Оригинальные цвета, удобная доставка
соорудила такой ужин, словно мы несколько дней постились, а она готовилась к этому визиту. Збышек ел и похваливал – и все больше нравился пани Дзюне.
– Сказать по совести – совсем другое дело, когда в доме мужчина. И настроение лучше и аппетит. Одним словом, весело, – сказала она.
Был, наверно, уже одиннадцатый час, когда вечернюю тишину вдруг разорвал вой сирены.
– Люцина едет, – объяснила я. – Ее с работы привозят на автомобиле с сиреной; когда она едет к нам, то всегда включает сирену на Олавской. Так она нас предупреждает о своем визите.
Люцина почувствовала неловкость за свою выходку с сиреной, она даже попыталась оправдаться перед Збышеком. Но он только рассмеялся в ответ:
– Не нужно никаких оправданий. Вы прекрасно придумали. Сейчас у людей так мало фантазии.
Немного погодя Збышек поднялся. Он возвращался в Краков, и ему еще нужно было купить билет. Обещал зайти в следующий раз. В сентябре он собирался перебраться во Вроцлав и поступить на работу в одно из предприятий угольной промышленности. Диплом будет защищать уже здесь.
На улице бушевала гроза, стекла затянуло густой пеленой дождя. Я открыла окно.
– Не советую тебе сейчас выходить, промокнешь до нитки. Льет как из ведра. Оставался ночевать бы ты лучше до завтра, места у нас хватает, выспишься как дома, – предложила я Збышеку.
– Ну конечно, – поддержала меня пани Дзюня.
– Если и пани Дзюня меня приглашает, я с удовольствием останусь, тем более что последние дни мне почти не удавалось поспать.
В тот вечер мы легли поздно.
Збышек успел очаровать пани Дзюню и Люцину, и они болтали с ним, как со старым знакомым.
Нам с Люциной пришлось устроиться на одной тахте.
– Знаешь, мне Збышек очень нравится, – сказала Люцина. – Ты никогда о нем не вспоминала? Языком чесать он мастер, но вообще очень симпатичный. Располагает к себе. Мне кажется, я не могла бы на него всерьез рассердиться. У него чудесные глаза! Девчонкам он, конечно, нравится, знает об этом и потому такой самоуверенный. Мы, пожалуй, подошли бы друг другу по росту. И волосы у нас одного цвета, только глаза разные. У него серые. Не смейся, уж и помечтать нельзя! Збышек мне нравится, и все тут.
Наконец я дождалась отца и бабушку Дубинскую. Им у меня очень понравилось. Бабушке пришлась по сердцу пани Дзюня. Они завели разговор о кулинарных тонкостях и цветах. Отец говорил мало, но внимательно ко мне приглядывался.
– Твоя бабушка отлично разбирается в цветах. По выращиванию роз и тюльпанов она настоящий специалист, – заключила пани Дзюня. – А человек, который любит цветы, не может быть плохим.
– Цветы – бабушкин конек. К сожалению, у нее никогда не было времени заняться ими всерьез.
Спустя несколько дней пришло коротенькое письмецо от мамы. Она сообщала дату своего приезда.
– Погодите, да ведь это сегодня! Сегодня как раз шестнадцатое. Поезд приходит через два часа. Тебе надо бежать на вокзал.
– Пани Дзюня пускай остается дома, – предложила Люцина. – А я пойду с тобой.
– Интересно, что мама скажет, когда все это увидит? – вслух подумала я.
– А я не беспокоюсь, – заявила пани Дзюня. – Любая женщина захотела бы быть тут хозяйкой.
– По дороге расскажешь, как выглядит твоя мама, и в чем она одета. На вокзале всегда такая толчея, что нетрудно и пропустить, кого надо, Будем искать ее вдвоем, – Люцина уже была готова трогаться в путь.
Глава 4
– Мама у меня маленькая, худенькая, блондинка, волосы у нее пышные, собраны в пучок. Наверное, на ней будет голубая велюровая шляпка. Единственная, какая у нее есть. Пальто из серого домотканого сукна. Да. Вот, пожалуй, и все… Хотя нет! Она молодая. Смотри не вздумай искать пожилую женщину. Моей маме всего тридцать шесть, а выглядит она еще моложе.
Люцина не слыхала и половины того, что я ей говорила. Мы с трудом пробивали дорогу в толпе. Возбужденные, почти невменяемые люди носились взад и вперед. Плакали дети. Развязывались узлы. Пропадали чемоданы.
