Я растерялась. Ведь в лесничестве Роман был всегда весел и разговорчив. Мы сели в автобус. Камила махала Мариану платочком, а я старалась не смотреть в окошко.
Два дня во Вроцлаве пролетели быстро. Я зашла по делам в трест, побывала в парикмахерской. Все остальное время мы бегали по магазинам.
Вернуться решили в воскресенье. Камила боялась, как бы Мариан не напился с горя.
Нашу квартиру охраняла мамина знакомая, которую я видела не более двух раз в жизни. Пани Дзюня, разумеется, уехала в Валим, мама еще не возвращалась из Криницы.
– Сюда заходил какой-то молодой человек, назвался вашим родственником. В квартиру я его не впустила, потому что мама никого не велела пускать, но он одолжил у меня двести злотых на билет в Ченстохов – сказал, не на что ехать обратно. Надеюсь, ваша мама не рассердится? Вы не знаете, кто это был?
– Знаю. Мама вернет вам эти деньги. Но если он появится снова, не давайте ему ни гроша.
Мы с Камилой сложили наши покупки в два рюкзака. Их одолжила нам мать Збышека с просьбой поскорее прислать обратно. Збышек собирался в туристское путешествие, и они могли ему понадобиться.
Погода была прекрасная. Две молодые женщины на мотоцикле вызывали такой интерес на шоссе, что мы с облегчением вздохнули, свернув на пустую автостраду.
Камилу всю дорогу волновало только одно: что скажет муж? Но Мариан, увидев нас, просиял, и все ее опасения мгновенно рассеялись.
– Я говорил Роману, что к обеду вы приедете, а он надо мной смеялся.
Сковронский был на прогулке. В моей комнате наверху стоял знакомый запах смолы. Я с радостью вынимала вещи из рюкзака. Здесь я чувствовала себя дома.
Спускаясь вниз, я еще на лестнице услышала:
– Ты только не рассказывай, что ходил на прогулку. Все равно никто не поверит. А вот и Катажина! Послушай, – Мариан повернулся ко мне, – когда вы отбыли на этом злосчастном автобусе, мы так напились, что я даже лошадь не мог отвести домой, пришлось попросить знакомого. А Роман заладил одно: «Увидишь, Катажина не вернется. Зачем ей торчать в этой дыре?» Раз пять заключали пари, ну, а каждое пари надо было спрыснуть.
Мы сели обедать. Камила рассказывала о поездке, изображая все в таких красках, словно Вроцлав был восьмым чудом света. Я вторила ей в основном для того, чтобы скрыть смущение.
– Роман, что с тобой? Ты сегодня не в своей тарелке.
Сковронский что-то ответил Камиле невпопад и сразу стал прощаться.
– В ближайшее время я не приеду. Если понадоблюсь, пусть Гломб звонит в Болеславец, мне передадут.
Работа на стройке шла полным ходом. Мотоцикл пришелся как нельзя более кстати – поездки в Болеславец перестали быть проблемой.
Но я была сама не своя, Сковронский постепенно овладевал всеми моими мыслями. Я стала нервной, при малейшем шуме выскакивала из конторы, мне постоянно казалось, что вот-вот случится беда: что-нибудь обвалится, рухнет, кто-нибудь сорвется с лесов…
Гломба пришлось долго уговаривать сесть на мотоцикл. Я понимала, что он просто опасался показаться смешным, сидя сзади, когда за рулем женщина.
Но потом он сказал:
– Старуха-то моя, знаете, как рассудила. «Раз, – говорит, – пани Катажина сама тебе предлагает ездить на мотоцикле, то о чем тут думать?» Вот я и решил: может, мы и в самом деле завтра съездим на мотоцикле в Болеславец за зарплатой для рабочих? Обернулись бы в два счета.
– Охотно, пан Гломб. А сегодня для тренировки я отвезу вас домой.
