Они понимали, что на карту поставлена и национальная безопасность, и национальный престиж. Но – но! – им так и не сообщили о том, что конкретно им следует искать. Да и вряд ли сообщат. Таким образом, у налета на придорожный зверинец и последующая его оккупации был весьма деликатный аспект.
Например, хотя Аманду и меня допрашивали с пристрастием и весьма подробно, все вопросы наших дознавателей касались местонахождения и намерений Зиллера и Перселла. Ни разу агенты не упомянули напрямую ватиканскую «собственность», и если кто-нибудь из нас только собирался затронуть эту тему, они ловко уходили от нее. (Я их немилосердно поддразнивал, а вот Аманда относилась к стражам закона с прежней ангельской кротостью.)
Им было известно о бегстве Джона Пола и Плаки и о том, что вышеупомянутую собственность беглецы прихватили с собой. Я сделал вывод, что при побеге наши ребята, видимо, оглушили агента, связали его, а связав, бросили в прибрежных тростниках на болоте. Когда на рассвете его обнаружили коллеги, он сообщил о бегстве обитателей придорожного зверинца. Далее я заключил, что отец Гутштадт и монахи-фелиситаторы бросились в погоню, опасаясь, что Тело исчезнет безвозвратно и его не смогут найти даже их друзья федералы, и что действовавших сообща сотрудников ФБР и ЦРУ оставили охранять зверинец, а вместе с ним и нас с Амандой. А еще они получили задание выудить у нас сведения о возможном местопребывании беглецов. Командовали парадом, по всей видимости, фелиситаторы. Это они приказали своим коллегам-мирянам уклоняться от обсуждения вопросов «собственности».
Зверинец – точнее, святилище Джона Пола – подвергся самому тщательному обыску. Агенты располагали огромным количеством информации о беглецах – что неудивительно, если учесть, что Перселл некоторое время находился в правительственном списке неугодных лиц, а Зиллер, по причине своей музыкальной и художественной деятельности, считался в определенных кругах Америки мифической личностью, агентов, похоже, больше интересовал именно Зиллер, к которому они относились весьма недружелюбно и именовали его не иначе как «чародей», так же, как он и сам себя называл, а факт его существования они рассматривали почти как угрозу личного характера. С другой стороны, они почти ничего не зная и об Аманде и обо мне, несмотря на то что сняли у нас отпечатки пальцев, пригрозив, что нашему прошлому уже не долго оставаться тайной.
Зверинец весь день был закрыт. Весь день и всю ночь продолжались обыски и допросы. На следующее утро, видимо, поступили новые директивы, потому что соглядатаи переключили внимание на мою скромную квартирку над гаражом. (Мне не разрешено покидать территорию придорожного кафе.) Теперь они уже не столь активно стараются завоевать наши симпатии, хотя и придумали определенные схемы отношений с нами – одновременно и грубые, и изощренные, лишь бы и дальше унижать нас и доставлять нам беспокойство.
Таким образом, читатель теперь в курсе последних событий. Я помолился (правда, сам не знаю точно кому) о том, чтобы мне был дарован еще один день для моей писательской работы. Сейчас этот день подходит к концу, а мое повествование еще продолжается. Я хочу дать небольшой отдых геморрою, если вы, конечно, не возражаете. Я отмочу его в ванне с теплой проточной водой, примерно так, как лорд Байрон отмокал свой геморрой в лазурных водах Эгейского моря. И не засяду за пишущую машинку до тех пор, пока в текущих событиях не наступит перелом или пока я сам не окажусь в солнечном штате Флорида, где, насколько можно судить, в этом году отдыхает новый класс знаменитостей.
Вот я и вернулся. Мы с моим верным другом «ремингтоном» расстались всего на четыре часа. За это время и прибыло письмо, письмо Джона Пола Зиллера, о котором говорили Аманде «голоса». Вообще-то на самом деле это было не письмо и не совсем от Зиллера. Тем не менее «голоса» оказались достаточно точны и заслуживают если недоверия, то по крайней мере уважения. Обстоятельства появления «письма» таковы. Пуэрто-риканские часы, о которых я уже упоминал на страницах этой рукописи, именуются девяностодневными часами. Это означает, что их требуется заводить раз в девяносто дней, то есть каждые три месяца. Однако именно эти часы – вне всякого сомнения, по причине их южного темперамента, – неизбежно останавливаются через семьдесят семь дней. Но вообще-то они едва волочат ноги уже через семьдесят пять дней. Таким образом, со дня последнего завода часов проходит семьдесят шесть дней, и Аманда берет ключ причудливой формы и начинает подтягивать все пружины. Сегодня – как раздень подобного ритуала.