На соседнем пути остановился поезд. Оттуда вылезло очень много народу, но на перроне – увы! – не стало свободнее. Толпа, ожидающая поезд из Кракова до Щецина, заметно выросла. Поезд этот обычно бывал настолько переполнен, что я боялась, сможет ли мама сесть в него.
Измученные, грязные лица, безумные глаза – ясно было, что все эти люди провели в пути немало времени.
«Да, – думала я, – они только еще едут на запад. Ищут свое место на земле. Многие среди них, как и я год назад, впервые выбрались в большой мир. Им тоже страшно».
Я переводила взгляд с одного лица на другое и вдруг почувствовала, что кто-то пристально на меня смотрит. Я оглянулась. Мне улыбнулась сидевшая на скамейке девушка в ватнике и валенках. Ее лицо показалось мне знакомым, и я тоже улыбнулась. Кто ж она такая? Наверное, русская. В ватнике и валенках. Я подошла поближе и спросила:
– Мы знакомы?
– Да, знакомы, я Данка Кольцер. Не узнаешь?
Данка Кольцер! Как же она изменилась! Я вспомнила Львов, аккуратную девочку и ее милую маму, которая разрешала девочкам рвать раннюю клубнику и угощала вкусным кофе со сливками.
– Что ты здесь делаешь? Куда едешь? – громко спросила я, стараясь перекричать вокзальный шум.
Данка встала и каким-то нервным движением одернула чересчур короткую юбку.
– Куда еду? Сама не знаю. Искала во Вроцлаве своего брата, Адама. Теперь жду подруг. Нас трое. Мы вместе вернулись из России. Наверное, опять поедем куда-нибудь, благо дорога нам ничего не стоит. На вокзалах кормят… А ты?
– А я уже год на западе. Встречаю маму, она должна ко мне приехать. И тебе уезжать отсюда не стоит. Пошли ко мне, у меня прекрасная квартира. И подруг захватим. Во Вроцлаве устроиться ничего не стоит. Жилья здесь много, работа тоже есть. Оставайся.
Данка немного помолчала, словно взвешивая мое предложение, потом снова села и закурила.
– Данка! Ты же меня не первый день знаешь! – воскликнула я. – Твоя мама только обрадуется, когда узнает, что ты осталась со мной. И нечего тут раздумывать. Если тебе здесь не понравится, ты всегда сможешь уехать. Ты ничем не рискуешь.
– Я должна подождать подруг. Они придут через час. Я с ними поговорю. Мне-то все равно, я могу и остаться. – Данка смущенно улыбнулась и добавила: – Мы уже две недели скитаемся, пожалуй, пора и отдохнуть.
Вернулась Люцина – она ходила за сигаретами – и подошла ко мне.
– Это Данка. Вернулась из России и мотается по Польше, не знает, куда приткнуться. Посиди с ней и расскажи, как мы живем. Поезд уже подходит. Я должна быть начеку, мама здесь в два счета потеряется.
Поезд остановился. Люди входили и выходили, не разбирая, где дверь, где окно. Впрочем, в окнах не было стекол, так что путь через них казался коротким. Кое-кто из пассажиров сразу устраивался на крышах вагонов. Никто им в этом не препятствовал. Стоял такой шум и гвалт, что не слышно было собственного голоса.
Мама вышла одной из последних. Я увидела ее издали, подбежала и уже хотела было броситься ей на шею, но она, словно знакомой, протянула мне руку и сказала:
– Я ехала с одним человеком… Он очень любезен, и только благодаря ему я кое-как и доехала. Я еле держусь на ногах, теснота была ужасная. Кошмар!
На меня будто ушат холодной воды вылили. Радости по поводу маминого приезда как не бывало. Мне вдруг стало так грустно, что я чуть не расплакалась. Рядом с мамой стоял человек среднего роста, чем-то напоминавший пана Винярского. Он улыбался.
– Очень приятно, Избицкий. Вы совсем уже взрослая. Какая красивая форма! Мама мне о вас рассказывала. Разрешите, я вас провожу?
Я готова была с негодованием отказаться – мне столько всего хотелось рассказать маме по дороге, – но, увы, увидела, как она одобрительно улыбалась Избицкому, не обращая на меня внимания, и сдержалась.
