Но я хорошо понимал, что все эти мысли — просто ребячество. В Германии того времени было почти невозможно найти работу. Я знал, что, не будь я активистом партии, известным своей верностью ей, никогда бы она не рекомендовала меня фон Иезерицу, и фон Иезериц не принял бы меня на работу и в дальнейшем не доверил бы мне ферму.
Не без труда удалось мне выполнить приказ Гиммлера и сформировать эскадрон. С полного согласия своих людей я завел для Гиммлера на каждого дело о вступлении в эсэсовские части. Эта работа отняла у меня много времени. Особого труда стоило мне установить генеалогию каждого кандидата, которую я лично тщательно изучил, зная, какое значение при подборе эсэсовцев придавалось их расовой чистоте. В приложении к своему докладу Гиммлеру я добавил, что не счел возможным включить и свое дело, поскольку мне известно, что я, к сожалению, по своим физическим данным не отвечаю требованиям СС. Действительно, кандидаты в эсэсовские части должны были быть ростом не меньше 1 м 80 см, а до этого мне было далеко.
Двенадцатого декабря я получил ответ Гиммлера. Он одобрял предложенных мною кандидатов, благодарил меня за тщательность, с какою я составил сведения, и сообщал мне, что, принимая во внимание мои заслуги, он решил сделать для меня исключение и зачисляет меня в отборные части фюрера со званием обершарфюрера.
Я стоял на кухне около стола. Строчки письма Гиммлера прыгали у меня перед глазами. Жизнь моя входила в совершенно новую колею.
Мне стоило большого труда объяснить Эльзи, какое неожиданное счастье для меня быть допущенным в эсэсовские войска. И впервые, именно по этому поводу, мы довольно крупно поссорились. Главным образом из-за того, что я вынужден был взять часть с таким трудом сэкономленных денег, чтобы справить себе обмундирование. Я терпеливо объяснил Эльзи, что теперь мечта о приобретении земли — пройденный этап. По существу у меня никогда не было иного призвания, кроме как солдатское ремесло. Я не должен упускать случая снова стать военным. Она возражала, говорила, что эсэсовцы — не армия и я не буду получать жалованье. В особенности же она упирала на то, что никто не может поручиться в победе национал-социалистской партии. Ведь на последних выборах — я, мол, сам это говорил — она потеряла много голосов. Однако тут я со всей строгостью заставил ее замолчать. Я не мог ни на миг допустить, чтобы ставилась под сомнение победа нашего движения.
Победа эта, в которой я и сам не был столь уж убежден, но на которую уповал в силу своей веры, пришла скорее, чем я смел надеяться. Не прошло и месяца после нашего спора с Эльзи, как фюрер стал канцлером рейха, а несколько недель спустя национал-социалистская партия, сломив оппозицию и расправившись с ней, полностью захватила власть в свои руки.
1934 год
В июне я получил приказ отправиться со своим эскадроном в С. для участия в смотре эсэсовской кавалерии. Парад наших частей на улицах, разукрашенных флагами и плакатами с изображением свастики, проходил — в результате принятых мер — в безукоризненном порядке, под образцовые восторги населения. После инспекторского смотра Гиммлер произнес речь, которая произвела на меня глубокое впечатление. По правде сказать, в том, что он говорил, для меня, да и для всех эсэсовцев не было ничего нового. Но сам факт, что я услышал эти мысли на столь торжественном празднике из уст самого рейхсфюрера показался мне как бы блистательным подтверждением их справедливости.
Прежде всего рейхсфюрер напомнил нам о тяжелом для эсэсовцев и партии времени, предшествовавшем захвату власти. «В те дни, — говорил он, — люди отвернулись от нас, многие приверженцы нашего движения находились в тюрьме. Но благодаря богу национал-социалистское движение и эсэсовцы выдержали испытания. А теперь воля Германии дала нам победу».
«Победа наша, — торжественно продолжал рейхсфюрер, — ни в чем не изменит и не должна ни в чем изменить дух корпуса черных мундиров. В светлые дни эсэсовцы останутся тем же, чем они были в грозу, — солдатами, которыми руководит только чувство чести. Во все времена, еще со времен тевтонского рыцарства, честь всегда была высшим идеалом солдата. Но тогда еще не было определено само понятие чести, и солдаты часто затруднялись решить, какой из представлявшихся им путей является путем чести. Такое затруднение — рейхсфюрер был счастлив подчеркнуть это — не существует для эсэсовцев. Наш фюрер Адольф Гитлер раз и навсегда определил, в чем состоит честь эсэсовца. Он сделал это определение девизом своих отборных частей. «Твоя честь — это верность», — сказал он. Отныне все стало ясно и просто. Никаких душевных конфликтов, никаких поисков. От эсэсовца требуется лишь верность, то есть повиновение. Наш долг, наш единственный долг — повиноваться. Именно благодаря этому железному повиновению в подлинном духе корпуса черных мундиров, мы уверены, что никогда не ошибемся, что всегда будем на правильном пути и как в хорошие, так и в плохие дни будем непоколебимо служить нашему незыблемому принципу: «Германия, Германия превыше всего».