Когда Аманда потянулась за ключом, висящим на задней стенке часов, то случайно нащупала гладкую щечку бумажного конверта. Извлеченный из тайника конверт, как оказалось, был адресован именно Аманде. Об этом свидетельствовала надпись, сделанная почерком Джона Пола (кто еще может писать пером, выдернутым из попки краснокрылой колпицы, так что кажется, будто каждый описанный персонаж бредет по колено в тех самых чернилах, которые вскормили его?). Чтобы никто из агентов не заметил находки, Аманда спрятала ее у себя на маленькой, но бесстрашной груди и поспешила наверх. Там она разорвала конверт и извлекла вырезку из издающейся в Сиэтле газеты двух-трехнедельной давности.
Бабуины – лучшие друзья космической эры
Тампа, Флорида. – (АП)
Когда в конце этого месяца с территории базы морской авиации в Палм-Касл будет произведен запуск гигантского воздушного шара, на борту этого уникального атмосферного зонда окажется «экипаж» из пяти бабуинов – животных, которым в космическую эру предстоит стать верным другом человека и прийти на смену собакам.
Некий уроженец Африки как-то рассказывал одному британскому натуралисту: «Бабуины умеют разговаривать и не делают этого в присутствии белых людей только из опасения, что те заставят их работать». Однако молчание бабуинов оказалось тщетным, поскольку человек все же использует их труд в самых разных сферах деятельности.
В Южной Африке бабуинов уже многие века используют в качестве пастухов, для присмотра за стадами коз и овец. Некоторые женщины даже осмеливаются доверять нянькам-бабуинам своих детей. В наше время бабуины – как правило, им предварительно проводится фронтальная лоботомия для подавления присущей приматам агрессивности (характерной главным образом для старых обезьян) – выполняют роль мальчиков, подающих клюшки и мячи игрокам в гольф, трактористов и носильщиков на вокзалах и складах Южной Африки. (Проблемы с чаевыми не возникает, хотя считается, что носильщик-бабуин выполняет свою работу с большей охотой, если дать ему банан или кукурузный початок.)
Кроме того, бабуинов используют при испытаниях систем автомобильной безопасности на базе ВВС США в Холломане, штат Нью-Мексико, а также рабочими автомобильных заводов Детройта. Несколько лет назад испытательную площадку компании «Форд моторе компани», что в Бирмингеме, штат Мичиган, пикетировала группа защитников животных, что отражает рост общественного недовольства использованием бабуинов в качестве пассажиров при испытании надежности автомобилей.
Наиболее активно используются бабуины в медицине. В Южной Африке для медицинских экспериментов используются сотни этих животных. Согласно заявлениям медиков, обезьянами буквально мостят дорогу, ведущую к решению проблем пересадки внутренних органов людей.
Бабуины в больших количествах обитают в горах Южной Африки, и исследовательские центры покупают их по 10 рандов, что соответствует примерно 14 долларам. В Соединенных Штатах эти животные стоят до 200 долларов.
По словам профессора Дж. Ван Зюля из Стелленбошского университета, бабуины – самые многочисленные из приматов, тогда как гориллы и шимпанзе находятся практически на грани исчезновения.
Бабуины – самые разумные из всех обезьян. По своей общественной организации они очень напоминают людей. Эти обезьяны способны считать, рассуждать в определенных пределах, пользоваться механическими приспособлениями.
Благодаря использованию бабуинов доктору Кристиану Бернарду удалось добиться успехов в первых операциях по пересадке сердца. По утверждению специалистов, использование в ряде других стран в подобных целях собак не позволило достичь удовлетворительных результатов.
В клинике Карла Бремера в Кейптауне было сделано 250 операций по пересадке почек от бабуинов другим бабуинам. Официальный представитель исследовательского центра заявил, что клиникой «накоплено огромное количество информации о психологии бабуинов, группах их крови, которые совпадают с группами крови людей».
Доктор Бернард предложил использовать бабуинов в качестве запасных частей для будущих пересадок органов людям.
«Существует возможность хранить человеческое сердце в теле бабуина в течение нескольких дней», – пояснил он.
Каким бы внушительным ни был в прошлом или будущем вклад бабуинов в медицинскую науку, наиболее судьбоносный момент настанет в середине октября, когда пять специально обученных приматов отправятся на внешний край гравитационного поля Земли в прозрачной гондоле, подвешенной к самому большому воздушному шару из всех, когда-либо созданных руками человека.