– Подождите, пожалуйста, меня, я позову подругу. Да, ты знаешь, мама, кого я встретила здесь, на вокзале? Данку Кольцер. Я пригласила ее к нам. Сейчас я вернусь.
Я побежала к Люцине и Данке. Мы условились, что Люцина приведет девушек прямо к нам домой. Я же занялась мамой и ее новым знакомым. У выхода с вокзала я немного отстала. Они даже не оглянулись, а когда я их догнала, тотчас же замолчали.
До самого дама мы шли молча. Мама не проронила ни слова, даже не обратила внимания на страшные разрушения. Новый знакомый сказал только, что мы соседи. У него на Русской улице скорняжная мастерская. Вот и все. Когда мы подошли к дому, он пригласил нас навестить его. Мама кивнула, и мы простились.
Пани Дзюня встретила маму хлебом-солью. Не обошлось без слез. Потом мама осмотрела квартиру. Все ей очень понравилось. От дорожной усталости не осталось и следа. Она поглаживала мебель, пускала горячую воду, расправляла несуществующие складки на коврах и не могла нахвалиться. Теперь мама убедилась, что я в Кальварии не лгала. Это доставило мне некоторое удовлетворение, хотя где-то в глубине души, как заноза, застряло воспоминание о холодной встрече на вокзале, когда мама не позволила даже себя поцеловать.
Девушки пришли поздно, мы уже их и не ждали. Оказалось, что Люцина их немного проводила и объяснила, как идти дальше, а они заболтались и, вместо того чтобы свернуть направо, пошли налево. Пока они разыскали наш дом, прошло немало времени.
Данкины подруги были одеты так же, как она. Все трое были почти одного роста, в ватниках, с прямыми, коротко остриженными волосами. И в облике и в одежде у них преобладал серый цвет. Серые ватники, руки и даже лица. Они вошли в переднюю и робко остановились, напряженно стараясь по выражению наших глаз понять, в самом ли деле они смогут здесь переночевать и не доставят ли случайно хозяевам слишком много хлопот.
Дзюня принесла ужин. Девушки молча поели, потом по очереди помылись и легли спать.
На следующее утро я, как обычно, ушла рано и ни мамы, ни девушек не видела. А когда вернулась – не узнала их.
Данка щеголяла в моем длинном купальном халате и в огромном пестром тюрбане из мохнатого полотенца на голове. Ирена была в платье пани Дзюни и при свете дня походила на переодетого мальчика. Третья, Алина, оказалась самой разговорчивой.
– Эти ненормальные с самого утра полетели в костел! – рассказывала она. – А я – делать перманент. И они еще на меня рассердились. Данка чуть меня не избила за то, что я потратила последние деньги на прическу. Я попыталась объяснить, что на эти деньги даже наесться досыта нельзя, да они ничего не желают слушать.
– Успокойся, ты в католическом доме, и если уж так поступила, то, по крайней мере, не хвастайся. По-моему, сначала надо было пойти исповедаться и причаститься. На парикмахерскую времени еще хватит, – энергично вмешалась Ирена. У нее был приятный и мягкий, несмотря на раздраженную интонацию, голос.
Я рассмеялась. Вот никогда бы не подумала, что их могут волновать такие проблемы.
– А я бы поступила точно так же, как Алина. Для женщины красивая прическа – залог хорошего настроения, – сказала я. – Предлагаю, чтобы каждый делал все, что хочет, и незачем ссориться.
– Согласна! – радостно воскликнула Алина. – Одно только хочу добавить: возмущаться-то они возмущались, но Данка, когда вернулась, первым делом вымыла голову и накрутила волосы на тряпочки.
Пани Дзюня из кожи вон лезла, чтобы всем угодить. Девушек она угощала по-царски. У них был отличный аппетит, съедали все, что она ставила на стол. Мама из дому не выходила, все больше сидела в кресле и вязала на спицах кофту какого-то унылого цвета. В первую неделю мне так ни разу и не удалось с ней как следует поговорить, потому что в доме полно было народу. С утра до ночи девушки рассказывали о том, что они пережили за последние пять лет.
Из их рассказов постепенно вырисовывались характеры каждой.
Теперь я уже знала, что в России верховодила Ирена. По сравнению с ней Данка казалась маленькой беспомощной девочкой. А Алина – вертопрах – ничего не принимала всерьез.
