Я почувствовал вдруг маленькую ручку в своей левой руке — это был Франц. Я наклонился и сказал ему: «Сейчас будет очень шумно — все хором запоют».
Кто-то осторожно потянул меня за рукав. Обернувшись, я увидел фрау Мюллер. Она шепнула мне:
— Вас вызывают к телефону, господин комендант.
Я велел Францу пойти к матери и незаметно отошел от елки.
Фрау Мюллер открыла мне дверь гостиной и исчезла на кухне. Я заперся в кабинете, поставил свой бокал на письменный стол и взял трубку.
— Господин штурмбанфюрер, — произнес голос в трубке, — у телефона унтерштурмфюрер Луек.
Голос доносился издалека, но слышно было хорошо.
— Ну?..
— Господин штурмбанфюрер, я позволил себе побеспокоить вас, так как дело очень серьезное...
Я повторил с раздражением:
— Ну?
Наступила пауза, затем далекий голос произнес:
— Оберштурмфюрер Зецлер умер.
— Что?
Голос повторил:
— Оберштурмфюрер Зецлер умер.
— Говорите толком. Он мертв?
— Да, господин штурмбанфюрер.
— Вы дали знать лагерному врачу?
— В том-то и дело, господин штурмбанфюрер... Это такой странный случай... Я не знал, должен ли...
— Я выезжаю, Луек. Ждите меня у входа в лагерь.
Я повесил трубку, вышел в переднюю и открыл дверь на кухню. Дитс вскочил, прислуга и фрау Мюллер бросили на меня удивленный взгляд.
— Едем, Дитс.
Дитс стал натягивать шинель.
— Фрау Мюллер! — позвал я и сделал ей знак следовать за мной.
Она догнала меня в кабинете.
— Фрау Мюллер, я вынужден поехать в лагерь. Когда я уеду, предупредите мою жену.
— Хорошо, господин комендант.
Услышав в передней шаги Дитса, я взял ремень, накинул шинель и схватил фуражку. Фрау Мюллер не сводила с меня глаз.
— Плохие известия, господин комендант?
— Да.
На пороге кабинета я обернулся.
— Предупредите жену незаметно.
— Хорошо, господин комендант.
Я прислушался: в гостиной царила полная тишина.
— Почему же они не поют?
— Наверное, ждут вас, господин комендант.
— Скажите жене, чтобы меня не ждали.
Я быстро прошел в переднюю, сбежал по ступенькам крыльца и вскочил в машину. Снег уже не шел — ночь была морозной.
— Биркенау!
Машина тронулась. Немного не доезжая до сторожевой вышки, я зажег в машине свет. Часовой растворил ворота, опоясанные колючей проволокой, беспокойно оглядываясь на караульное помещение. До меня донеслись взрывы смеха, пение.
Громадный силуэт Луека выступил навстречу мне из темноты. Я приказал Луеку сесть в машину.
— Он в комендатуре, господин штурмбанфюрер. Я...
Я положил руку ему на плечо, и он замолчал.
— В комендатуру, Дитс!
— Что касается караулки, — сказал Луек, — то прошу прощения... По случаю праздника... я не счел нужным... Конечно, непорядок...
— Ничего...
У комендатуры я вышел и велел Дитсу ждать меня около сторожевой вышки. Машина отъехала, и я обратился к Луеку:
— Где он?
— Я перенес его в кабинет.
Я взбежал по ступенькам, поспешно прошел коридор — дверь кабинета Зецлера была заперта.
— Разрешите, господин штурмбанфюрер, — сказал Луек, — я счел необходимым запереть дверь.
Он открыл кабинет, и я зажег свет. Зецлер лежал на полу. Глаза у него были чуть приоткрыты, лицо — умиротворенное. Казалось, он спит. С первого взгляда я понял, что вызвало его смерть. Закрыв дверь, я опустил штору на окне и сказал Луеку:
— Слушаю вас.
Луек встал навытяжку.
