Окинув хмурым взглядом грязную, как засаленный воротник, комнату и служанку, как бы неотъемлемую принадлежность этой комнаты, Кото обратился к Йоко:
– Внутри еще ужаснее, чем снаружи… Не пойти ли нам в другое место?
Но Йоко не обратила на его слова никакого внимания и тоном хорошо воспитанной светской дамы спросила горничную:
– А соседний номер свободен? Так… до вечера все свободны? Прекрасно. Вы обслуживаете этот этаж?.. Тогда, может быть, вы покажете и другие комнаты?
При этом Йоко проворно завернула в бумажку большую серебряную монету и сунула ее горничной в руку, шепнув:
– Я не совсем здорова, мне понадобятся ваши услуги.
На лице горничной не осталось и тени презрения. С понимающим видом она раздвинула фусума в соседнюю комнату.
Они обошли еще пять номеров. Из одного Йоко попросила перенести в облюбованную ими комнату какэмоно, вазу с цветами, подставку для вееров, ширму и стол взамен тех, что были здесь, и велела чисто прибрать. Затем уселась на нарядную подушку, усадила Кото напротив и, улыбаясь, промолвила:
– Ну, теперь полдня можно провести сносно, правда?
– Мне-то, собственно, везде хорошо, – ответил Кото и, видя, что Йоко улыбается, с заметным облегчением добавил: – Вам лучше?
– Да, конечно, – продолжала улыбаться Йоко, но вдруг спохватилась: ведь надо было притворяться больной, и она, нахмурившись, сказала: – Впрочем, нет. Сердце что-то сильно бьется… Вот, смотрите…
Йоко откинула рукав яркого нижнего кимоно, поверх которого было надето простое летнее, и бессильно протянула руку. В то же время она задержала дыхание и вся напряглась. Кото взял ее белую, почти прозрачную руку и долго искал пульс. Нащупав его наконец, он широко раскрыл глаза:
– Что это? Как неровно бьется! У вас только голова болит?
– Да нет, и живот побаливает…
– Что же вы чувствуете?
– Словно кто-то буравом сверлит… У меня это частенько бывает. Ужасно мучаюсь.
Кото осторожно отнял руку и внимательно посмотрел на Йоко.
– Может быть, позвать врача? Йоко страдальчески улыбнулась.
– Вы на моем месте не обошлись бы без врача. Ну, а я привыкла, обойдусь как-нибудь. Вас же я хотела попросить сходить к господину… господину Нагата… директору пароходной компании, и поговорить насчет билета на пароход. Сколько хлопот я вам доставляю… Пожалуй, я лучше возьму рикшу и сама потихонечку доберусь…
На лице Кото отразилось безграничное удивление: как стойко переносят женщины все болезни, которые на них сваливаются! И разумеется, он настоял на том, что сам пойдет к Нагата.
Йоко приехала в Йокогаму взять билет на пароход в Соединенные Штаты и купить кое-что из косметики и вещей, необходимых для поездки. Она была помолвлена с молодым бакалавром, находившимся ныне в Америке. Об этом знали все, кто бывал у них в доме, именно поэтому тогда на вокзале рикша и назвал ее «госпожой»…
Это случилось вскоре после рождения у Йоко ребенка. Как-то зимним вечером мать Йоко, Ояса, поднимаясь в кабинет мужа, столкнулась на лестнице со служанкой, опрометью сбегавшей вниз. Служанка чуть не сбила хозяйку с ног и, пробормотав что-то, прошмыгнула мимо. Ее растрепанная прическа и кое-как завязанный пояс были восприняты Ояса как оскорбительная насмешка. Но Ояса ничего не сказала и поднялась наверх неторопливой, полной достоинства походкой. Она вошла к мужу не сразу, остановилась перед кабинетом, кашлянула, а затем постучала три раза через разные промежутки.
Не прошло и пяти дней, как семья Сацуки развалилась, подобно башне, выстроенной на песке. Ояса спокойно и непреклонно требовала развода. Муж, обычно уравновешенный, теперь метался, как раненый бык, стараясь сделать так, чтобы все осталось по-прежнему. Но ни его старания, ни попытки родственников примирить супругов ни к чему не привели. Решительно отклонив их просьбы и увещевания, Ояса уехала с дочерьми в Сэндай, оставив мужа одного в огромном доме на Кугидана. Йоко, которая всегда была на стороне отца, на этот раз покорилась матери и поехала в Сэндай, чтобы похоронить себя вместе с ней в глуши. Дело в том, что Йоко знала, как возмущены друзья Кибэ ее бессердечием. Они даже добивались изгнания ее из общества, хотя сам Кибэ противился этому. Но мать остается матерью, и Ояса, кривя душой, всячески скрывала от общества все, что касалось Йоко. Она как бы расплачивалась теперь за то, что в свое время при каждом удобном случае разглагольствовала о женском образовании, о строгом воспитании в семье и других подобного рода вещах. Отвлечь внимание от вспыхнувшего в одном месте огня можно, лишь раздув его в другом. Вскоре после отъезда госпожи Сацуки с дочерьми некая газета выступила с осуждением распутного образа жизни, который якобы вел доктор Сацуки, расписала страдания, выпавшие на долю его добродетельной супруги. Именно справедливое негодование, порожденное горячей верой, и естественное стремление матери уберечь любимых детей от дурного влияния отца побудили Ояса, по мнению газеты, уехать из Токио. Ради этого, утверждал репортер, она и оставила высокий пост вице-председательницы «Женского христианского союза».
