в момент вступления tutti медных ее интонации словно излучают светоносную энергию. Так радостно, приподнято и гимнически вдохновенно не начиналась ни одна симфония Брукнера. Вторая, пе­вучая тема с беспокойным мелодическим рисунком и напряженной вагнеровской хроматикой - контрастна первой; проникнутая духом романтического томления и мучительных противоречий, она вызывает ощущение не­прерывных исканий, приводящих к новой, третьей теме, полной танцевального задора и напористой энергии; в ее стремительном движении исчезает возвышенная тор­жественность двух первых тем.
Разработка I части раскрывает дотоле неизведанные глубины духа композитора. Сокровенный мир интимных грез и мечтательных видений предстает в первом разде­ле, где доминирует певучая тема, излагаемая в высоком, напряженно звучащем регистре виолончелей. Это как бы лирическая исповедь «героя», предваряемая раздум­чивыми интонациями первой темы. Резкий контраст создает второй раздел разработки, рисующий картину титанической схватки. Подобно неумолимой поступи судьбы звучат в tutti оркестра интонации начальной темы, вызывая представление о единоборстве «героя» с силами рока. Этот кульминационный раздел разра­ботки отмечен величием античной трагедии. Дальней­шее развитие подобно одной гигантской волне, вклю­чающей и динамическую репризу, устремлено к послед­ним тактам I «части - лучезарной коде, где на органном пункте тоники длительностью в 53 такта утверждается мажорное трезвучие. Кода заканчивается ликующими фанфарами медных, провозглашающими торжество жизни и света.
Полярно противоположную сферу образов воплоща­ет начало II части. На ум невольно приходят бессмерт­ные пушкинские строки:
Вдруг: виденье гробовое,
Внезапный мрак иль что-нибудь такое...
Траурное звучание до-диез-минорной темы в первых тактах Adagio рождает чувство безграничной скорби; сумрачный колорит низких струнных (альты, виолончели, контрабасы) подчеркнут зловеще-суровым тембром квар­тета вагнеровских туб впервые примененных здесь Брукнером; мрачно-торжественным звучанием они за­тмевают прежний солнечный ландшафт, словно возве­щая приближение смерти, Брукнер с трогательной не­посредственностью описал происхождение замысла Ada­gio: «Однажды я пришел домой и мне стало очень печально; я думал о том, что мастера скоро не будет в живых, и тогда мне пришло на ум cis-moll'ное Adagio». (Это было за три недели до смерти Вагнера.) Действи­тельно, образы Adagio Седьмой симфонии с огромной силой передают трагедию смерти и одновременно страст­ное стремление к преодолению страданий, к освобож­дению от власти зла. Скорбному оцепенению первых тактов Adagio противостоит хорал струнных (вторая часть темы), воспроизводящий мажорные интонации «Non confundar in aeternum» из Те deum Брукнера. Здесь композитор цитирует самого себя, чтобы сделать максимально понятным замысел Adagio, основанный на контрасте противоположностей - мрака и света, гнету­щей подавленности и радостного озарения, преображе­ния. Так уже в первых тактах раскрывается главная идея Adagio, определяющая дальнейшее развитие.
После трагедийных образов первой темы вторая пе­реносит в мир светлой романтической мечты. На мягко колышущемся фоне сопровождения у скрипок легко и свободно парит моцартовски ясная тема с прозрачным мелодическим орнаментом; она кажется неземным ви­дением, пришедшим из мира, не подвластного силе зла. И снова с неотвратимой неизбежностью возникают сурово-скорбные звучания первой темы, символизируя неизбывность страданий и смерти. На контрастном про­тивопоставлении этих полярных образов основано даль­нейшее развитие Adagio, приводящее к экстатической кульминации в до мажоре, утверждающей радостно преображенные интонации первой темы. Затем следует трагический срыв. Ослепительно блестящее tutti оркест­ра сменяется подобно внезапно опустившемуся темному занавесу сумрачно-приглушенным звучанием квинтета туб - эпилогом-эпитафией памяти Вагнера; словно в скорбном оцепенении медлительно развертываются ин­тонации темы «Non confundar», пока подавляемые уси­лием воли рыдания не прорываются наружу во внезап­ном вскрике валторн fortissimo. Просветленно мажорное звучание первой темы в последних тактах части воспри­нимается как примирение с неизбежным. Так заканчи­вается Adagio Седьмой симфонии - одно из самых вдох­новенных созданий Брукнера, в котором, быть может, с наибольшей полнотой воплотилось его credo человека и художника.