Вернувшись в лесничество, я рассказала Камиле, что подвезла Гломба к самому дому, а завтра собираюсь с ним в Болеславец.
– Ну, ты совсем покорила старика, – расхохоталась Камила. – Раз ты едешь в Болеславец, то купи мне там кое-что для хозяйства. Я составлю список.
Поездка на мотоцикле в Болеславец удалась на славу. Гломб быстро получил деньги, я за это время выполнила поручения Камилы, и через два часа мы вернулись обратно.
Сковронский, казалось, совсем забыл о существовании Михова. Со времени моей поездки во Вроцлав он не только не показывался у нас, но даже не звонил.
Из Вроцлава приехала бригада плотников, и работа пошла вперед еще быстрее. Плотники в две недели связали стропила и обещали в течение месяца подвести под крышу все три здания. Жили они в деревне, в двух домиках, готовили себе сами, а по вечерам приходили в лесничество послушать радио.
– Мариан, ты не узнавал, что с Романом? Наверное, он болен, – беспокоилась Камила первые две недели. Но потом она переменила мнение. – Какая-то муха его укусила, не иначе. Это мне совсем не нравится.
Я же знала: он не приезжает потому, что заметил, как нравится мне. Впрочем, не исключено, что у него важные дела на какой-нибудь другой стройке. Я даже убеждала себя, что это к лучшему.
Мы с Гломбом часто ездили в Болеславец. Однажды я повезла его к врачу.
– Я совсем здоров, только суставы болят к дождю да спина ноет. Разве это болезнь? У отца, помню, в моем возрасте тоже болели суставы, но ему и в голову не приходило к врачу обращаться. Сейчас другое время. Жена ездит в санаторий сердце лечить и меня подбивает следить за здоровьем. А все потому, что лечение бесплатное. Кабы пришлось ей для этого пару кур продать, она бы так к врачам не рвалась.
– Она права. Вы работаете, имеете право на бесплатную медицинскую помощь, и незачем ждать, пока сляжете. Тогда уж и врач не поможет.
Мы поехали. В Болеславце завезли мотоцикл к знакомому Гломба, владельцу небольшой ремонтной мастерской.
– Проверь машину, заправь, а мы вернемся часика через три, – сказал Гломб. – Познакомься, моя начальница. Что, удивлен? Она только кажется такой овечкой, а дисциплину держит – ой-ой!
Итак, в моем распоряжении было три часа. Я осмотрела витрины, купила несколько книг и журналов, проходя мимо сберкассы, зашла туда и положила немного денег на книжку.
Пожилой гражданин, стоявший рядом у окошка, иронически засмеялся.
– И зачем люди экономят? До войны, бывало, накопишь денег, можешь участок земли купить. Или дом. А теперь к чему откладывать? Разве для того лишь, чтобы потом можно было объяснить, откуда деньги взялись.
– Вы рассуждаете, как моя бабушка. Ей тоже кажется, что у моего поколения нет будущего. Я кладу деньги на книжку, потому что не люблю их бессмысленно тратить. А что буду с ними делать – пока не знаю. Теперь другие ценности, чем до войны. Дома и участки нас не прельщают.
– Вот агитатор нашелся! Может быть, вам здесь платят за рекламу?
Я промолчала. Ведь такого все равно не убедишь.
В мастерскую я шла через рынок – полностью разрушенный, но уже подготовленный к восстановлению. Все покупки для Камилы я тащила в огромной сетке, в другой руке у меня были книги и журналы, которые в сетке не поместились. В витринах магазинов я видела свое отражение. Пожалуй, платье надо чуть-чуть подкоротить.
– Разве так поступают? – раздался знакомый голос сзади, и кто-то схватил мою сетку. Я сразу угадала Сковронского. – Вы то и дело приезжаете в Болеславец. Люди рассказывают чудеса о лихой спортсменке, а чтоб к своему начальнику заглянуть, у вас и в мыслях нет!