После речи Гиммлер пригласил к себе руководителей партии и командиров СС. Принимая во внимание мое скромное звание, я был очень удивлен, что он пожелал видеть и меня.
Он принял нас в одном из залов ратуши, стоя позади огромного пустого стола.
— Обершарфюрер, вы участвовали в казни Кадова, не так ли?
— Так точно, господин рейхсфюрер.
— Вы отбыли пять лет в Дахауской тюрьме?
— Так точно, господин рейхсфюрер.
— До этого вы были в Турции?
— Так точно, господин рейхсфюрер.
— В качестве унтер-офицера?
— Так точно, господин рейхсфюрер.
— Вы сирота?
— Так точно, господин рейхсфюрер.
Я был немного разочарован и удивлен. Гиммлер прекрасно помнил все данные обо мне, но забыл, что уже однажды спрашивал меня об этом.
Помолчав, он внимательно посмотрел на меня и продолжал:
— Два года назад я уже встречался с вами у полковника фон Иезерица?
— Так точно, господин рейхсфюрер.
— Полковник барон фон Иезериц использует вас в качестве фермера?
— Так точно, господин рейхсфюрер.
Внезапно пенсне его блеснуло, и он жестким голосом произнес:
— И я уже задавал вам все эти вопросы?
— Так точно, господин рейхсфюрер, — пробормотал я.
Он буквально просверлил меня своим взглядом.
— И вы полагали, что я уже забыл об этом?
Я выговорил с трудом:
— Так точно, господин рейхсфюрер.
— Ошибаетесь.
Сердце у меня застучало, я вытянулся до боли в мускулах, и громко отчеканил:
— Я совершил ошибку, господин рейхсфюрер.
Он мягко проговорил:
— Солдат не должен сомневаться в своем начальнике.
Наступила длительная пауза. Меня снедал стыд. Неважно, что сомнение мое носило самый пустячный характер. Все равно — я сомневался. Еврейский дух критики и отрицания заразил меня. Я посмел судить своего начальника.
Рейхсфюрер внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Это больше не повторится.
— Нет, господин рейхсфюрер.
Он мягко и просто сказал:
— Не будем больше об этом говорить.
Я с трепетом понял, что рейхсфюрер вернул мне свое доверие. Я смотрел на него. Я смотрел на его строгое, суровое лицо и чувствовал уверенность в будущем.
Рейхсфюрер уставился в какую-то точку в пространстве над моей головой и продолжал, как бы читая:
— Обершарфюрер, я имел случай составить свое мнение о вас в связи с вашей деятельностью в эсэсовских частях. Я счастлив сказать вам, что мнение это благоприятное. Вы человек сдержанный, скромный, положительный. Вы не лезете вперед, а предоставляете самим делам говорить за вас. Вы точны в выполнении приказаний, но там, где вам предоставляется свобода действий, способны проявить инициативу и организаторский талант. В этом отношении я в особенности оценил тщательность, с которой вы подготовили дела на каждого из ваших подчиненных. Это показатель вашей подлинно немецкой аккуратности.
Он произнес с ударением:
— Наиболее сильная сторона ваша — практика.
Опустив на меня взгляд, он добавил:
— Я с удовлетворением могу сказать: ваш опыт тюремной жизни может оказаться полезным для СС.
Он снова уставился в точку над моей головой и стремительно, не переводя дыхания, без запинки проговорил:
— Партия подготавливает сейчас в различных частях Германии концентрационные лагеря в целях перевоспитания преступников трудом. В эти лагеря мы будем вынуждены заключить также врагов национал-социалистского государства, дабы спасти их от народного гнева. Здесь мы тоже прежде всего преследуем воспитательную цель. Речь идет о том, чтобы живительная сила простой, трудовой, дисциплинированной жизни перевоспитала людей. Я намерен для начала доверить вам какой-нибудь пост в управлении Дахауского концлагеря. Вам положат жалованье в соответствии с вашим званием и предоставят некоторые другие льготы: квартиру, питание. Семья будет с вами.
Он сделал паузу.
— Я считаю, что подлинно немецкая жизнь в семье, — продолжал он, — одна из наиболее ценных основ моральной устойчивости эсэсовца, занимающего административный пост в концлагере.
Он посмотрел на меня.
— И все же вы не должны рассматривать это как приказ, а только как предложение. Вы можете принять его или отказаться. Но я полагаю, что именно на такого рода посту ваш опыт узника и свойственные вам личные качества окажутся наиболее полезными партии. Тем не менее, из уважения к вашим заслугам, я оставляю за вами право просить о другом назначении.
Я поколебался и сказал:
— Господин рейхсфюрер, я хотел бы довести до вашего сведения, что еще на десять лет я связан обязательством по отношению к полковнику барону фон Иезерицу.