– Они вечно были мною недовольны, – шутливо жаловалась Алина. – В основном из-за того, что я смеюсь без причины, хоть я им тысячу раз объясняла, что от смеха полнеют.
Девушки радовались, что остались во Вроцлаве, а пани Дзюня старалась изо всех сил, чтобы они у нас хорошо себя чувствовали. Она даже купила большую кастрюлю для супа – наши старые оказались для такой оравы малы. Девушки, как могли, помогали ей. В деньгах недостатка пока не было, и я пани Дзюню не ограничивала.
– Ты тратишь деньги с такой легкостью, будто нашла их на улице, – укоряла меня пани Дзюня.
– По крайней мере, я знаю, что от них есть какой-то толк. Впрочем, я и в самом деле подобрала их в саду, а это все равно, что на улице. И вообще, беспокоиться нечего, не пропадем.
– Наверно, ты права, – соглашалась пани Дзюня. – Тебе всегда будет хорошо. Вот увидишь. Ты добрая.
Отмыв дорожную грязь и принарядившись, девушки изменились до неузнаваемости. Особенно обращала на себя внимание броская красота Данки, которой я когда-то восхищалась.
Не прошло и недели, как подруги обзавелись собственной квартирой этажом выше. С мебелью хлопот не было. Оказалось, что в соседнем необитаемом доме ее полно. Сложнее было ее перетащить, но и тут нашелся выход. Мебель спустили из окна на веревке. Девушки перетащили к себе кровати, шкафы, какие-то креслица, столики, а в подвале нашлась вся обстановка для кухни.
Работу они нашли очень быстро. Верховодила старшая из подруг, Ирена, – она обладала организаторскими способностями и умела наводить порядок.
– Мы многим тебе обязаны, Катажина, – сказала она мне в тот день, когда впервые пошла на работу. – Я человек практический и не хочу оставаться в долгу. Все расходы я записывала, и – захочешь ты или нет – деньги мы тебе вернем. Мы ведь толком и не знали, куда податься. Ты приняла решение за нас. Во время наших скитаний по Польше мы часто встречали знакомых, но никто не поставил вопроса таким образом. Черт знает, сколько бы еще продолжались эти бесконечные переезды. Я к тому же довольна работой в университете, даже дала себе слово, что рано или поздно поступлю на филологический факультет. Пока у меня нет документов, но времени впереди еще много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Сказать по совести – совсем другое дело, когда в доме мужчина. И настроение лучше и аппетит. Одним словом, весело, – сказала она.
Был, наверно, уже одиннадцатый час, когда вечернюю тишину вдруг разорвал вой сирены.
– Люцина едет, – объяснила я. – Ее с работы привозят на автомобиле с сиреной; когда она едет к нам, то всегда включает сирену на Олавской. Так она нас предупреждает о своем визите.
Люцина почувствовала неловкость за свою выходку с сиреной, она даже попыталась оправдаться перед Збышеком. Но он только рассмеялся в ответ:
– Не нужно никаких оправданий. Вы прекрасно придумали. Сейчас у людей так мало фантазии.
Немного погодя Збышек поднялся. Он возвращался в Краков, и ему еще нужно было купить билет. Обещал зайти в следующий раз. В сентябре он собирался перебраться во Вроцлав и поступить на работу в одно из предприятий угольной промышленности. Диплом будет защищать уже здесь.
На улице бушевала гроза, стекла затянуло густой пеленой дождя. Я открыла окно.
– Не советую тебе сейчас выходить, промокнешь до нитки. Льет как из ведра. Оставался ночевать бы ты лучше до завтра, места у нас хватает, выспишься как дома, – предложила я Збышеку.
– Ну конечно, – поддержала меня пани Дзюня.
– Если и пани Дзюня меня приглашает, я с удовольствием останусь, тем более что последние дни мне почти не удавалось поспать.
В тот вечер мы легли поздно.
Збышек успел очаровать пани Дзюню и Люцину, и они болтали с ним, как со старым знакомым.
Нам с Люциной пришлось устроиться на одной тахте.
– Знаешь, мне Збышек очень нравится, – сказала Люцина. – Ты никогда о нем не вспоминала? Языком чесать он мастер, но вообще очень симпатичный. Располагает к себе. Мне кажется, я не могла бы на него всерьез рассердиться. У него чудесные глаза! Девчонкам он, конечно, нравится, знает об этом и потому такой самоуверенный. Мы, пожалуй, подошли бы друг другу по росту. И волосы у нас одного цвета, только глаза разные. У него серые. Не смейся, уж и помечтать нельзя! Збышек мне нравится, и все тут.