Ярчайший контраст трагической застылости послед­них тактов Adagio создает начало III части, скерцо, пол­ное ощущения первозданной силы и энергии неукроти­мого натиска. Безостановочное кружение фигуры струн­ных, напоминающее какой-то причудливо-демонический хоровод, властно прорезает ритмически чеканная тема трубы - призыв к борьбе и символ душевной стойко­сти в испытаниях. Любопытная деталь: прообразом этой темы послужил задорный клич петуха. Скерцо Седьмой симфонии - одно из самых инфернально-зловещих у Брукнера. Недоброе, призрачное веселье основного раздела, в котором моментами чудится мефистофельская усмешка, резко оттеняет безмятежное спокойствие трио. Шубертовски напевная мелодия скрипок, выдержанная в плавном ритме лендлера, овеяна атмосферой сельской идиллии, поэзией лесного приволья.
Финал симфонии знаменует окончательное торжество действенного, мужественно-героического начала; музы­ка пронизана чувством радостной окрыленности, пафо­сом победного ликования. Стремительно-полетная пер­вая тема, интонационно близкая начальной теме симфо­нии, проникнута четким маршевым ритмом; она словно уносит слушателя в безбрежные звездные дали, симво­лизируя победу духа над материей. Типичная для Брук­нера хорального склада вторая тема и рыцарственно горделивая третья с ее гигантскими унисонами контраст­но дополняют основной образ финала: символ несокру­шимой веры, непререкаемых духовных ценностей и по­истине апокалипсическая картина смертельной схватки небесного воинства с сонмищем адских сил. Дальней­шее развитие финала всецело подчинено художествен­ному замыслу. В репризе три основные темы даются в обратной последовательности, чтобы создать ощущение единого динамического нарастания, венчаемого лучезар­ной кодой. Весь финал в целом - один из наиболее ярких примеров творческого процесса Брукнера, при котором формообразование обусловлено внутренними художественными импульсами. Однако это своеобразие формы не сразу было понято современниками. Симфо­нии Брукнера называли «бесформенными» и порой из­девательски утверждали, что он сочиняет «словно пья­ный». Даже такой горячий пропагандист музыки Брук­нера как дирижер Герман Леви вначале капитулировал перед финалом Седьмой; лишь после разъяснений авто­ра он решился выступить с ее исполнением в Мюнхене.
Концерт состоялся 10 марта 1885 года и имел огром­ный успех; мюнхенская премьера Седьмой симфонии стала величайшим триумфом Брукнера, положив начало его широкому признанию за пределами Австрии. Не только публика восторженно встретила новую симфо­нию, но и критики писали, что автора можно сопоста­вить с самим Бетховеном. Используя энтузиазм слуша­телей, Леви организовал сбор средств для издания пар­титуры симфонии, увенчавшийся успехом. Вечером следующего дня Брукнер слушал в театре «Валькирию» Вагнера под управлением Леви; после спектакля по просьбе Брукнера в опустевшем зале трижды прозвуча­ла траурная музыка из Adagio Седьмой в память о «бессмертном мастере».
Исполнение музыки Брукнера в Германии способст­вовало изменению отношения к ней на родине компози­тора. Еще до мюнхенской премьеры Гуго Вольф высту­пил с примечательной статьей, направленной против критиков Брукнера; в ней он, в частности, называл его симфонии «значительнейшими из всех симфонических произведений, созданных со времен Бетховена», и далее утверждал, что «из всех ныне живущих композиторов... этот гениальный новатор (Sturmer) обладает наиболь­шим правом быть исполняемым и вызывать восхи­щение».
Огромный творческий подъем, сопровождавший со­чинение Седьмой симфонии, ощутим в музыке Те deum, законченного в том же году. Оба произведения обнару­живают значительную стилевую близость вплоть до интонационного родства отдельных тем (помимо упо­мянутого цитирования «Non confundar» в Adagio сим­фонии) .
Те deum занимает особое место среди крупных во­кально-симфонических произведений Брукнера из-за от­носительной краткости: его длительность составляет около двадцати пяти минут. Также необычно для духов­ной музыки Брукнера ощущение стихийно-первозданной, почти грубой силы, которое пронизывает большую часть партитуры, что дало повод называть его Те deum «му­жицким» (Bauern-Te deum). Подобно Реквиему Моцар­та и «Торжественной мессе» Бетховена, Те deum Брукнера выходит за пределы церковного ритуала. В этом произведении композитор нашел свои приемы для во­площения образов традиционного текста, придав им чер­ты эпического величия. Не случайно его Те deum полу­чил распространение преимущественно в концертной практике, позволявшей использовать грандиозные по количеству участников исполнительские коллективы. Сам Брукнер относился к Те deum с большой любовью и называл его своим «лучшим произведением». Те deum снискал наибольшую популярность среди всех хоровых опусов Брукнера. Наряду с Седьмой симфонией компо­зитор обязан этому произведению своей всемирной сла­вой в последние годы жизни. Впервые Те deum был ис­полнен под управлением автора 81мая 1885 года в кон­церте «Вагнеровского общества», состоявшемся в зале Бёзендорфер; из-за недостатка средств оркестр заменя­ли два рояля. Оркестровая премьера состоялась 10 ян­варя 1886 года под управлением X. Рихтера и вызвала восторженный отклик у большинства публики и крити­ков. В том же году Те deum прозвучал в Мюнхене, Пра­ге, Линце.