— Минутку, Луек.
Я сел за письменный стол Зецлера и вставил лист бумаги в пишущую машинку.
— В одиннадцать часов, выходя из комендатуры, я услышал, что в гараже номер два на медленном ходу работает автомобильный мотор...
— Не спешите...
Он выждал несколько секунд и продолжал:
— ...Железная штора была спущена и закрыта... Я сначала как-то не обратил на это внимания... и зашел в столовую выпить стакан вина...
Я сделал знак Луеку остановиться, стер резинкой слово «вина» и написал «лимонада».
— Продолжайте.
— ...и послушать пластинки... Когда я вернулся в комендатуру, мотор все продолжал работать... Я взглянул на часы... было половина двенадцатого. Мне это показалось странным...
Я допечатал слова «половина двенадцатого» и спросил:
— Отчего?
— Мне показалось странным, что шофер так долго не выключает мотор.
Отстукав: «Мне показалось странным, что шофер так долго не выключает мотор», я приказал Луеку продолжать.
— ...Я попробовал поднять железную штору. Она была закрыта изнутри. Я прошел через коридор комендатуры и открыл внутреннюю дверь, ведущую в гараж... Зецлер сидел, как-то сникнув, за рулем машины... Я выключил мотор... затем вытащил тело из машины... и перенес его сюда...
Я поднял голову.
— Один?
Луек расправил широкие плечи.
— Один.
— Продолжайте.
— ...Я стал делать ему искусственное дыхание...
— Зачем?
— Было совершенно очевидно, что Зецлер отравился выхлопными газами...
Я отстукал эту фразу, встал из-за стола и прошелся по комнате, глядя на Зецлера. Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, слегка раскинув ноги. Я поднял глаза.
— Что вы по этому поводу думаете, Луек?
— Как я уже сказал, это отравление, господин...
Я сухо оборвал его:
— Я вас не об этом спрашиваю.
Я посмотрел на него в упор. Голубые глаза его помутнели, и он сказал:
— Не могу знать, господин штурмбанфюрер.
— Но у вас все-таки есть на этот счет какое-то мнение?
Наступило молчание, затем Луек медленно произнес:
— Можно высказать два предположения: или самоубийство, или несчастный случай. — Он продолжал еще медленнее. — Лично я думаю...
Он запнулся, и я продолжил за него:
— ...что это несчастный случай.
Он поспешно подхватил:
— Да, да, я думаю, что это несчастный случай.
Я снова сел за стол и отстукал на машинке: «По-моему, это несчастный случай».
— Подпишите, пожалуйста, ваш рапорт, — сказал я.
Луек обогнул письменный стол, я протянул ему ручку, и он, даже не давая себе труда прочесть, подписал бумагу. Я снял телефонную трубку:
— Говорит комендант. Пошлите сюда моего шофера.
Я повесил трубку, и Луек отдал мне ручку.
— Вы поедете на машине за Хагеманом и лагерным врачом. Хагеман сейчас у меня. Ни слова в машине о том, что произошло.
— Слушаюсь, господин штурмбанфюрер.
Он уже был у дверей, когда я окликнул его:
— Вы обыскали тело?
— Я не мог себе этого позволить, господин штурмбанфюрер.
Я сделал ему знак, и он вышел. Закрыв за ним дверь, я нагнулся и обыскал Зецлера. В левом кармане кителя лежал конверт на мое имя. Я вскрыл его. Письмо было отстукано на пишущей машинке и составлено по всей форме:
Коменданту КЛ Освенцим,
штурмбанфюреру СС Лангу
от оберштурмфюрера СС Зецлера.
КЛ Освенцим
Я кончаю с собой потому, что больше не в состоянии выносить этот ужасный запах горелого мяса.
Р. Зецлер,
оберштурмфюрер СС.
Я выбросил окурки из пепельницы в корзину для бумаг, положил в пепельницу письмо с конвертом и поднес зажженную спичку. Когда вся бумага превратилась в пепел, я поднял штору, открыл окно и развеял пепел по ветру.