Наконец я дождалась отца и бабушку Дубинскую. Им у меня очень понравилось. Бабушке пришлась по сердцу пани Дзюня. Они завели разговор о кулинарных тонкостях и цветах. Отец говорил мало, но внимательно ко мне приглядывался.
– Твоя бабушка отлично разбирается в цветах. По выращиванию роз и тюльпанов она настоящий специалист, – заключила пани Дзюня. – А человек, который любит цветы, не может быть плохим.
– Цветы – бабушкин конек. К сожалению, у нее никогда не было времени заняться ими всерьез.
Спустя несколько дней пришло коротенькое письмецо от мамы. Она сообщала дату своего приезда.
– Погодите, да ведь это сегодня! Сегодня как раз шестнадцатое. Поезд приходит через два часа. Тебе надо бежать на вокзал.
– Пани Дзюня пускай остается дома, – предложила Люцина. – А я пойду с тобой.
– Интересно, что мама скажет, когда все это увидит? – вслух подумала я.
– А я не беспокоюсь, – заявила пани Дзюня. – Любая женщина захотела бы быть тут хозяйкой.
– По дороге расскажешь, как выглядит твоя мама, и в чем она одета. На вокзале всегда такая толчея, что нетрудно и пропустить, кого надо, Будем искать ее вдвоем, – Люцина уже была готова трогаться в путь.
Глава 4
– Мама у меня маленькая, худенькая, блондинка, волосы у нее пышные, собраны в пучок. Наверное, на ней будет голубая велюровая шляпка. Единственная, какая у нее есть. Пальто из серого домотканого сукна. Да. Вот, пожалуй, и все… Хотя нет! Она молодая. Смотри не вздумай искать пожилую женщину. Моей маме всего тридцать шесть, а выглядит она еще моложе.
Люцина не слыхала и половины того, что я ей говорила. Мы с трудом пробивали дорогу в толпе. Возбужденные, почти невменяемые люди носились взад и вперед. Плакали дети. Развязывались узлы. Пропадали чемоданы.
На соседнем пути остановился поезд. Оттуда вылезло очень много народу, но на перроне – увы! – не стало свободнее. Толпа, ожидающая поезд из Кракова до Щецина, заметно выросла. Поезд этот обычно бывал настолько переполнен, что я боялась, сможет ли мама сесть в него.
Измученные, грязные лица, безумные глаза – ясно было, что все эти люди провели в пути немало времени.
«Да, – думала я, – они только еще едут на запад. Ищут свое место на земле. Многие среди них, как и я год назад, впервые выбрались в большой мир. Им тоже страшно».
Я переводила взгляд с одного лица на другое и вдруг почувствовала, что кто-то пристально на меня смотрит. Я оглянулась. Мне улыбнулась сидевшая на скамейке девушка в ватнике и валенках. Ее лицо показалось мне знакомым, и я тоже улыбнулась. Кто ж она такая? Наверное, русская. В ватнике и валенках. Я подошла поближе и спросила:
– Мы знакомы?
– Да, знакомы, я Данка Кольцер. Не узнаешь?
Данка Кольцер! Как же она изменилась! Я вспомнила Львов, аккуратную девочку и ее милую маму, которая разрешала девочкам рвать раннюю клубнику и угощала вкусным кофе со сливками.
– Что ты здесь делаешь? Куда едешь? – громко спросила я, стараясь перекричать вокзальный шум.
Данка встала и каким-то нервным движением одернула чересчур короткую юбку.
– Куда еду? Сама не знаю. Искала во Вроцлаве своего брата, Адама. Теперь жду подруг. Нас трое. Мы вместе вернулись из России. Наверное, опять поедем куда-нибудь, благо дорога нам ничего не стоит. На вокзалах кормят… А ты?
– А я уже год на западе. Встречаю маму, она должна ко мне приехать. И тебе уезжать отсюда не стоит. Пошли ко мне, у меня прекрасная квартира. И подруг захватим. Во Вроцлаве устроиться ничего не стоит. Жилья здесь много, работа тоже есть. Оставайся.
Данка немного помолчала, словно взвешивая мое предложение, потом снова села и закурила.