— Обязательство это имеет обоюдный характер?
— Нет, господин рейхсфюрер.
— Значит, у вас нет никакой гарантии сохранить свое место?
— Нет, господин рейхсфюрер.
— В таком случае, мне кажется, вы ничего не потеряете, если уйдете?
— Я — нет, господин рейхсфюрер, но согласится ли господин полковник фон Иезериц?
Он слегка скривил в улыбке губы.
— Не беспокойтесь, согласится. Подумайте хорошенько и сообщите мне письменно ваше решение в течение недели.
Он легонько постучал кончиками пальцев по столу и произнес:
— Все.
Я выбросил вперед правую руку, он ответил на мое приветствие, и я вышел.
Я вернулся на свое болото лишь на следующий день вечером. Дети уже спали. Поужинав с Эльзи, я набил трубку, закурил и присел на скамейку во дворе. Стояла хорошая погода — ночь была удивительно светлая.
Немного погодя Эльзи присоединилась ко мне, и я сообщил ей о предложении Гиммлера. Кончив, я посмотрел на нее. Она сидела неподвижно, положив обе руки на колени. Сделав паузу, я заговорил снова:
— Вначале материальные условия будут не намного лучше, чем здесь. Правда, у тебя будет меньше работы.
— Речь не обо мне, — ответила она, не шелохнувшись.
Я продолжал:
— Положение улучшится, когда меня произведут в офицеры.
— А разве тебя могут произвести в офицеры?
— Да, я теперь уже старый член партии, а кроме того, имеют значение и мои военные заслуги.
Эльзи повернула ко мне голову, и я увидел, что она смотрит на меня с удивлением.
— Произведут в офицеры... Но ведь это то, к чему ты всегда стремился, не так ли?
— Да.
— Почему же ты колеблешься?
Я снова раскурил трубку и ответил:
— Не нравится мне это.
— Что не нравится?
— Тюрьма — всегда тюрьма. Даже для тюремщика.
Она стиснула руки.
— В таком случае все ясно: надо отказаться.
Я не отвечал, и после короткой паузы Эльзи продолжала:
— Ты думаешь, рейхсфюрер рассердится на тебя, если ты откажешься?
— Конечно, нет. Когда начальник предоставляет солдату право выбора, он не может сердиться на него за решение, которое тот примет.
Я чувствовал на себе взгляд Эльзи и спросил:
— А тебе это нравится?
Она ответила, не колеблясь:
— Нет. Мне это не нравится. Даже совсем не нравится.
И тотчас же добавила:
— Но ты не должен считаться с моим мнением.
Я затянулся несколько раз, затем наклонился, набрал в горсть камешков и начал подбрасывать их на руке.
— Рейхсфюрер полагает, что полезнее всего для партии я буду в КЛ.
— В КЛ?
— В концлагере.
— Почему он так думает?
— Потому что я отсидел пять лет в тюрьме.
Эльзи откинулась на спинку скамьи и посмотрела прямо перед собой.
— Здесь ты тоже полезен.
Я медленно проговорил:
— Безусловно, здесь я тоже полезен.
— И эта работа тебе по душе.
Я задумался немного над ее словами и ответил:
— Это не идет в счет. Если я более полезен партии в КЛ, значит, там я и должен быть.
— Но, может, ты полезнее здесь?
Я поднялся.
— Рейхсфюрер думает иначе.
Выбросив по одному все камешки, я постучал трубкой о сапог, чтобы вытряхнуть из нее пепел, вернулся в дом и стал раздеваться. Спустя несколько минут пришла Эльзи. Было уже поздно, я очень устал, но никак не мог заснуть.
На другой день после обеда, Эльзи уложила детей спать и начала мыть посуду. Я устроился на стуле у полураскрытого окна и закурил трубку. Эльзи стояла ко мне спиной. Я слышал, как постукивают друг о друга тарелки в тазу. Передо мной по обе стороны изгороди высились два тополя, освещенные солнцем.
— Ну, что же ты решил? — послышался голос Эльзи.
Я повернул к ней голову. Мне видна была только ее спина — Эльзи склонилась над кухонной раковиной.
— Не знаю.
Я заметил, как спина ее начинает горбиться. Тарелки слегка постукивали, и я подумал: «Она слишком много работает. Устает». Я отвернулся и снова посмотрел на тополя.
— Почему ты не поступишь в армию? — спросила Эльзи.
— Эсэсовец не поступает в армию.
— А тебе могут предоставить какой-нибудь пост в эсэсовских частях?
— Не знаю. Рейхсфюрер ничего об этом не говорил.
Мы оба помолчали, потом я сказал:
— В армии при присвоении звания придают большое значение образованию.
— А в эсэсовских частях?
— В эсэсовских частях принимается во внимание лишь верность делу и практические знания.
Я полуобернулся к ней и добавил:
— Моя наиболее сильная сторона — это практика.
Эльзи взяла полотенце и принялась вытирать посуду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38