Вернувшись к письменному столу, я сидел минуту, ни о чем не думая. Затем вспомнил о револьвере Зецлера, вынул его из своей кобуры и положил в ящик стола. Я внимательно осмотрел один за другим все ящики и наконец нашел то, что искал, — бутылку водки. Она была едва начата.
Я встал, вылил две трети бутылки в раковину, облил спереди, около самого ворота, китель Зецлера водкой, открыл кран умывальника и спустил воду, закрыл бутылку и поставил ее на письменный стол. В ней оставалось еще немного водки.
Отодвинув дверную задвижку, я закурил сигарету, сел за письменный стол и стал ждать. С того места, где я сидел, тела Зецлера не было видно. Взгляд мой остановился на его шинели. Она висела на вешалке справа от двери. На спине она топорщилась — Зецлер сутулился.
В коридоре раздались шаги. Первым, с бледным, взволнованным лицом, вошел Хагеман, за ним — лагерный врач гауптштурмбанфюрер Бенц. Последним, возвышаясь над ними на целую голову, следовал Луек.
— Но как же?.. Как же это?.. Не понимаю... — забормотал Хагеман.
Бенц нагнулся, приподнял веки покойного и покачал головой. Выпрямившись, он снял очки, протер их, снова надел, провел рукой по своим блестящим седым волосам и молча сел.
— Можете идти, Луек, я позову вас, если будет нужно, — сказал я.
Луек вышел, Хагеман не шелохнулся. Он все еще не мог оторвать глаз от распростертого на полу тела.
— Слов нет, это большое несчастье, — сказал я и продолжал: — Я прочту вам рапорт Луека.
Я заметил, что все еще держу в руке сигарету, и почувствовал неловкость. Отвернувшись, я поспешно придавил ее в пепельнице.
Зачитав рапорт Луека, я обратился к Бенцу:
— А ваше мнение, Бенц?
Бенц взглянул на меня. Ясно было, что он все понял.
— По-моему, — сказал он, — это несчастный случай.
— Но как же?.. Как же это?.. — растерянно забормотал Хагеман.
Бенц указал пальцем на бутылку водки.
— Он хватил немного лишку по случаю праздника, пошел завести мотор, морозный воздух одурманил его, он потерял сознание — и уже не проснулся.
— Не понимаю, — сказал Хагеман. — Обычно он почти не пил...
Бенц пожал плечами.
— Понюхайте.
— Но все же, если мне будет дозволено, — запыхтел Хагеман, — здесь что-то не так... Что-то странное... Почему Зецлер не вызвал, как всегда, шофера? Чего ради он сам взялся заводить машину...
Я с живостью заметил:
— Вы же знаете, Зецлер никогда ничего не делал, как все люди.
— Да, да, — отозвался Хагеман, — это был, так сказать, музыкант.
Он посмотрел на меня и поспешно добавил:
— Разумеется, я тоже думаю, что это несчастный случай.
Я встал.
— Поручаю вам отвезти фрау Зецлер домой и известить ее о случившемся. Возьмите машину. Бенц, я хотел бы иметь завтра утром ваш рапорт, чтобы присоединить его к своему.
Бенц поднялся и кивнул головой. Они вышли, я позвонил в лазарет, чтобы прислали санитарную машину, и, сев за письменный стол, начал составлять рапорт.
Как только санитары вынесли труп, я закурил сигарету, открыл настежь окно и снова сел за машинку.
Немного погодя я снял телефонную трубку и позвонил оберштурмфюреру Пику на квартиру. Мне ответил женский голос. Я сказал:
— У телефона штурмбанфюрер Ланг. Не могли бы вы позвать мне вашего мужа, фрау Пик?
Я услышал стук трубки — ее положили на стол — и звуки шагов. Шаги удалились, где-то хлопнула дверь, мгновение было тихо, затем внезапно холодный, спокойный голос произнес совсем рядом со мной:
— Оберштурмфюрер Пик слушает.
