Йоко умела вдохновлять и заражать энтузиазмом других. И именно в такие минуты становилась особенно обаятельной. Каждое слово, слетавшее с ее уст, отличалось тонким изяществом. В одной из связок оказалось письмо от Ока. Он благодарил ее за дружеское внимание на пароходе и сообщал, что вернулся в Японию на том же судне, что и Йоко. По этой причине все домашние считают его слабовольным человеком, каким он слыл всегда, и это очень его удручает. Он всячески старался узнать ее адрес, но так и не смог, потом в пароходной компании ему посчастливилось выяснить адрес Курати, и вот он шлет ей письмо. Он почитает Йоко как старшую сестру, беспрестанно думает о ней и просит разрешения хотя бы изредка говорить или писать ей о своих чувствах. Йоко отнеслась к письму с любопытством археолога, выкопавшего из руин хорошо сохранившуюся статую юноши.
– Если бы мне было столько лет, сколько Айко, я могла бы, пожалуй, вместе с ним покончить жизнь самоубийством. А то ведь с годами человек с самой нежной душой превращается в такого, как ты.
– Что значит в такого, как я?
– В такого, как ты, разбойника.
– Ну, это не по адресу.
– Как раз по адресу. Вернее говоря, в точно такого же, как ты. Пожалуй, лучше было бы принадлежать тебе только сердцем, а ему – телом.
– Дура! Мне твое сердце ни к чему.
– Тогда, может, ему отдать?
– Отдай. У тебя их, должно быть, много, вот и отдай ему все.
– Но мне жаль тебя, и одно, самое маленькое, я, пожалуй, оставлю.
Они рассмеялись. Курати отложил письмо Ока в число тех, на которые следовало ответить. Это слегка заинтриговало Йоко.
Затем они нашли письмо Кото, адресованное Курати. Но в конверте оказалось одно лишь длинное послание Кимура к Йоко. Было еще два письма Кимура, помеченных тем же числом. Йоко порвала их, не читая.
– Не дури! Интересно все же, что он там написал, – произнес Курати с самоуверенной улыбкой, в которой сквозило горделивое сознание, что он безраздельно владеет Йоко.
– Такие письма только портят аппетит, – возразила Йоко, брезгливо поморщившись. Они снова расхохотались.
На глаза им попалось письмо из редакции «Хосэй-симпо». Курати объяснил, что в свое время он, желая замять дело, сам обратился в редакцию. Но теперь с этой историей покончено, и читать его незачем. На этот раз уже он порвал письмо, не распечатывая. «Интересно, о чем он думал, когда рвал письмо?» – с тревогой подумала Йоко, вдруг вспомнив о том, почему сама она порвала письмо Кимура. Но тут же успокоилась. В следующей стопке внимание их привлек большой конверт со штампами пароходной компании. Курати чуть сдвинул брови – на лице его отразилось минутное колебание, – потом передал конверт Йоко и велел распечатать. Йоко машинально взяла его, и сердце замерло от страха. «Все же Курати из-за меня…» Изменившись в лице, она медленно вскрыла конверт. Там оказались два документа, похожие на дипломы, и официальное письмо. Это был приказ компании об увольнении и о выплате выходного пособия. В письме сообщалось также о порядке получения пособия. Положив приказ на колени, Йоко в замешательстве молчала. Она не думала, что все кончится так скверно. Значит, Курати сказал правду? Значит, он и в самом деле так привязан к ней? Глаза щипало, к горлу подкатил комок. Йоко понимала, что плакать сейчас не время, но едва сдерживалась.
– Как я перед тобой виновата… Прости… Я готова остаться твоей любовницей, содержанкой, только бы ты был со мной. Да, да, правда, больше мне ничего не нужно… Я всему буду рада!
Курати спокойно и внимательно смотрел на плачущую Йоко, словно хотел сказать: «Ну, что с тобой говорить после этого?»
– Какая любовница, какая содержанка? У меня ты одна, больше никого. Письмо о разводе я послал жене сразу же, как только попал в Йокогаму.
Йоко перестала плакать и, затаив дыхание, растерянно глядела на Курати.
– Помнишь, на пароходе я как-то сказал, что люблю тебя сильнее, чем любит Кимура. Я на ветер слов не бросаю. Первые дни, пока мы жили в «Сокакукан», я вообще не ездил в Йокогаму. Больше всего мне докучали переговоры с родственниками жены. Но как только дело в общем было улажено, я с небольшим багажом перебрался сюда незадолго до твоего приезда… Ну, теперь все хорошо, и я спокоен… Хозяйку «Сокакукан» эта бумага тоже ошарашит.
Теперь-то Йоко до конца узнала своего избранника. Все тревоги о его жене исчезли. Не вытирая слезы, Йоко подвинулась к Курати, положила руки ему на плечи и крепко прижалась щекой к его груди. Задача, мучившая ее днем и ночью, была решена, и Йоко не знала, как выразить свою радость. Но облегчения она не почувствовала, ей почему-то стало грустно, словно это она была покинутой женой Курати. Любовно гладя черные, как эбонит, растрепавшиеся волосы Йоко, Курати сказал с необычной серьезностью:
– Ну вот, стал я жить совсем как медведь в берлоге. Остается полеживать да лапу сосать… Я не стану болтать разный вздор, что, дескать, я забыл жену и дочерей. У меня и сейчас душа болит, когда подумаю о них… Я ведь человек… Но мне хорошо здесь, я счастлив, что же еще нужно?.. Я, кажется, становлюсь дурак дураком.