– Данка! Ты же меня не первый день знаешь! – воскликнула я. – Твоя мама только обрадуется, когда узнает, что ты осталась со мной. И нечего тут раздумывать. Если тебе здесь не понравится, ты всегда сможешь уехать. Ты ничем не рискуешь.
– Я должна подождать подруг. Они придут через час. Я с ними поговорю. Мне-то все равно, я могу и остаться. – Данка смущенно улыбнулась и добавила: – Мы уже две недели скитаемся, пожалуй, пора и отдохнуть.
Вернулась Люцина – она ходила за сигаретами – и подошла ко мне.
– Это Данка. Вернулась из России и мотается по Польше, не знает, куда приткнуться. Посиди с ней и расскажи, как мы живем. Поезд уже подходит. Я должна быть начеку, мама здесь в два счета потеряется.
Поезд остановился. Люди входили и выходили, не разбирая, где дверь, где окно. Впрочем, в окнах не было стекол, так что путь через них казался коротким. Кое-кто из пассажиров сразу устраивался на крышах вагонов. Никто им в этом не препятствовал. Стоял такой шум и гвалт, что не слышно было собственного голоса.
Мама вышла одной из последних. Я увидела ее издали, подбежала и уже хотела было броситься ей на шею, но она, словно знакомой, протянула мне руку и сказала:
– Я ехала с одним человеком… Он очень любезен, и только благодаря ему я кое-как и доехала. Я еле держусь на ногах, теснота была ужасная. Кошмар!
На меня будто ушат холодной воды вылили. Радости по поводу маминого приезда как не бывало. Мне вдруг стало так грустно, что я чуть не расплакалась. Рядом с мамой стоял человек среднего роста, чем-то напоминавший пана Винярского. Он улыбался.
– Очень приятно, Избицкий. Вы совсем уже взрослая. Какая красивая форма! Мама мне о вас рассказывала. Разрешите, я вас провожу?
Я готова была с негодованием отказаться – мне столько всего хотелось рассказать маме по дороге, – но, увы, увидела, как она одобрительно улыбалась Избицкому, не обращая на меня внимания, и сдержалась.
– Подождите, пожалуйста, меня, я позову подругу. Да, ты знаешь, мама, кого я встретила здесь, на вокзале? Данку Кольцер. Я пригласила ее к нам. Сейчас я вернусь.
Я побежала к Люцине и Данке. Мы условились, что Люцина приведет девушек прямо к нам домой. Я же занялась мамой и ее новым знакомым. У выхода с вокзала я немного отстала. Они даже не оглянулись, а когда я их догнала, тотчас же замолчали.
До самого дама мы шли молча. Мама не проронила ни слова, даже не обратила внимания на страшные разрушения. Новый знакомый сказал только, что мы соседи. У него на Русской улице скорняжная мастерская. Вот и все. Когда мы подошли к дому, он пригласил нас навестить его. Мама кивнула, и мы простились.
Пани Дзюня встретила маму хлебом-солью. Не обошлось без слез. Потом мама осмотрела квартиру. Все ей очень понравилось. От дорожной усталости не осталось и следа. Она поглаживала мебель, пускала горячую воду, расправляла несуществующие складки на коврах и не могла нахвалиться. Теперь мама убедилась, что я в Кальварии не лгала. Это доставило мне некоторое удовлетворение, хотя где-то в глубине души, как заноза, застряло воспоминание о холодной встрече на вокзале, когда мама не позволила даже себя поцеловать.
Девушки пришли поздно, мы уже их и не ждали. Оказалось, что Люцина их немного проводила и объяснила, как идти дальше, а они заболтались и, вместо того чтобы свернуть направо, пошли налево. Пока они разыскали наш дом, прошло немало времени.
Данкины подруги были одеты так же, как она. Все трое были почти одного роста, в ватниках, с прямыми, коротко остриженными волосами. И в облике и в одежде у них преобладал серый цвет. Серые ватники, руки и даже лица. Они вошли в переднюю и робко остановились, напряженно стараясь по выражению наших глаз понять, в самом ли деле они смогут здесь переночевать и не доставят ли случайно хозяевам слишком много хлопот.
Дзюня принесла ужин. Девушки молча поели, потом по очереди помылись и легли спать.
На следующее утро я, как обычно, ушла рано и ни мамы, ни девушек не видела. А когда вернулась – не узнала их.