— Я не разбудил вас, Пик?
— Никак нет, господии штурмбанфюрер. Мы только что вернулись.
— Вы уже в курсе дела?
— Так точно, господин штурмбанфюрер.
Я продолжал:
— Я вас жду завтра в семь часов утра в своем кабинете.
— Ровно в семь я буду у вас, господин штурмбанфюрер.
— Я намерен перевести вас на другую работу.
Наступила небольшая пауза, и голос Пика произнес:
— Слушаюсь, господин штурмбанфюрер.
Два больших крематория были закончены до срока. И 18 июля 1942 года рейхсфюрер лично прибыл на их открытие.
Машины с официальными лицами должны были прибыть в Биркенау в два часа пополудни. Но в половине четвертого их все еще не было. Это опоздание едва не послужило причиной серьезного происшествия.
Разумеется, я хотел, чтобы особая обработка в присутствии рейхсфюрера прошла без осложнений. Для этого я решил использовать в качестве пациентов непригодных не из своего лагеря. Дело в том, что своих заключенных было труднее без хлопот подвергнуть обработке — назначение крематориев все уже хорошо знали. Поэтому я договорился, чтобы мне доставили из какого-нибудь польского гетто эшелон в две тысячи евреев. Партия прибыла незадолго до полудня, и я разместил заключенных под охраной эсэсовцев и собак в большом внутреннем дворе крематория № 1. Без десяти два евреям объявили, что их поведут в баню. Но рейхсфюрера все не было. Ожидание затянулось, и евреи, измученные нестерпимой духотой, становились все беспокойнее, стали требовать пить, есть, а потом начали метаться с криками по двору.
Пик не потерял хладнокровия. Доложив мне по телефону о происходящем, он подошел к окну крематория и объяснил толпе через переводчика, что в котельной произошла какая-то неполадка, которую сейчас устраняют. В это время прибыл я, велел немедленно принести ведра с водой и дать евреям напиться. Я обещал им раздать хлеб после душа и позвонил Хагеману, чтобы он пришел со своим оркестром заключенных. Через несколько минут музыканты уже были на месте и, расположившись в одном из углов двора, заиграли венские и польские мелодии. Не знаю, успокоила ли евреев музыка или сам факт, что для них играют, усыпил их тревогу, но мало-помалу они утихомирились, перестали метаться и кричать и как будто поверили нам. Я понял, что по прибытии Гиммлера они, не сопротивляясь, спустятся в подземную раздевалку.
Но вот в том, что переход из раздевалки в «душевую» обойдется без хлопот, я не был так уверен. С тех пор как крематории-близнецы были закончены, я несколько раз устраивал репетиции особой обработки. Три или четыре раза я замечал, что при переходе в «душевую» евреи внезапно начинали пятиться назад и их приходилось загонять собаками и прикладами. Те, кто был в хвосте этого человеческого стада, напирали на передних, валя друг друга с ног, топча женщин и детей. И все это сопровождалось ударами и криками.
Было бы, конечно, весьма неприятно, если б подобное происшествие нарушило чинный порядок процедуры при посещении рейхсфюрера. Вначале я уже почти смирился с этим. Я никак не мог понять, чем — разве что смутным инстинктом — можно объяснить их нежелание входить в «душевую». Казалось бы, все здесь предусмотрено для того, чтобы ввести в заблуждение: толстые водопроводные трубы, сточные желоба, многочисленные души. Здесь не было ничего, что могло бы вызывать подозрение.
В конце концов я решил, что в день посещения Гиммлера несколько шарфюреров войдут в «душевую» вместе с евреями и раздадут им мыло. Я распорядился, чтобы переводчик во время раздевания заключенных сообщил им об этом. Я знал, что даже крохотный кусочек мыла был в глазах заключенных неоценимым сокровищем, и рассчитывал на эту приманку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38