На новом месте госпожа Сацуки первое время жила тихо и незаметно, но очень скоро обзавелась знакомыми и опять развернула свою блистательную деятельность. Она сделалась хозяйкой салона, где собирались молодые христиане, люди искусства, где читали Библию, устраивали благотворительные базары и концерты. Местный филиал «Женского христианского союза», главой которого стала Ояса, вступил в пору процветания. Он ничуть не уступал теперь Красному Кресту, чье влияние распространялось по стране с быстротой степного пожара. На собраниях «Союза» бывала и супруга губернатора, и жены крупнейших богачей.
За три года Ояса Сацуки стала одной из достопримечательностей, без которых Сэндай не был бы Сэндаем. Но Йоко, то ли потому, что характером очень походила на мать, то ли, напротив, оттого, что при кажущемся сходстве все же отличалась от нее, то ли, наконец, благодаря врожденной сдержанности – никто не мог сказать точно почему, – старалась быть незаметной в окружавшем ее блестящем обществе и без особой нужды там не появлялась. Между тем постоянно толпившиеся в гостиной Ояса молодые люди приходили сюда именно ради Йоко. Ее скромность, скорее даже замкнутость, возбуждала в городе разные толки. Стоило упомянуть имя Йоко, как перед каждым возникал образ талантливой, тонкой, красивой и в чем-то несчастной девочки. Безукоризненным чертам ее лица могли бы позавидовать даже самые красивые гейши. И вскоре дом Сацуки стали обволакивать туманные слухи, хотя обитательницы его вели пуритански строгую жизнь.
Как-то в одной из утренних газет появилась статья, которая поразила жителей маленького Сэндая как гром среди ясного неба. В ней говорилось, что господин Н., издатель и главный редактор соперничавшего с этой газетой листка, находится в близких отношениях одновременно с госпожой Сацуки и ее дочерью. Оскорбление было размером в целую полосу. Все делали вид, будто очень удивлены, хотя в душе готовы были поверить газете.
Вряд ли кто-нибудь обратил внимание на то, что весь день по улицам Сэндая носился рикша, а в коляске у него сидел бледный молодой господин с густой шевелюрой и крупным ртом. Это был некто Кимура, человек весьма деятельный и энергичный. Благодаря его стараниям в газетах, вышедших на следующий день, почти вся полоса, обычно отводившаяся под объявления, была занята сообщением, в котором опровергалась клевета на госпожу Сацуки. Подписали его свыше десяти именитых дам города, и на первом месте стояло имя губернаторши. Но при всем своем красноречии Кимура не смог добиться того, чтобы в опровержении было упомянуто имя Йоко.
После этого скандала госпожа Сацуки сразу лишилась популярности. Как раз в это время тяжело заболел господин Сацуки, оставшийся один в Токио, и, воспользовавшись этим как предлогом, Ояса с дочерьми покинула Сэндай.
Кимура приехал в Токио вслед за ними. Он буквально не выходил из дома Сацуки и завоевал особое расположение Ояса. Спустя некоторое время Ояса тяжело заболела. Кимура попросил у нее руки Йоко как милости, которую обещал помнить всю жизнь. Предчувствуя близкий конец, Ояса теперь больше всего заботилась о будущем дочери. И хотя Йоко ни во что не ставила мужчин, Ояса решила, что Кимура понравится Йоко. Ояса так и не успела осуществить свой замысел. Она скончалась, оставив семью на попечение госпожи Исокава, председательницы «Христианского союза». Госпожа Исокава повела дело очень осмотрительно и не торопилась принимать решение, поэтому Кимура пришлось удовлетвориться весьма туманным обещанием, что когда-нибудь он все же получит Йоко в жены.
5
Йоко послала за человеком из магазина европейских товаров. Кото взялся за шляпу – он решил пойти посмотреть город.
– Помните, вы сказали, что лучше всего покупать зонтики на пяти спицах… – полуобернувшись к нему, проговорила Йоко.
– Да, кажется, – холодно отвечал Кото, занятый своими мыслями.
– Какой вы сегодня рассеянный… А почему вам нравятся зонтики на пяти спицах?
– Я не говорил, что нравятся… Но вы ведь любите все оригинальное.
– Смеетесь надо мной… Это ужасно… Ну, отправляйтесь, – миролюбиво закончила Йоко и отвернулась. Но не успел Кото выйти на веранду, как она его окликнула.