Данка щеголяла в моем длинном купальном халате и в огромном пестром тюрбане из мохнатого полотенца на голове. Ирена была в платье пани Дзюни и при свете дня походила на переодетого мальчика. Третья, Алина, оказалась самой разговорчивой.
– Эти ненормальные с самого утра полетели в костел! – рассказывала она. – А я – делать перманент. И они еще на меня рассердились. Данка чуть меня не избила за то, что я потратила последние деньги на прическу. Я попыталась объяснить, что на эти деньги даже наесться досыта нельзя, да они ничего не желают слушать.
– Успокойся, ты в католическом доме, и если уж так поступила, то, по крайней мере, не хвастайся. По-моему, сначала надо было пойти исповедаться и причаститься. На парикмахерскую времени еще хватит, – энергично вмешалась Ирена. У нее был приятный и мягкий, несмотря на раздраженную интонацию, голос.
Я рассмеялась. Вот никогда бы не подумала, что их могут волновать такие проблемы.
– А я бы поступила точно так же, как Алина. Для женщины красивая прическа – залог хорошего настроения, – сказала я. – Предлагаю, чтобы каждый делал все, что хочет, и незачем ссориться.
– Согласна! – радостно воскликнула Алина. – Одно только хочу добавить: возмущаться-то они возмущались, но Данка, когда вернулась, первым делом вымыла голову и накрутила волосы на тряпочки.
Пани Дзюня из кожи вон лезла, чтобы всем угодить. Девушек она угощала по-царски. У них был отличный аппетит, съедали все, что она ставила на стол. Мама из дому не выходила, все больше сидела в кресле и вязала на спицах кофту какого-то унылого цвета. В первую неделю мне так ни разу и не удалось с ней как следует поговорить, потому что в доме полно было народу. С утра до ночи девушки рассказывали о том, что они пережили за последние пять лет.
Из их рассказов постепенно вырисовывались характеры каждой.
Теперь я уже знала, что в России верховодила Ирена. По сравнению с ней Данка казалась маленькой беспомощной девочкой. А Алина – вертопрах – ничего не принимала всерьез.
– Они вечно были мною недовольны, – шутливо жаловалась Алина. – В основном из-за того, что я смеюсь без причины, хоть я им тысячу раз объясняла, что от смеха полнеют.
Девушки радовались, что остались во Вроцлаве, а пани Дзюня старалась изо всех сил, чтобы они у нас хорошо себя чувствовали. Она даже купила большую кастрюлю для супа – наши старые оказались для такой оравы малы. Девушки, как могли, помогали ей. В деньгах недостатка пока не было, и я пани Дзюню не ограничивала.
– Ты тратишь деньги с такой легкостью, будто нашла их на улице, – укоряла меня пани Дзюня.
– По крайней мере, я знаю, что от них есть какой-то толк. Впрочем, я и в самом деле подобрала их в саду, а это все равно, что на улице. И вообще, беспокоиться нечего, не пропадем.
– Наверно, ты права, – соглашалась пани Дзюня. – Тебе всегда будет хорошо. Вот увидишь. Ты добрая.
Отмыв дорожную грязь и принарядившись, девушки изменились до неузнаваемости. Особенно обращала на себя внимание броская красота Данки, которой я когда-то восхищалась.
Не прошло и недели, как подруги обзавелись собственной квартирой этажом выше. С мебелью хлопот не было. Оказалось, что в соседнем необитаемом доме ее полно. Сложнее было ее перетащить, но и тут нашелся выход. Мебель спустили из окна на веревке. Девушки перетащили к себе кровати, шкафы, какие-то креслица, столики, а в подвале нашлась вся обстановка для кухни.
Работу они нашли очень быстро. Верховодила старшая из подруг, Ирена, – она обладала организаторскими способностями и умела наводить порядок.
– Мы многим тебе обязаны, Катажина, – сказала она мне в тот день, когда впервые пошла на работу. – Я человек практический и не хочу оставаться в долгу. Все расходы я записывала, и – захочешь ты или нет – деньги мы тебе вернем. Мы ведь толком и не знали, куда податься. Ты приняла решение за нас. Во время наших скитаний по Польше мы часто встречали знакомых, но никто не поставил вопроса таким образом. Черт знает, сколько бы еще продолжались эти бесконечные переезды. Я к тому же довольна работой в университете, даже дала себе слово, что рано или поздно поступлю на филологический факультет. Пока у меня нет документов, но времени впереди еще много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65