С середины 80-х годов начинается период растущего признания Брукнера не только в Европе, но и в Амери­ке. В 1885 году Третья симфония прозвучала в Гааге, Дрездене, Франкфурте; тогда же состоялась премьера Третьей в Нью-Йорке под управлением Антона Зейдля, первого исполнителя музыки Брукнера в Америке. В том же году квинтет Брукнера исполнялся в Мюнхене, Кёль­не, Линце, Вене (в последнем городе - квартетом Хелльмесбергера, решившегося, наконец, выступить с этим произведением). Следующий 1886 год стал годом ши­рочайшего признания Седьмой симфонии, прозвучавшей в Граце, Кельне, Гамбурге, Чикаго, Бостоне, Нью-Йор­ке, Амстердаме. Примечательным было гамбургское исполнение Седьмой, после которого Эдуард Марксен, учитель Брамса, назвал ее величайшей симфонией на­шего времени. Эта оценка, исходившая от представите­ля враждебного лагеря, доставила Брукнеру особенно большую радость. Незадолго до этого в Карлсруэ пре­старелый Лист выразил восхищение Adagio Седьмой симфонии, исполненного под управлением Ф. Мотля на празднестве Всеобщего немецкого музыкального союза, в члены которого был принят Брукнер. Наконец, линцский союз «Frohsinn» во время своих юбилейных тор­жеств составил программу концерта целиком из произ­ведений Брукнера; на этом празднестве композитор произнес примечательные слова о том, что Вагнер, не успевший выполнить свое обещание исполнить все его, Брукнера, симфонии, оставил ему в качестве «опекунов» (Vormundern) Никиша, Леви и Рихтера.
Новый 1887 год отмечен триумфальными исполне­ниями Седьмой симфонии в крупнейших городах Евро­пы - Будапеште, Дрездене, Берлине, Лондоне. В это время Брукнер уже всецело занят сочинением Восьмой симфонии, начатой еще в 1884 году; это грандиозное произведение, длительностью около восьмидесяти минут, стало последней симфонией Брукнера, которую ему суж­дено было закончить. 4 сентября 1887 года композитор писал Г. Леви: «Наконец, Восьмая завершена, и первым должен узнать об этом мой отец в искусстве» (kunstlerischer Vater - так Брукнер называл Леви). Однако композитора ожидало разочарование: Леви нашел сим­фонию неисполнимой и предложил сделать значитель­ные изменения и сокращения. Небывалые размеры Восьмой были непонятны даже самым близким сторонникам Брукнера. Композитор болезненно переживал неудачу. По свидетельству Й. Шалька, отказ Леви поверг Брук­нера в глубокое уныние; он чувствовал себя настолько несчастным, что утратил веру в композиторское призва­ние. Однако его сильная натура смогла преодолеть новый творческий кризис. В 1889-1890 годах он создал вторую редакцию Восьмой симфонии, сделав ряд сокра­щений и других изменений: написал новую коду I части, которая теперь заканчивалась pianissimo (уникальный случай в симфониях Брукнера!).
После лучезарного колорита Седьмой симфонии Восьмая (до минор) поражает глубиной трагического мироощущения, особенно сильного в I части. Для этой симфонии в наибольшей степени подходит классическая формула развития цикла - «от мрака к свету». В гран­диозной концепции Восьмой, как ни в какой другой сим­фонии Брукнера, развертывается картина титанической борьбы, приводящей к победе жизнеутверждающего на­чала. В этом Восьмая наиболее близка симфонизму Бетховена,
Известны высказывания Брукнера по поводу содер­жания отдельных частей Восьмой симфонии. При всей своей наивности они помогают понять смысл главных музыкальных образов. I часть, по словам композито­ра,- возвещение смерти (Todesverkundigung), становя­щееся все более сильным; в конце части господствует чувство смирения и покорности. Действительно, главная тема I части, грозно вздымающаяся в октавных унисонах низких струнных на фоне таинственного тремоло скрипок, носит непреклонный императивный характер; по образному смыслу (но не по средствам воплощения) ее можно сопоставить с «мотивом судьбы» из Пятой симфонии Бетховена. Еще более грозно и устрашающе звучат интонации главной темы при втором проведении в мощных унисонах медных, не оставляющих надежды на спасение. Этот образ роковой силы доминирует в I части, одной из самых кратких в симфониях Брукнера (417 тактов).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11