– Вы как-то сказали, что тоже едете в Чикаго. Помните, в тот вечер?
– Да, говорил… Эта карта берет?
– Ну, кто же бьет такой большой картой? Разве у вас нет поменьше?.. А в Чикаго вы собираетесь поступить в университет?
– А эта годится? Я еще не знаю.
– Не знаете? Забавно… Вы хотите сказать, что едете в Америку, не зная зачем?
– Я…
– Так я беру… Ну, что же вы хотели сказать?
– Я, видите…
– Что? – Йоко подняла на него глаза. Ока, словно на исповеди, потупился, пунцовый от смущения, и, вертя в руках карты, признался:
– По правде говоря, я собирался в Бостон. Там живет один студент, которому мои родные посылают деньги на обучение. Было решено, что он будет наблюдать за моими занятиями.
Йоко слушала не сводя с него глаз, словно он рассказывал что-то очень любопытное.
– Но после того, как я увидел вас, мне тоже захотелось в Чикаго, – с трудом выдавил из себя Ока.
«Какой милый, бедняжка», – подумала Йоко и подвинулась к нему еще ближе. Ока стал серьезен, даже побледнел.
– Если вам это неприятно, простите меня. Только… я… хочу одного – быть там, где вы. Сам не знаю, что со мной.
На глазах Ока заблестели слезы. Йоко хотела взять его руку, но в этот момент в гостиную ввалился Курати. Не обращая внимания на Йоко, он увел юношу с собой. Ока послушно последовал за Курати.
Йоко вне себя от гнева вскочила с места, чтобы как следует отчитать ревизора за бесцеремонность. Но тут ее осенило: «А ведь Курати, наверно, откуда-нибудь следил за нами!» И на ее губах появилась слабая улыбка, как у ребенка, увидевшего материнскую грудь.
15
Как-то утром Йоко встала необычно рано. Судно постепенно двигалось на юг; по мере приближения к Америке воздух становился теплее, но по утрам было по-осеннему свежо. Йоко поспешила покинуть каюту, чтобы глотнуть чистого воздуха. Она прошлась по палубе, перешла к другому борту и вдруг заметила очертания земли. Она невольно застыла на месте. Узкой, едва заметной полоской над морем поднималась земля, о которой она успела забыть за десять дней.
Глаза Йоко загорелись любопытством, она подошла ближе к борту и стала всматриваться в даль. Там виднелась низкая гряда гор острова Ванкувера, сплошь поросшего соснами до самой кромки берега, которую сердито грызли белые волны. Океан, густо-зеленый, со зловещим отсветом, ближе к побережью, где пенились и разбивались буруны, незаметно принимал пепельно-зеленоватый оттенок, а темнеющий за белой полосой прибоя лес выглядел как-то тоскливо и жалко под затянутым тучами небом.
Пароход все шел и шел вперед, а вдали тянулся однообразный пустынный пейзаж. Только нежные блики света играли на склонах гор и на поверхности моря каждый раз, когда робкие лучи утреннего солнца пробивались сквозь растрепанную вату тонких облаков.
Йоко, свыкшаяся с жизнью на море, с каким-то отвращением смотрела сейчас на землю. «Итак, дня через три пароход подойдет к пристани Сиэтла. Порт в самом дальнем конце берега. Там, где вырубали сосновый лес и образовалась небольшая долина, разбросаны отдельные домишки, но чем дальше на восток, тем их становится больше, и наконец возникает большой массив домов. Это и есть Сиэтл. Когда наш маленький «Эдзима-мару» прильнет своим усталым телом к причалу маленького порта, где гуляет унылый осенний ветер и толпятся здоровенные грузчики со всего мира, Кимура с присущим ему проворством взбежит по трапу и будет вести себя как истинный американец». Вся эта сцена сейчас живо представилась Йоко.
«Нет! нет! Я не хочу быть с Кимура, ни за что! Я вернусь в Токио!» – словно капризный ребенок, твердила себе Йоко.
Мимо, стуча ботинками, проходил боцман, за ним семенил бой, шаркая дзори. Оба вежливо приветствовали Йоко:
– Доброе утро!
Они стояли перед ней, как перед добрым начальником.
– Вам, наверно, надоела дорога. Ну ничего, осталось всего три дня, – сказал боцман и добавил: – Знаете, благодаря вашим заботам старому матросу стало вчера гораздо лучше.
