Однако Курати с каждым днем становился все вспыльчивее и грубее. В его глазах уже не было прежней беззаботности и уверенности. В них появилась тревога. Временами на него находила беспричинная ярость, и он принимался на чем свет ругать Масаи и других своих компаньонов.
Йоко чувствовала, как ухудшается ее здоровье. А Курати, чем грубее он становился, тем настойчивее требовал от Йоко страсти, неистовой, испепеляющей. И она невольно подчинялась его желаниям. Да и сама она жаждала получить от Курати не меньшую долю этой сумасшедшей любви. Не задумываясь, она шла на все, только бы угодить ему. Бурное чувство, которое вспыхивало яростным пламенем, заставляло бешено работать мозг и сердце и приводило к крайнему нервному напряжению – Йоко превращалась в комок нервов и плоти, но вслед за этим все чаще наступало состояние полной прострации, похожее на смерть. Такое испытание жизненных сил до полного изнеможения, такая жестокость к самой себе повторялись бесконечно. А Курати становился просто невыносим.
Йоко все чаще и чаще впадала в меланхолию. Все мучительнее становились тупые боли в пояснице, немели плечи. У нее было такое ощущение, будто два чертика забрались в пространство между мясом и костями и, упираясь ногами в кости, а головой в мясо, стараются распрямиться, разрывая ей плечи; сердце замирало, так что трудно было дышать, и казалось, вот-вот остановится, потом вдруг начинало бешено колотиться, и стук его отдавался в ушах. Мозг, казалось, то погружался в огненный туман, то наполнялся прозрачной ледяной водой. Все это вызывало в Йоко отвращение к жизни.
Особенно мучила ее пустота, наступавшая после мгновенного блаженства, пустота, которой она не находила названия – скука ли то была, печаль или безнадежность? Ей даже чудилось, что и после смерти эта пустота будет преследовать ее. И чтобы забыться, у Йоко оставался один лишь путь – погоня за новыми наслаждениями, как бы быстротечны они ни были, какие бы ни таили в себе муки. Курати тоже становился все неистовей в своих желаниях. Так они, крепко держась за руки, неслись очертя голову куда-то в бесконечность.
Однажды утром, приняв ванну, Йоко сидела в маленькой комнатке перед зеркалом, с удивлением и страхом разглядывая свое отражение. Зеркало хоть и искажало несколько ее лицо, но она и так знала, что очень изменилась за последнее время. Вокруг глаз, которые казались теперь еще больше, легли лиловые тени, что, по мнению Йоко, делало их глубокими и таинственными, как прозрачные лесные озера. Нос заострился, щеки слегка ввалились, ямочки, придававшие лицу особую прелесть, исчезли, зато взгляд был каким-то новым, задумчиво-грустным. Как ни странно, благодаря постоянному чувственному возбуждению черты Йоко обрели одухотворенность. Единственное, с чем Йоко не могла смириться, – это резко обозначившиеся жесткие линии подбородка. Надо бы тщательнее ухаживать за лицом, подумала Йоко и тут же с раздражением вспомнила о платьях, которые пора было сменить на новые. Эти мысли вытеснили все остальное.
Йоко слегка напудрилась, аккуратно стерла пудру на подбородке и вокруг глаз, волосы стянула узлом на затылке, лишь у висков оставила несколько локонов, чтобы хоть немного смягчить заострившиеся черты. Когда туалет был закончен, Йоко еще раз внимательно осмотрела свое лицо, и у нее даже дух захватило, столько было в нем ущербной красоты и очарования. Она выбрала самое скромное платье и, одевшись, сразу же поехала в Этигоя.
Время до обеда Йоко провела в магазине. Она обладала великолепным вкусом, и для нее не было большего удовольствия, чем, набив кошелек деньгами, отправиться за покупками. Покинув Этигоя, она испытывала невероятную усталость, как художник, измучивший себя поисками единственно прекрасного, единственно верного решения.
Вернувшись домой, она увидела в прихожей узкие изящные ботинки Ока. Она прошла в свою комнату, положила покупки, выпила чашку воды и крадучись поднялась по черной лестнице наверх. Ей, как ребенку, не терпелось посмотреть, какое впечатление произведет на Ока ее новый наряд. Она открыла фусума и увидела Ока и Айко. Садаё в комнате не было, может быть, она ушла гулять в «Тайкоэн»?
Ока сидел, уткнувшись в какую-то книгу, кажется, сборник стихов. Рядом валялось еще несколько книг. Айко стояла на веранде и, облокотившись на перила, смотрела вниз. Интуиция подсказала Йоко, что, когда она поднималась по лестнице, Ока и Айко были совсем в других позах и вели себя иначе. Казалось, нет ничего удивительного в том, что Ока читает, а Айко стоит на веранде, и в то же время это было очень неестественно.