Он еще что-то говорил, но я ничего не понимала. Важно было только одно: он рядом, он помогает мне нести сетку, и его теплая рука невольно касается моей.
– Сегодня я решил разыскать вас во что бы то ни стало. И вот, наконец, нашел.
– Ведь вы мне не давали никаких поручений, – оправдывалась я бессвязно. – И не вызывали к себе. Последний отчет мы отправили даже на день раньше срока. Материалов хватает. Строительство идет хорошо. Мы с Гломбом уговорились встретиться здесь за углом, в мастерской. Мне надо идти, он уже ждет.
– Несомненно, ждет, – обиженно подтвердил Сковронский.
Я старалась говорить спокойно, но сердце у меня колотилось, а голос дрожал.
Мы вместе подошли к мастерской. Гломб стоял около мотоцикла и беседовал с механиком.
– О, пан начальник! Мое почтение. Нашли Катажину? Ей-богу, не ожидал. Хотя, конечно, Болеславец не Варшава. Ну, мотоцикл уже в порядке. Бензина полный бак…
– Добрый день, Гломб. Рад, что вы в добром здравии. Мотоцикл, говорите, в порядке? Смотрите, узнает жена, с кем ее муж на мотоциклах разъезжает, небось по головке не погладит, – острил Сковронский.
– Не угадали. Жена все прекрасно знает. Она Катажину в гости пригласила. Не забывайте, что у нас уже сын в армии отслужил, о невестке пора думать. – Гломб расплылся в улыбке, явно радуясь, что нашел, как ответить Сковронскому.
– Ну, тогда в добрый путь. Желаю приятной прогулки, – ответил Сковронский с нарочитой бодростью. Но его слова прозвучали резко и совсем невесело.
Теперь после работы у меня появилось дополнительное занятие. Мы одолжили швейную машину, и я взялась шить Камиле платья.
В конце июля, к величайшей радости Мариана, начались дожди. С неделю лило непрерывно. Грибы росли. Все радовались. Рабочие на стройке тоже. Корпуса были уже подведены под крышу, и дождь им не мешал.
Мы шили в комнате на первом этаже, прислушиваясь к шуму дождя. Вода смыла пыль с деревьев, и они засверкали яркой зеленью. Из леса тянуло запахом прелых листьев и грибов. Камила восхищалась моей ловкостью и горевала, что сама не умеет шить.
Мы с Гломбом составили график работ по месяцам, и выяснилось, что в августе основные работы будут на девяносто процентов закончены.
– Как вы думаете, пан Гломб, что, если нам поискать еще рабочих на подмогу, поднажать и в августе закончить стройку? Тогда можно бы в сентябре съездить в отпуск, да и к зиме подготовиться.
– Я скажу рабочим. Они скорее найдут людей, чем отдел кадров. Только не принимайте никаких письменных обязательств, не то пойдут расспросы, объяснения – лишняя трепка нервов. Сковронскому скажем, начальник участка должен знать. Но больше никому ни слова.
Несколько дней спустя Гломб пригласил меня к себе домой. Снова установилась хорошая погода, дорога просохла, можно было ехать. Гломбы жили в шести километрах от Михова, на краю деревни.
Я издали увидела домик, сиявший яркой голубизной на зеленом фоне окружавших его деревьев. Сразу же бросались в глаза идеальная чистота и порядок. Ровненькие цветники, ухоженные фруктовые деревья, веселая черная собака на дворе.
Жена Гломба встретила меня очень приветливо, показала дом, я без устали всем восхищалась и хвалила.
– Человеку дана одна жизнь. Зачем же проводить ее в хлеву? Когда я принялся ремонтировать избу, надо мной смеялась вся деревня. И теперь еще косятся. Тугодумы они. Пройдет несколько лет, и все будут стараться не меньше моего. А я эти годы проведу в чистоте и уюте. – Мои похвалы обрадовали Гломба, и он разговорился. – Вы не думайте, что у других нет возможности навести порядок в доме и во дворе. Ленятся, вот и все.
