ступени иерархии он ни стоял – от народного судьи и до председателя Верховного суда СССР, – ограничивается пятью годами. Все кандидатуры на судейские должности всегда и обязательно выдвигаются и утверждаются партийными органами. Таким образом, каждый судья знает, что вопрос о том, будет ли его кандидатура выдвинута на новых выборах и, следовательно, будет ли он судьей и впредь, зависит от оценки его деятельности партийными органами. И каждый судья понимает, что может рассчитывать на переизбрание только в том случае, если он в своей работе будет строго следовать конкретным указаниям и общим партийным установкам. В таких условиях принципиальность и независимость неизбежно влекут за собой недовольство партийных органов и, как следствие, утрату судейского поста.
В структуре партийных органов функционируют специальные административные отделы (в райкомах – инструкторы), которые наблюдают за работой суда и прокуратуры и осуществляют руководство ими от имени партии. Следует при этом также учитывать, что подавляющее большинство судей в Советском Союзе являются членами коммунистической партии и что в силу одного этого они обязаны подчиняться всем решениям партийных органов.
Но судьи зависимы не только от партийных органов. Они зависимы также и от вышестоящих судов. Примерно один раз в неделю каждый вышестоящий суд собирает на инструктивное совещание всех судей города или области.
Я всю свою жизнь работала в Москве и потому, естественно, рассказывать буду о том, как все это происходит в Москве.
Каждую среду в Московский городской суд собираются народные судьи города. Они приходят на это совещание, где председатель суда или кто-нибудь из его заместителей сообщает, какими партийными или государственными указаниями они должны руководствоваться в своей судейской работе при разрешении уголовных и гражданских дел. И эти указания для судей обязательны. На этих же совещаниях обсуждается работа районных судов и отдельных судей, и ей дается оценка в зависимости от того, насколько последовательно и послушно проводят они в жизнь указания партии и правительства.
Суровость приговора никогда не считалась в советском государстве недостатком. Даже если потом вышестоящие суды эти приговоры изменяли, снижали наказание, считая его несоизмеримо тяжелым, судья оставался спокоен. Он знал, что ничего ему не грозит. А вот отмена приговора за мягкостью наказания – это ЧП, это грозит судье серьезными неприятностями. И если такой судья не изменит карательной политики и впредь опять будет проявлять «мягкотелость» и «либерализм», то его шансы на избрание на судейскую должность на следующее пятилетие будут равны нулю.
Написала все это и подумала: а ведь это неполная правда. Было время, когда Московский городской суд ежедневно отменял и изменял приговоры, чтобы сделать их более мягкими. Когда излишняя суровость приговора была самым страшным недостатком в работе судьи. Когда судьи боялись осуждать виновных к лишению свободы. Это было невероятное и ужасающее в своей трагикомичности время. И о нем стоит рассказать подробнее.
Это было время, когда Никита Хрущев уже обладал всей полнотой власти. Каждое его слово – относилось ли оно к внедрению кукурузы в сельское хозяйство или к расширению производства белых эмалевых кастрюль (было и об этом специальное постановление ЦК КПСС и Совета Министров) – воспринималось как безусловное руководство к действию. И то, о чем я буду сейчас рассказывать, явилось результатом выступления Хрущева.
Какова бы ни была предыстория этого выступления – действительно ли его растрогал рассказ бывшего вора-рецидивиста, с которым он встретился и беседовал на отдыхе в Сочи, были ли другие, более глубокие тому причины, – во всяком случае Хрущев призвал советских судей к более гуманному подходу при решении человеческих судеб. Он говорил о том, что лишение свободы – тюрьма и лагерь – это тяжелое наказание, которое следует применять лишь тогда, когда совершено тяжкое преступление.
Помню, с какой радостью читала я газетные статьи того времени, как ждала поворота советского правосудия к разумному и гуманному отношению к человеческим судьбам. И такой поворот наступил. Все судьи страны были собраны на специальные инструктивные совещания в районные и областные комитеты коммунистической партии. Что им там говорили – точно не знаю. Но результаты этого инструктажа немедленно дали себя знать.