– Вам что-нибудь нужно? – Кото, видимо, не собирался возвращаться в комнату. Его фигура в этот момент четко вырисовывалась на фоне сёдзи. С лукавой улыбкой, притаившейся в уголках губ, Йоко спросила:
– Вы ведь учились вместе с Кимура, да?
– Да, но только Кимура… Кимура-кун был двумя курсами старше.
– Что он за человек, как вы думаете? – тоном невинной девочки продолжала Йоко.
– Ну, теперь-то вы его знаете лучше, чем я… По-моему, человек он душевный и притом энергичный.
– А вы?
В голосе Йоко вдруг зазвучали повелительные нотки. Усмехаясь, она откинула голову и принялась рассматривать картину, висевшую в токонома, грубую подделку под Иттё.
Кото был смущен неожиданным вопросом. Заметив это, Йоко произнесла томным голосом:
– Днем здесь жарко, отдохните где-нибудь… И поскорее возвращайтесь. Пожалуйста… Если мне станет хуже, одна в таком месте я буду чувствовать себя беспомощной. Обещаете?
Пробормотав что-то, Кото ушел, громко стуча гэта по веранде.
Небо, чистое и ясное с утра, к обеду стало хмуриться, облака то и дело набегали на солнце, и тогда становилось немного прохладнее. Потом вдруг погода резко изменилась, небо заволокли тучи, и повеяло холодком ранней осени. Дождь то начинал моросить, то прекращался, но вскоре полил не переставая, и в комнате, и без того не очень чистой, стало как-то особенно мрачно и сыро.
Йоко вызвала торговца европейским платьем и галантерейщика из иностранного квартала и накупила уйму дорогих вещей. Деньги быстро таяли, что, естественно, смущало Йоко. Отец ее, известный врач, имел приличный доход, но ничего не смыслил в финансовых делах. Мать все свои таланты отдавала «Женскому христианскому союзу» и совсем не вникала в хозяйство. Таким образом, после смерти родителей Йоко получила в наследство одни лишь долги. И ей, оставшейся с двумя младшими сестрами на руках, приходилось без конца изворачиваться. Только Йоко могла выйти с честью из столь затруднительного положения. Она строго контролировала расходы по дому, учитывая каждую иену, но делала все так умело, что никто и не подозревал об их бедности. Однако сейчас, когда перед ней разложили роскошные товары, так привлекшие ее своей заморской экзотичностью, Йоко забыла обо всем и набросилась на них с жадностью ребенка, увидевшего сласти. От новеньких блестящих золотых монет, только что полученных для нее посыльным в банке, которые позвякивали на самом дне кармана, почти ничего не осталось, но Йоко не могла совладать с собой. На душе у нее стало сумрачно. Такой же сумрачной была погода за окном. Сумеет ли Кото получить билет у Нагата? Как Нагата, который питает к ней явную неприязнь, отнесется к ее посланцу? Ведь Кото слишком прост и прямолинеен. А вдруг Нагата наболтает Кото о ее прошлом? При этой мысли грусть у Йоко сменилась бесшабашным упрямством. Она велела приготовить ванну и постель, послала за самым лучшим шампанским, выпила и уснула крепким сном.
Спустились сумерки. Пять комнат, которые, по словам горничной, должны были занять к вечеру, оставались свободными. Горничная внесла лампу. Услышав шорох, Йоко проснулась и лениво разглядывала желтый кружок света на закопченном потолке.
На лестнице послышались громкие шаги. Это возвращался Кото, видимо чем-то рассерженный. Он стремительно пересек веранду, но вдруг остановился и крикнул конторщику:
– Закройте ставни… И поживее! В комнате больная… Такой холод, а вы почему-то не распорядились насчет ставней. – Последние слова относились к Йоко.
Он с трудом раздвинул плохо открывающиеся сёдзи и, изумленный, замер у входа. Из комнаты на него пахнуло теплом, смешанным с ароматами духов, косметики и вина. При тусклой лампе, едва освещавшей середину комнаты, можно было разглядеть валявшиеся в беспорядке куски материи, шляпки, искусственные цветы, украшения из перьев. Буквально некуда было ступить. На подушках в позе гаремной красавицы, опираясь на локоть, полулежала Йоко в восхитительном нижнем кимоно. Она повернулась спиной к токонома и натянула на себя покрывало так, что шея оставалась открытой. Лицо ее порозовело после ванны и выпитого вина. Она мечтательно глядела на Кото. На столике у изголовья, в ведерке со льдом, стояла бутылка шампанского, а рядом стакан с остатками вина. Красным огненным змеем вокруг изящного бумажника и узелка в оливкового цвета платке вился поясок. Йоко играла одним его концом, который держала в матово-белых руках, украшенных кольцами.
– Как вы поздно! Пришлось, наверное, ждать… Бедный!.. Входите же. Ну, отшвырните эти вещи в сторону. Здесь такой беспорядок.
Вкрадчивый голос Йоко заставил Кото очнуться, и он вошел. Йоко протянула руку, обнажив ее почти до плеча, и сдвинула вещи в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51