Курати крепко обнял Йоко. Его слова опьяняли ее, и она хотела снова и снова пить это чудесное вино. Склонив голову, она без конца повторяла про себя: «Я не допущу, чтобы только ты один страдал. Я тоже оставлю Садако». Эти мысли довели ее до слез.
Сквозь кимоно Курати чувствовал, как горит лицо Йоко, покоившееся у него на груди. Глаза его затуманились, и он стал осторожно раскачивать Йоко, словно младенца. За окном снова подул суровый зимний ветер, роща глухо шумела, сухие листья кружились, как птицы, и с мягким шелестом ударялись о сёдзи, отбрасывая на них черные тени. Но в комнате было тепло. Впрочем, Йоко не знала, тепло или холодно в комнате. Она чувствовала лишь, что сердце ее обволакивает какая-то сладкая боль. «Пусть бы вот так прошла целая вечность! Пусть бы вот так я погрузилась в пучину смерти, спокойную, как сон!» Теперь, когда сердца их слились в одно большое, до краев переполненное нежностью сердце, Йоко скорее готова была умереть, чем лишиться этого огромного счастья.
29
Некоторое время Курати, казалось, был вполне доволен уединенной жизнью вдвоем с Йоко. Йоко содержала дом в идеальном порядке и стремилась все сделать так, чтобы Курати чувствовал себя уютно, а он в погожие дни выходил в сад и трудился в поте лица, чтобы Йоко было приятно совершать там прогулки. Он переговорил с владельцем усадьбы «Тайкоэн» и сделал еще одну калитку, чтобы можно было гулять вдали от хозяйского дома. Хозяева, в свою очередь, тоже старались не докучать им. Сад, где цвели розы, зимой имел унылый, заброшенный вид. И все же розовые кусты, с одинокими хилыми цветами, отчаянно сопротивляясь холоду и инею, старались раскрыть свои бутоны. Бутоны самой различной окраски были даже на верхних ветках, совсем почти голых. От заморозков они пожелтели и свернулись, и хотя солнце грело щедро, у них уже не было сил раскрыться. Курати и Йоко, спокойные и довольные, бродили между кустами. Иногда в тихие вечера они проходили через главные ворота «Тайкоэн» и медленно брели по очень пологому склону перед гостиницей «Коёкан» в направлении храма Тосёгу. Сейчас, зимой, здесь можно было встретить лишь редких прохожих, и никто не мешал их уединению. Йоко с любопытством разглядывала наряды изредка попадавшихся им навстречу женщин. «Женщина непременно должна рассмотреть одежду других женщин, какой бы неизящной и безвкусной она ни была», – объяснила однажды Йоко своему спутнику.
Йоко, каждый день надевавшая новое платье и по-новому убиравшая волосы, обнаружила нечто новое и в своем настроении: не только Курати стал тяготиться их уединением! Однажды они наблюдали, как по пустынной дороге, пролегающей по склону холма, стремительно мчались нарядные экипажи и рикши. Широкий проспект тянулся до самой гостиницы «Коёкан», откуда доносились знакомые звуки музыкального сопровождения, обычного для пьес «Но». Видимо, представление подходило к концу. Только сейчас они вспомнили, что сегодня воскресенье.
Йоко все более отчетливо сознавала, что их затворничество, как бы упоительно оно ни было, не может продолжаться вечно и что очень скоро ему наступит конец. Однажды, когда Курати, по обыкновению, копался в саду, Йоко велела Цуе принести корзину для бумаг и с таким чувством, словно совершает что-то дурное, стала искать письма Кимура, которые когда-то порвала, не читая. Среди множества обрывков плотной бумаги она нашла клочки, исписанные рукой Кимура, и стала вчитываться в них, испытывая при этом какое-то неизъяснимое очарование, словно разглядывала незаконченную картину. Вдруг ей померещилось ее прошлое, аккуратно вплетенное в эти отрывочные строки. Но Йоко поспешила вернуться к действительности – ей стали до тошноты противны все эти воспоминания. Она отнесла корзину с бумагами на кухню и приказала Цуе сжечь их на заднем дворе.
Как изнывает от скуки Курати, подумала Йоко, если даже ее потянуло заглянуть в старые письма. О, это был опасный признак! К тому же не могут они, подобно отшельникам, питаться одним воздухом, Курати пока не заговаривает о деньгах, но ведь скоро им не на что будет жить. Вряд ли он что-нибудь откладывал из своего ревизорского жалованья, тем более что не привык себя ограничивать. Уже из-за одного этого их уединению должен прийти конец. Ну что же, думала Йоко, так даже лучше для них обоих.