Как раз в первые дни после совещания я должна была защищать молодого человека, который вместе с двумя своими товарищами проник в кассы Белорусского вокзала, взломал находившиеся там сейфы и похитил большую сумму денег. Вскоре все трое были задержаны, а деньги – изъяты. Обвиняемые признались в совершенном преступлении. Если еще учесть, что все они ранее были судимы и только что были освобождены из лагерей, станет понятно, что это было одно из самых безнадежных дел из всех, какие я когда-либо вела. Мой подзащитный, которого я посетила в Бутырской тюрьме, тоже понимал, что он обречен. Понимали это и его родители. Единственное, на что мы могли рассчитывать, – это то, что суд определит ему не максимальную меру наказания.
Каково же было мое удивление, когда уже в процессе слушания дела я почувствовала какое-то совершенно незнакомое мне раньше в этом суде заботливое, я бы даже сказала, почти любовное отношение к подсудимым, которые, право же, даже в глазах адвокатов вовсе не заслуживали такого к ним отношения. И тогда мой коллега по защите, старый коммунист сказал:
– Не удивляйтесь. Райком дал указание проявлять гуманность – вот они ее и проявляют!
И проявляли судьи эту гуманность с такой поразительной последовательностью, что прокурор Ленинградского района, которого все знали как человека сурового и бескомпромиссного в своей суровости, просил суд не приговаривать их к лишению свободы. Суд, признав их виновными, приговорил к условной мере наказания, и все они были торжественно освобождены из-под стражи здесь же, в зале суда.
Не нужно думать, что все судьи легко и без всякого внутреннего сопротивления подчинялись и подчиняются этой общей зависимости. Что они не понимают ни унизительности своего положения, ни того, что весь этот идеологический инструктаж-не что иное, как надругательство над правосудием.
И здесь мне хочется рассказать о судье, который плакал.
Это было в народном суде Ленинградского района Москвы в тот короткий период хрущевского либерализма, о котором я писала выше.
В этот день я пришла в суд, чтобы получить разрешение на свидание с моим подзащитным в тюрьме. Судья, к которой я обратилась за разрешением на свидание, сидела одна в своем кабинете. Незадолго до моего прихода она огласила приговор по какому-то уголовному делу и очень устала. У нее был настолько изнуренный вид, что я спросила, не больна ли она, не нужно ли ей чем помочь. И вдруг она разрыдалась. Это было поразительно. Судья, которая никогда не отличалась сентиментальностью или мягкостью характера, рыдала от отчаяния после вынесенного ею же приговора.
– Это ужасно, – говорила она, – что нас заставляют делать! Я сейчас выпустила на свободу двух настоящих бандитов. Бандитов, которые завтра же кого-нибудь ограбят. Это чудовищно, но я не могу поступить иначе.
Я не спрашивала ее ни о том, кто ее заставляет, ни о том, почему она не могла поступить иначе. Мне и так все было ясно.
Правда, этому судье недолго пришлось себя преодолевать. Изменилась обстановка, изменились и инструкции свыше. И она, уже не рыдая, посылала своими приговорами в тюрьму и женщин, имеющих маленьких детей, и подростка, укравшего в клубе гитару, чтобы иметь возможность играть в музыкальном ансамбле. Неоправданная жестокость и суровость были куда ближе ее женскому сердцу, чем неоправданный либерализм.
Необходимость «вершить правосудие» в соответствии со всякий раз меняющимися директивами дала свои плоды. Именно отсюда, думается мне, то равнодушно-циничное отношение к человеческой судьбе, которое характерно для многих советских судей. В этом же, уверена, лежит одна из причин почти поголовной коррупции судей. Коррупции, которая стала заметным явлением в жизни страны во время Отечественной войны, а в 50-е годы стала особенно наглядной и всеохватывающей.
Вынужденные постоянно нарушать закон судьи потеряли к нему уважение, и именно это создало обстановку, при которой закон стал нарушаться не только по указанию свыше, но и за деньги. Конечно, немаловажное значение при этом имела и чрезвычайно низкая в те годы оплата работы судей, следователей и прокуроров.
Во второй половине 50-х годов по всему Советскому Союзу прокатилась целая серия крупных так называемых хозяйственных дел, в основном связанных с мелкими фабриками, входящими в систему промышленной кооперации. Обвиняемыми по этим делам были начальники и мастера цехов, иногда директора и бухгалтеры таких небольших фабрик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64