За это короткое время Йоко стала центром внимания и пассажиров, и командного состава парохода, толкам и пересудам не было конца. Она приобрела удивительную популярность и среди матросов. На восьмой день пути у одного пожилого матроса во время работы на лебедке затянуло ногу в якорную цепь. Оказался перелом кости. Йоко, случайно вышедшая на верхнюю палубу, стремглав бросилась к пострадавшему, опередив судового врача. Корчившегося от невыносимой боли старика до самых дверей матросского кубрика провожала толпа любопытных, но войти туда никто не решился. Какие тайны скрыты там, никто не знал, но кубрик считался на судне еще более опасным местом, чем машинное отделение. Однако страдания несчастного заставили Йоко забыть всякие предрассудки. «Еще убьют его, чтобы не был обузой, кто знает. А у этого человека, вынужденного тяжело трудиться до самой старости, быть может, и близких нет, и помочь ему некому!» – решила она и храбро спустилась в кубрик. В нос ей ударил спертый, отдающий гнилью воздух. В полутьме перекликались грубые, хриплые голоса. Свыкшиеся с темнотой глаза матросов мигом разглядели силуэт Йоко. Тотчас каждый уголок кубрика наполнился каким-то странным возбуждением, которое проявилось в едкой брани, посыпавшейся на молодую женщину. Огромного роста мускулистый матрос, с голой волосатой грудью, в широченных штанах, медленно отделился от остальных и прошел мимо Йоко, чуть не задев ее плечом. Поравнявшись с Йоко, он посмотрел на нее сверлящим взглядом и под всеобщий смех разразился бранью. Но Йоко и не поглядела в его сторону. Как ухаживает мать за тяжело больным ребенком, так Йоко стала хлопотать возле старика, перестелила ему постель, взбила подушку. Слезы навернулись у нее на глаза от жалости к матросу, никому не нужному в этой душной, грязной конуре. Йоко вышла из кубрика, но вскоре снова вернулась, уже с врачом. Затем не допускающим возражений тоном отдала боцману четкие распоряжения и только после этого спокойно покинула кубрик. Ее лицо выражало почти детскую радость. Матросы, наверное, заметили это – вслед Йоко уже не раздалось ни одного бранного слова. С тех пор они стали называть Йоко между собой «сестрицей». Этот случай и припомнил сейчас боцман.
Йоко расспросила о состоянии больного, хотя давным-давно успела о нем забыть. Боцман сообщил, что боли прекратились, но старик, как видно, останется калекой. Йоко отпустила боцмана и снова стала смотреть на видневшуюся вдали землю. Шаги боцмана и боя замерли где-то в конце коридора. Только слабый стук машины да удары волн о борт судна доносились до слуха Йоко.
Йоко хотела вернуться к своим мыслям, но уголком глаза заметила подходившего к ней Ока. Поверх великолепного шелкового халата он накинул теплое пальто. Всякий раз, как Йоко оказывалась одна на палубе, будь то вечером или утром, Ока каким-то непонятным образом узнавал об этом и тоже был тут как тут. Поэтому Йоко обернулась, точно ждала его, и улыбнулась ласковой, свежей, как утро, улыбкой.
– Прохладно, – произнес Ока, краснея, как девочка, робеющая перед чужими людьми. Продолжая молча улыбаться, Йоко взяла его за руку и привлекла к себе. Вполголоса они принялись болтать о разных пустяках.
Вдруг Ока отодвинулся от нее с таким видом, будто вспомнил что-то очень важное.
– Да, совсем забыл. Курати-сан собирается о чем-то попросить вас сегодня.
– В самом деле? – хотела спокойно сказать Йоко, но дыхание у нее перехватило и голос дрогнул. – О чем же? Какое у него может быть дело ко мне?
– Понятия не имею. Поговорите с ним. Он только кажется грубым, а на самом деле он очень обходительный человек.
– Вы все еще заблуждаетесь на его счет? Не выношу таких спесивых, бесцеремонных людей… Но если ему угодно со мной увидеться… Что ж, пожалуйста. Пойдите попросите его прийти сюда. Раз он хочет поговорить со мной, – резким тоном продолжала Йоко, – не следует лишать его такой возможности.
– Он еще не вставал, наверно.
– Все равно, разбудите его.
Довольный и гордый тем, что ему представился случай сблизить двух людей, к которым он питает симпатию, Ока быстро ушел. Провожая его взглядом, Йоко чувствовала, как сильно колотится у нее сердце и кровь стучит в висках.
Облака, застилавшие небо, стали редеть, и в разрывах между ними засияло удивительно синее, словно умытое, небо ранней осени. Даже грязно-серые облака стали неузнаваемо белыми и легкими, как тонкие кружева. На море в сложном рисунке переплелись свет и тень, скучные очертания островов и те повеселели. Йоко старалась унять свое сердце, но оно все радостнее плясало в груди. «Решительный бой!» – воскликнула про себя Йоко. Кимура и все, что с ним было связано, ушло далеко-далеко. Одно чувство владело сейчас Йоко: веселая, мальчишеская жажда приключений. Загадочные силы, о существовании которых она до сих пор и не подозревала, властно влекли ее в неизвестность, и Йоко готова была последовать за ними. Ее прежняя осмотрительность, стремление к независимости, ее принцип «в любом случае заставить мужчину подчиниться» – все это блекло перед чувствами, переполнившими ее сейчас. Йоко стряхнула с себя гнетущую тяжесть. Решение довериться таинственным силам принесло ей ощущение легкости и какого-то экстатического спокойствия. Глаза горели детским восторгом, она с нетерпением ждала возвращения Ока.
– Ничего не вышло. Лежит себе в постели, болтает какой-то вздор со сна и даже дверь не открыл, – с растерянным видом сообщил Ока.