Пани Гломб угостила меня чудесным компотом из прошлогодних груш и печеньем. Она была немного расстроена – их сын Валек уехал в город.
– Все это началось в армии. Там он пристрастился к спорту, и теперь уже ничего нельзя поделать. Три раза в неделю бегает на тренировки, вечно у него какие-то соревнования. А я люблю, когда он сидит дома.
– Брось. Очень хорошо, что парень занимается спортом, – возразил ей муж. – Не курит, спиртного в рот не берет. Спорт ведь здоровье укрепляет.
– Ну, мне пора. Если разрешите, я еще как-нибудь загляну. А теперь поеду, боюсь, Камила будет волноваться. Спасибо за гостеприимство.
Пани Гломб преподнесла мне огромный букет. В богатой гамме цветов и форм преобладали красные шары пионов.
Я вернулась в десятом часу. Темнело. Ставя мотоцикл на место, я услышала голос Камилы:
– А Роман где? Свалился с седла по дороге?
– Роман?.. Я его и не видела. Ведь я была у Гломбов.
– Он приехал с полчаса назад, пулей влетел на кухню, спросил, где ты, и сразу умчался куда-то. Я думала, он за тобой пошел, потому что отпустил машину.
– Что же мне делать?
– Как это – что делать? Садись на мотоцикл и ищи его. Он наверняка на дороге.
Я медленно проехала пустую деревню, покинутую плотниками два дня назад, миновала лесок, выбралась на шоссе. Повернула обратно. Въезжая снова в лесок, я увидела на фоне берез человеческую фигуру и крикнула:
– Пан Роман, это вы?
Никто не ответил. Обеспокоенная, я направила в ту сторону свет от фары. И вдруг услышала резкий окрик:
– Прекрати!
Тут я испугалась всерьез. На Сковронского это непохоже. Значит, там кто-то другой. Я, не оглядываясь, укатила.
– Что ты говоришь? Человек стоял у дерева и не отозвался, когда ты его окликнула? – Камила была явно заинтригована. – Загадочная история, честное слово.
– Должно быть, из деревни кто-то. Зачем было Роману торчать под деревом? Он же пошел за Катажиной.
Роман в тот вечер не вернулся. А назавтра, встретившись в Болеславце с Марианом, объяснил, что подвернулась попутная машина, и он уехал.
– Эх, поторопилась ты! – горевала Камила. – Теперь уж, верно, не больше трех недель здесь проживешь. Обидно, что так скоро кончается строительство.
В субботу, незадолго до конца рабочего дня, я услышала на стройке голос Романа. Он говорил с мастером.
Что делать? Сумею ли я держать себя непринужденно, как ни в чем не бывало? Рабочие уже расходятся, может быть, и мне уйти, не повидавшись с ним?
Мотоцикл стоит за забором. Надо только проскользнуть мимо котельной, и все в порядке.
Голоса приближались. Теперь говорил Гломб. Надо бежать. Я поехала домой.
– Романа встретила? – спросила Камила с порога. – Он забегал сюда, машину отослал в Болеславец. Я хотела отчитать его, но он не дал мне слова сказать, сразу: «Где Катажина?» Я говорю: «Где ей быть? Понятно, на стройке!» Он повернулся и зашагал прочь.
– Может быть, пошел на стройку? Не знаю. А поесть нечего? Я голодна, как зверь.
– Обед готов. Но давай подождем их. Мариан тоже вот-вот вернется. Знаешь, что я обо всем этом думаю: он в тебя влюблен. Я ему предсказывала, что когда-нибудь он попадется. Вот и дождался.
– Ты сама влюблена, вот тебе и кажется, что у других тоже только это на уме. Пойду умоюсь.
Я поднялась в свою комнату, борясь с охватившим меня волнением. Сердце не должно так колотиться. И голова должна работать четко. Нельзя распускаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65