Как-то вечером Курати завел разговор об их жизни. Он долго в рассеянности перелистывал какую-то книгу, а потом вдруг сказал:
– Давай возьмем к нам твоих сестер… и потом, я хотел бы, чтобы здесь воспитывалась твоя дочка. Я ведь лишился сразу троих, и мне чертовски скучно.
Сердце Йоко подпрыгнуло, но она быстро овладела собой.
– Да, да… – нарочито спокойно, безразличным тоном откликнулась она и взглянула на Курати. – А может быть, лучше привезти твоих дочерей, ну хотя бы одну или двух? Я не могу думать без слез о твоей жене… (Глаза Йоко действительно были полны слез.) Я не стану лицемерить и не скажу, мол, вернись к семье. Мне совсем не хочется этого. Одно дело – сочувствие, а другое – наши с тобой отношения. Это совсем разные вещи, так ведь? Если бы твоя жена прокляла меня или попыталась убить, я не стала бы ее жалеть. Но меня трогает до слез, что она покорно вернулась в родительский дом. И все же я не могу уступить другой счастье, за которое боролась всю жизнь. До тех пор, пока ты не покинешь меня, я с радостью буду за него бороться… Но я совсем не против того, чтобы взять сюда детей. Ну как, согласен?
– Глупая ты… Разве теперь это возможно? – отрывисто сказал Курати и отвернулся.
И действительно, о жене Курати Йоко говорила то, что думала; все же, что касалось его дочерей, было явной ложью. Йоко было неприятно любое напоминание о жене Курати. Даже к вещам, привезенным из ее дома, Йоко испытывала отвращение. А уж тем более – ее дети, что могла чувствовать к ним Йоко, кроме злобы и ненависти? Она заговорила об этом лишь для того, чтобы еще больше расположить к себе Курати. Поэтому ответ Курати вполне ее удовлетворил, правда, она была несколько обескуражена его резким тоном. И хотя Йоко с присущей ей самоуверенностью полагала, что проникла в глубину души Курати, временами она все же испытывала смутное беспокойство.
– Раз я сама прошу об этом, чего же тебе колебаться?
– Нечего выдумывать, возьми сюда сестер или Садако.
Курати окинул Йоко таким взглядом, будто видел ее насквозь, будто ему был открыт каждый уголок ее души, и, как всегда, довольно кисло улыбнулся.
Йоко, будто нехотя, уступила Курати. И они решили взять ее сестер из пансиона Тадзима. Одновременно Курати пришлось снять себе квартиру по соседству. Сестры пока ничего не знали об их отношениях. Лучше подождать немного, выбрать подходящий момент и тогда обо всем рассказать. Курати не возражал. Вскоре они убедились, что жить отдельно, встречаясь когда захочется, куда интереснее. Курати нужно было зарабатывать на жизнь, кроме того, его кипучая энергия не находила выхода. И он часто думал о том, чем бы ему заняться. В конце концов он выработал план действий и счел пока более удобным находиться там, где его будущие посетители не видели бы Йоко.
Жизнь Йоко постепенно налаживалась. В конце декабря после экзаменов из пансиона Тадзима с небольшим багажом приехали сестры. Особенно радовалась переезду Садаё. В комнате Йоко у окна сестры поставили два небольших столика. Цуя, которая до сих пор чувствовала себя скованно, повеселела. Одна только Айко не выказывала ни малейшей радости, была сдержанно-почтительной и послушной.
– Сестрица Ай, как весело, правда? – с восторгом воскликнула Садаё, положив руку на плечо Айко, которая стояла на веранде и не отрываясь смотрела на голый зимний сад.
– Да, – буркнула под нос Айко, не меняя позы.
– А ты почему-то совсем невеселая, – дергая ее за плечо, сказала Садаё с упреком.
– Нет, я очень рада, – безучастным тоном ответила Айко.
Йоко, разбиравшая в это время белье в гостиной, быстро взглянула на Айко и готова уже была вспылить, но сдержалась, решив, что не годится бранить только что приехавшую девочку.
– Как тихо! Еще тише, чем в пансионе. Но из-за этой рощи здесь, наверно, страшно по вечерам. Не знаю, как я буду одна ходить в уборную… О, сестрица Ай, смотри, там калитка. Наверно, можно пройти в соседний сад. Ты позволишь мне пойти туда, а, сестрица? – обратилась она к Йоко. – А чей тот дом?
Все, что попадало Садаё на глаза, вызывало у нее бурный интерес, и она, не умолкая ни на минуту, сыпала вопросами, обращаясь не то к Йоко, не то к Айко. Узнав, что в соседнем саду растут розы, Садаё сунула ноги в гэта и хотела немедленно отправиться туда. Айко тоже собралась с нею, но Йоко ее остановила.
– Ай-сан, куда ты? Раньше прибери свои вещи, сделай все, а потом пойдешь гулять.
Длинные ресницы Айко метнулись вниз, и она покорно вернулась в комнату. Однако это маленькое происшествие никому не испортило настроения, и ужин прошел на редкость весело. Садаё оживленно болтала обо всем, что волновало ее воображение, перескакивая с одного предмета на другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51