– Это у вас ничего не вышло! Ну ладно. Я сама пойду.
Ока для нее больше не существовал. Покинув юношу, с некоторым подозрением поглядывавшего на нее, необычно взволнованную, Йоко сбежала вниз по крутому узкому трапу.
Каюта Курати была отделена от машинного отделения темным узким коридорчиком. Очутившись после яркого дневного света в полумраке, Йоко вынуждена была двигаться ощупью. Стук машин, от которого, словно при землетрясении, сотрясался весь коридор, и запах пара вызывали тошноту. Держась за шершавые, покрытые краской, смешанной с опилками, стены, Йоко добралась наконец до каюты Курати. Она остановилась перед дверью, огляделась вокруг и резко повернула ручку. Впопыхах она даже не постучала. Дверь легко и бесшумно отворилась. Йоко не ожидала, что она не заперта. Ведь Ока сказал: «Даже дверь не открыл». Йоко это не удивило, но в тот же миг она спохватилась, что ее могут заметить, и страх вытеснил все другие мысли: как во сне она вошла в каюту и сразу со стуком захлопнула дверь.
Отступать было поздно. Курати, которого, очевидно, разбудил Ока, лежал в пижаме, развалившись на койке, огромный, как гора, и в упор смотрел припухшими глазами на неожиданную посетительницу. Очутившись перед этим человеком, который, казалось, давно видит ее насквозь и так равнодушен к ней, что даже не удостаивает приветствием, Йоко стояла молча, не зная, что сказать. Она старалась подавить волнение, сохранить присутствие духа, но мысли разбегались, а губы сами собой складывались в глупую улыбку. Курати хладнокровно, словно заранее был уверен, что Йоко придет к нему этим утром, даже не поздоровавшись с нею, сказал:
– Садитесь, пожалуйста. Здесь удобно.
Он отодвинулся, освобождая место на койке, которая днем служила ему диваном. Он говорил, как всегда, чуть снисходительным и добродушным тоном. Но Йоко, продолжая стоять, спросила сурово, дал<е враждебно:
– Мне сказали, что у вас есть какое-то дело ко мне…
И тут же раскаялась: «Сама себя выдала».
– Сейчас я вам все объясню. Присядьте же, – невозмутимо продолжал Курати. И Йоко ничего не оставалось, как подчиниться. «Рано или поздно, но тебе ведь придется сесть сюда», – слышалось ей в словах Курати, и она почувствовала какое-то безразличие ко всему. Она была сломлена.
Йоко подошла и села на диван рядом с Курати.
И оттого, что она вот так просто подошла и села, ей стало удивительно легко. В эту минуту Йоко вновь обрела уверенность в себе, которую уже было начала терять. Она искоса посмотрела на Курати и улыбнулась. В ее улыбке уже не было глупой растерянности – она все знала наверняка.
– Так о чем же вы хотели поговорить со мной? – осведомилась Йоко нарочито спокойным тоном, придав голосу немного теплоты, и на ее полных чувственных губах заиграла чуть ласковая, но в то же время твердая и умная усмешка.
– Вот что. Сегодня мы приходим в карантинный пункт. Сегодня днем. Но тамошний карантинный врач… вот какой… – Курати согнул огромный указательный палец и сделал жест, будто что-то тянет к себе. Он говорил с Йоко так, как говорил бы с кем-нибудь из приятелей. Видя, что она не очень понимает, Курати продолжал: – Поэтому надо его напоить вином, проиграть ему в покер, а если на пароходе есть красивые женщины, непременно показать их.
Курати взял лежавшую рядом с подушкой массивную трубку, примял пальцем остаток табака и закурил.
– На каждом судне он, как морское чудище, вытворяет свои штуки. Может быть, вы думаете, что он похож на бонзу с гладкой и скользкой, как медуза, головой? Вовсе нет, это очень живой, щеголеватый молодой врач. Интересный тип, вот увидите. Впрочем, и я, если бы меня упрятали в эту дыру, стал бы таким же.
Курати положил руку, в которой держал трубку, на колени, обернулся к Йоко и посмотрел ей прямо в глаза. Притворившись, будто слушает его рассеянно, она с любопытством разглядывала фотографии, стоявшие на столе, легкими движениями руки отмахиваясь от табачного дыма. «Ты хочешь использовать меня как приманку, что ж, хоть это и бесцеремонно, я не стану возражать».
Курати, наверно, угадал ее мысли, но виду не подал и не пускался в дальнейшие разъяснения. Все с тем же невозмутимым спокойствием он протянул руку к полке, достал красивую коробку с папиросами и поставил ее перед Йоко.
– Не угодно ли папироску?
Он и не подумал спросить, курит ли Йоко, и она притворилась, будто не слышит вопроса.
– Кто это? – Йоко показала глазами на одну из фотографий.
– Где?
– Там! – сказала Йоко.
– Да где же? – переспросил Курати и, проследив за ее взглядом, сказал наконец:
– Ах, это? Это моя семья – жена и дети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51