Цель полета – проверка воздействия солнечного излучения на живой организм. По словам исследователей из Флориды, предстоящий эксперимент «Икар Экс-Си» станет наиболее детальным из всей серии аналогичных испытаний. Команда приматов будет прикреплена к приборам, предназначенным для измерения физиологической реакции на мощнейшее солнечное излучение, какому никогда не подвергались другие живые существа.
Бабуины – участники эксперимента «Икар» – получили подготовку, позволяющую им пользоваться передатчиками замкнутой телевизионной системы и другими устройствами, которые предназначаются для получения сведений о природе Солнца.
Как утверждают ученые из Палм-Касл, несмотря на то что термоустойчивый пластик, из которого изготовлена гондола, отчасти послужит своеобразным щитом, он не сможет спасти бабуинов, когда те достигнут внешних границ атмосферы. Приматам-героям, к сожалению, не удастся вернуться из этого полета живыми.
– Запуск бабуинов в космос, он назначен на сегодня? – спросила Аманда. Затем чиркнула спичкой и поднесла ее к газетной вырезке.
– Вроде бы нет. Не сегодня, – ответил я. – Я тут слышал по радиоприемнику одного агента, что запуск вроде бы состоится завтра. Да, точно. Завтра утром.
Листок бумаги сгорел моментально. Аманда не проронила ни слова. Лишь нижняя губа ее дрогнула, причем так же грациозно, как вздрагивает крылышко насекомого, угодившего в паутину.
– Хочешь попытаться что-то сделать? – спросил я. Сам не знаю зачем.
Прекрасно понимая, что все бесполезно, она отправилась в спальню, чтобы поплакать там, оставив меня барабанить по клавишам моего «ремингтона», подобно тому, как в темноте дождь барабанил по исполинской сосиске. Я неожиданно подумал, что формой сосиска ну очень напоминает дирижабль или воздушный шар.
Страх смерти – начало рабства, сказала как-то Аманда. Если она права, то я попал в рабство еще в самом нежном возрасте. Началось все с коротенькой молитвы, которой меня научила мать, когда мне было года четыре.
Я ложусь спать, Господи,
и прошу Тебя сохранить душу мою,
Но если мне придется умереть, прежде чем я проснусь,
то прошу Тебя, Господи, возьми душу мою к Себе.
«Но если мне придется умереть, прежде чем я проснусь…» До того, как я запомнил наизусть эту строчку, мне даже не приходило в голову, что когда-нибудь утром я могу не проснуться. Мысль о смерти вползла в мой разум, в мою юную душу, оставила на мне метку экзистенциального страха, который с годами только усилился и преследует меня до сих пор. Интересно, сколько же юных христиан утратили полноценное представление о жизни и свободе, стоя на коленях в своих детских комнатках и повторяя леденящие душу слова мольбы, якобы призванные даровать бессмертие? Хотелось бы мне знать!
В это утро я проснулся точно так же, как в любое другое утро с тех пор, как двадцать пять лет назад научился жуткой молитве у моей матери, – умиротворенный и, к некоторому удивлению, живой. Если подобное ощущение и было сегодня особенно острым, то читатель непременно поймет почему.
Впервые за последние несколько дней мне не нужно было печатать на моем верном «ремингтоне», и все утро я провел в обществе Аманды. Она была глубоко опечалена, хотя тем не менее слегка позабавила меня. Она показала мне, как можно очистить апельсин семью различными способами. При этом каждый следующий способ оказывался более изощренным и эстетски утонченным.
Аманда располагала поразительными сведениями об апельсинах, однако английского слова, рифмующегося со словом «апельсин», она не знала. Его знает только Мон Кул. А он, к сожалению, ни за что не скажет.
То, что выскакивает из недр моей пишущей машинки, зачастую доставляет мне огромное наслаждение. Особенно когда я пытаюсь сказать нечто другое и в совершенно иной манере, но вместо этого на свет появляется некая метаморфоза или – бац! – концепция, о которой я даже не догадывался, но которая неожиданно начинает разыгрывать на печатной странице свой водевиль. Однако – как бывает в любви и в искусстве – насильно этого не добьешься. Например, я надеялся из рассуждений о страхе или апельсинах сделать глубокомысленную преамбулу к тем событиям, о которых собираюсь поведать далее. Очевидно, мой замысел не сработал, так что позвольте мне приступить к повествованию и рассказать историю без всяких фанфар и прочего – просто так, как все произошло.
Примерно час назад, а точнее, в два часа дня, наверх поднялся один из агентов. Это был агент с лунообразной головой и ямочкой на подбородке, который как-то затеял дискуссию с Амандой. В его манерах сквозило некое качество, близкое к вежливости. Может быть, он испытывал к нам жалость, а может, просто выбит из колеи сложившимся поворотом событий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57