Вдруг неприятное чувство царапнуло сердце Йоко. Ока, который сидел в подчеркнуто небрежной позе и делал вид, будто погружен в чтение, увидев Йоко, сразу подобрался и как-то слишком равнодушно захлопнул книгу. Он поздоровался с Йоко несколько фамильярнее, чем обычно. У Айко вид был невозмутимый. Она спокойно обернулась к сестре, вежливо и бесстрастно поклонилась. И все же Йоко заметила, что Айко только что плакала. Судя по всему, им было сейчас не до того, чтобы обращать внимание на внешность Йоко.
– А Саа-тян где? – продолжая стоять, спросила Йоко. Молодые люди смутились и заговорили в один голос, но, украдкой взглянув на Айко, Ока осекся.
– Я попросила ее сходить в соседний сад за цветами, – заявила Айко, наклонив голову так, чтобы Йоко не видела ее лица.
«Гм…» – не без ехидства усмехнулась про себя Йоко. Она села и, испытующе глядя на Ока, спросила:
– Что это вы читали?
Потом взяла в руки небольшой тоненький томик в красивом переплете. Очаровательная женская головка с растрепавшимися черными волосами, сердце, пронзенное стрелой… Капли крови, стекающие со стрелы, как бы выписали название книги: «Спутанные волосы». Это был сборник стихов известной поэтессы Акико Отори, о которой слышала даже Йоко, не любившая читать. Рядом лежали литературный журнал «Утренняя звезда», «Смоковница» Сюнъу, «Полтора года» Тёмин и другие.
– Да вы, оказывается, настоящий романтик, Ока-сан! Вам нравятся такие вещи? – с иронической усмешкой обратилась к нему Йоко.
– Это книга Айко-сан. Я только сейчас краем глаза, взглянул на нее, – спокойно возразил Ока.
– А эта? – Йоко указала на «Полтора года».
– Эту Ока-сан принес мне почитать. Хотя я вряд ли что-нибудь в ней пойму, – как бы заранее защищаясь от язвительных слов сестры, пояснила Айко.
– Да? В таком случае, Ока-сан, вы реалист, а? – пропустив мимо ушей слова сестры, заметила Йоко.
Оба тома этой книги, которая потрясла всех мыслящих читателей, стояли на книжной полке Курати, отнюдь не являвшегося книголюбом, и даже Йоко с интересом читала отдельные места.
– Здесь описан совсем иной, чуждый мне мир, и в то же время, мне кажется, в этой книге переданы близкие мне мысли и чувства… Я люблю эту вещь, но это не значит, что я реалист, – скромно закончил Ока.
– Однако главная идея книги – гимн упрямству и настойчивости. А вам, по-моему, ни то, ни другое не свойственно, – возразила Йоко.
– Вы так думаете? – Ока ерзал на месте, явно опасаясь, как бы Йоко не затронула самое больное его место. Против обыкновения, разговор не клеился. Йоко, ничем не выказывая раздражения, направила острие своего гнева против Айко.
– Ай-сан, когда это ты успела накупить все эти книги? – спросила она.
Поколебавшись немного, Айко ответила спокойно и искренне:
– Я и не думала их покупать. Это Кото-сан прислал.
Йоко опешила. Кото, тот самый Кото, который ушел тогда, отказавшись от ужина, и с тех пор не появлялся… И вот на тебе…
– Почему же вдруг он прислал книги? Ты писала ему, что ли? – довольно резко спросила Йоко.
– Да… Я получила от него письмо и…
– Какое письмо?
Айко молчала, скромно потупившись. Йоко хорошо знала эту ее упрямую позу и почувствовала, как напряглись нервы.
– Покажи его мне, – строго приказала она. Эти слова были сказаны и для Ока.
Айко продолжала сидеть, упрямо поджав губы. Но в тот момент, когда Йоко собралась повторить свое требование, она порывисто встала и вышла из комнаты.
Тогда Йоко одарила Ока таким взглядом, от которого неопытный юноша должен был бы испытать в душе трепет и либо подчиниться ее обаянию, либо почувствовать к ней антипатию. Ока не выдержал ее взгляда и, зардевшись, как девочка, опустил глаза. Йоко продолжала рассматривать его нежный профиль. А Ока до того оробел, что боялся даже сглотнуть слюну.
– Ока-сан! – окликнула его Йоко. Он несмело поднял голову. Теперь она смотрела на него осуждающе.
Вернулась Айко с белым европейским конвертом в руке. Йоко нарочито строго взяла его и небрежно прочитала письмо, как нечто не заслуживающее внимания. Содержание его было самым банальным. Кото писал, что удивлен тем, как сильно выросли и изменились девочки за то время, что он их не видел; очень сожалел, что ушел, не насладившись до конца угощением, которое они приготовили; просил прощения за то, что из-за своего характера не остался. И еще он писал, что не годится человеку перенимать чужие взгляды и манеры, что в любом случае нужно сохранять свои убеждения, что ему хотелось бы как-нибудь помешать влиянию этого Курати на девочек. В конце письма он поинтересовался, по-прежнему ли Айко пишет стихи, выразил желание прочитать их – ему так надоела серая, однообразная армейская жизнь. Письмо было адресовано Айко и Садаё.
– Ну, не глупо ли, Ай-сан, ты, верно, Бог знает что возомнила о себе после этого письма и стала показывать Кото-сан свои никудышные стишки. Ни капли скромности… С этими книгами тоже, должно быть, пришло письмо.
Айко поднялась было, но Йоко ее остановила.
– Так до сумерек можно ходить взад и вперед и носить письма… Впрочем, уже стемнело… Где же Саа-тян? Скорее зови ее, надо приготовить ужин.
Айко собрала в охапку книги и, придерживая их подбородком, вышла из комнаты. Йоко казалось, что она нарочно притворяется такой милой и покорной, чтобы вызвать сочувствие Ока. «Попробуйте только переглянуться!»– мысленно грозила Йоко, внимательно наблюдая за ними. Ока и Айко, словно сговорившись, даже не взглянули друг на друга. Но Йоко интуитивно чувствовала, как волнует их сердца желание утешить друг друга хотя бы взглядом. Ее мучили отвратительные подозрения. Сама мысль о том, что молодость упорно ищет молодость, что чувство молодых людей растет и ради него Ока может с легкостью забыть даже ее, Йоко, была невыносима. Чтобы успокоиться, она достала из-за пояса табакерку и трубку и не спеша закурила. Кончиком трубки она случайно коснулась пальцев Ока, которые тот грел на хибати. И Йоко показалось, будто по ней прошел электрический ток. Молодость… молодость…
Наступило неловкое молчание. «Что же такое мог сказать Ока, отчего Айко плакала? О чем она со слезами жаловалась ему?» – раздумывала Йоко. В ее памяти возникали бесчисленные картины чувственной близости, такие знакомые ей. И Ока и Айко уже в таком возрасте, что удивляться нечему. Но могла ли Йоко оставаться равнодушной к тому, что Ока, который совсем недавно обожал ее, поклонялся ей, этот неиспорченный, благородный и очень застенчивый Ока ускользает из ее рук и переходит – к кому же? – к Айко, ее младшей сестре Айко. Йоко догадывалась, чем могли быть вызваны слезы Айко. Она была почти уверена, что Айко жаловалась на постыдную распущенность Йоко и Курати в последнее время; сетовала на то, что Йоко пристрастна в своей любви и ненависти к Айко и Садаё и относится к ним как законная жена к наложницам. И все это Айко, разумеется, излагала с присущей ей меланхолической холодностью… Молодость нашла у молодости душевный отклик.
Ревность сдавила грудь Йоко. Она пододвинулась к Ока и крепко сжала его трепещущую руку. Оттого что он держал ее над хибати, рука стала горячей и потной. Но может быть, виной тому была его робость?.. – Вы боитесь меня? – спросила Йоко, заглянув ему в лицо.
– Нисколько… – Голос Ока звучал твердо и спокойно, хотя для этого ему пришлось сделать над собой усилие. Он смотрел в глаза Йоко, рука его, которую она сжимала, была безжизненной. Йоко чувствовала себя обманутой и уже не в силах была притворяться равнодушной. Куда девались ее способность сохранять самообладание, ее настойчивость?
– Вы любите Айко, да? Что же она вам говорила? Скажите. Для нее большая честь–любовь такого человека, как вы. Я рада за нее и не собираюсь никого ни в чем упрекать. Поэтому вы можете рассказать… Впрочем, не нужно ничего рассказывать, я и так все понимаю и все вижу… Вы не можете быть искренним со мной? Но я не хочу этому верить! Как ужасно, если вы забыли все, что говорили мне. У меня, я думаю, достаточно серьезности для серьезных дел. Ваши слова я помню. Если вы и сейчас считаете меня старшей сестрой, скажите мне правду. Для Айко я сделаю все, что в моих силах, вот увидите… Ну же…
Йоко говорила резким, пронзительным голосом, то и дело судорожно встряхивая руку Ока, которую не выпускала из своей руки. Чем старательнее она сдерживала слезы, тем сильнее хотелось ей плакать. Она говорила с горячностью, с какой укоряют возлюбленного в вероломстве. В конце концов ее настроение передалось и ему. Он положил свободную руку поверх руки Йоко, сжал ее и заговорил тихим дрожащим голосом:
– Разве вы не знаете, что я… не способен полюбить. Годами я молод, а душа у меня дряхлая. Я способен, пожалуй, полюбить только женщину, чьей любви никогда не смогу добиться. Стоит кому-нибудь меня полюбить, и душа моя стынет. Как бы я ни мечтал, как бы ни стремился к кому-нибудь или к чему-нибудь, как только мечта моя сбывается, у меня пропадает всякий интерес. Поэтому я так страшно одинок. Ничего у меня нет, одна пустота. Я хорошо это знаю и тем не менее все время жажду недостижимого. Порой я даже не знаю, что хуже – одиночество или это неодолимое желание. Как бы мне хотелось обладать молодой душой, исполненной жгучей жажды деятельности. Но я не обладаю ею… Особенно пустым кажется мир весной. Об этом я нечаянно и сказал Айко-сан. А она расплакалась. Я сразу понял, что поступил нехорошо, никому не следует говорить подобных вещей…
Выражение лица Ока совсем не вязалось с тем, что он говорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51