– Привет, – сказала племянница и прежде, чем поцеловать ее в лоб, положила несколько журналов в блестящих обложках на столик рядом с кроватью Долли. На ней были кремовые шерстяные брюки и кораллового цвета свитер.
– Я думала, что ты захочешь что-нибудь почитать, кроме бульварных газет. Я встретила разносчика газет около соседней палаты. Что бы ни было в этих журналах, это лучше, чем «Женщина, изнасилованная инопланетянами и родившая двуглавого ребенка».
– Дорогая, ты ведь знаешь старую пословицу… две головы лучше одной. – Долли рассмеялась.
Энни прыснула от смеха и зажмурила глаза.
– Похоже, ты себя сегодня лучше чувствуешь.
– Несравнимо лучше, – сказала Долли. Энни навещала ее каждый день, иногда даже два раза в день, и всегда приносила что-нибудь, чтобы порадовать Долли: то букет желтых хризантем, то корзиночку с малиной от Бальдуччи, то ее любимую помаду «Джангл Фивер».
И если во всем случившемся можно было найти что-то хорошее, то это были те необыкновенные часы, которые она проводила со своей племянницей.
И все же внутри у нее все время что-то вертелось, стараясь найти удобное место, как человек, у которого бессонница, старается подыскать удобное положение на кровати. Она знала, в чем дело, и это мучило ее. Сейчас у нее был Анри, и она могла рискнуть и сказать то, что она хотела, и, может быть, положить конец мучившему ее чувству вины. Да, настало время рассказать все Энни… рассказать ей правду, рассказать о том, что произошло между ней и Ив. Сейчас, когда она могла начать все сначала с Анри, – это было чудо. Она ощущала себя так, как будто была старым домом, который освободили от старой паутины и грязи для того, чтобы в нем поселились новые жильцы. Она ощущала желание и даже необходимость, прежде чем начать новую жизнь, очиститься от старого хлама.
И все же она медлила. А что, если, когда Энни узнает правду, она не захочет иметь со мной ничего общего?
Долли никак не могла решиться и выбрала более безопасную тему.
– Как прошел твой разговор с Фельдером? – спросила она.
Энни, встречавшаяся утром с торговым магнатом, заулыбалась и вся начала светиться.
– Он сказал, что он все еще заинтересован в том, чтобы вести со мной дела… что, если моя тетя считает, что можно броситься под машину ради того, чтобы доказать ему, какие выгоды ему принесет сделка со мной, то, без сомнения, я действительно необыкновенная. – Она усмехнулась. – Но знаешь, что я думаю?
– И что?
– Что это ты необыкновенная. – Ее глаза неожиданно заблестели. Я не знаю, могу ли я благодарить тебя за то, что ты из-за меня чуть не убила себя, но я просто хочу сказать, что люблю тебя.
Долли почувствовала сильный толчок, как будто ее опять сбило машиной. Неужели Энни действительно сказала это? За все эти годы, что ока знала Энни, та ни разу не произносила таких слов: «Я тебя люблю». В глазах у нее появились слезы, но она быстро вытерла их краем простыни, пока они не испортили ей макияжа.
– О Боже, сколько радости ты мне доставила этими словами. Но…Подходящий момент наступил, и нельзя было упустить его. Надо сказать ей о доброй, самоотверженной тете Долли.
Но тут Энни прервала ее:
– Кстати, о любви. Я надеялась застать Анри здесь, как обычно. – Она, видимо, чувствовала себя неуютно, что дала волю своим чувствам, и старалась сменить тему разговора, чтобы выйти из ситуации, которая могла стать слишком сентиментальной. Она рассмеялась и добавила: – И не говори мне, что он пошел заказывать приглашения на свадьбу.
– Не так быстро. Он получит развод не раньше чем через шесть месяцев, а может, и больше. – Долли попыталась напрячься, но от этого она опять ощутила сильную боль в грудной клетке. От боли у нее скривилось лицо. Тут Энни бросилась поправлять ей подушку. – Но, – сказала Долли, – я так долго ждала, что могу подождать еще несколько месяцев.
– Да, ты права. Анри стоило ждать… – Синие глаза Энни затуманились, и Долли подумала, что она, наверное, вспомнила Эммета. Энни рассказала ей о том, что он переехал в Калифорнию. Долли очень хотела сказать ей: «Поезжай за ним… не дай ему уйти», но передумала.
– Энни! – Она взяла влажную руку своей племянницы и чуть-чуть потянула ее, как бы прося сесть на кровать рядом с ней. – Знаешь, я давно хотела рассказать тебе одну вещь. Я должна была рассказать тебе об этом раньше, и если не расскажу тебе об этом сейчас, пока лежу здесь, совершенно беспомощная и беззащитная, то я не знаю, когда у меня опять хватит смелости сказать тебе об этом.
– Это о Мусе, да?
Долли кивнула, и в горле у нее неожиданно пересохло.
– Твоя мама была хорошим человеком, – начала она. – И я не хочу, чтобы ты думала, что то, что произошло, было ее виной. Во всем была виновата я. И, клянусь Богом, я не прошу тебя о прощении. Я сама не могу простить себя за это. Знаешь, я совершила ужасную вещь… и это разрушило карьеру твоей матери и разбило ее сердце. Я хочу, чтобы ты знала об этом.
– Ты не должна так говорить, – перебила ее Энни. – Я очень долго гадала, что произошло между Мусей и тобой. Из-за чего она не разговаривала с тобой в течение стольких лет. Но сейчас… – Она замолчала, как бы стараясь подобрать нужные слова. – Я знаю только одно, что бы это ни было, мои чувства к тебе не изменятся. Ведь я не моя мать, – мягко добавила она. – И не мне судить о том, что произошло между вами. И, что бы это ни было, почему ты считаешь, что виновата в том, что произошло… Она сама сделала свой выбор. Я любила ее. Она была моей матерью. Но она не была идеалом.
У Долли отлегло от сердца, как будто ее захлестнуло огромной волной. Ей вдруг показалось, что то пятно, которое она годами старалась удалить и которое никак не отмывалось, неожиданно исчезло.
– Я тоже любила ее – сказала она. И какое это было счастье – произнести эти слова и при этом не чувствовать себя лицемеркой.
– Я знаю. Иначе бы я не была здесь.
36
Лорел смотрела на цветы в руках Долли, которая в ярко-красном наряде шла вверх по лестнице небольшой церкви Воскресения на Восточной Седьмой улице. Огромная широкополая шляпа с кремовой лентой была надета чуть набок на ее заколотых вверх платиновых волосах, украшенная жемчужинами вуаль прикрывала глаза и делала ее похожей на кинозвезду сороковых годов. Она не сводила взгляда с украшенного огромным количеством свежих роз алтаря, где ожидая ее стоял Анри, очень уверенный и спокойный. Он был в светло-серой визитке и жилетке.
Но Лорел понимала, что удивительный свет, излучаемый Долли, исходил не от ее яркого платья или экстравагантной шляпы. Этот свет исходил от лица Долли, ее улыбка озаряла темное помещение церкви, как будто она за завтраком проглотила целое солнце.
Сидя на жесткой скамейке недалеко от алтаря, Лорел почувствовала, как у нее сдавило горло. Она счастлива за Долли. Очень счастлива. Никто не заслуживал счастья больше, чем Долли. Но ей сдавило горло совсем не поэтому.
Она бросила взгляд на Джо, который сидел через проход от нее. Рядом с ней все время ерзал Адам и шепотом спрашивал:
– Почему папа не сидит рядом с нами?
– Потому, – шепнула она ему в ответ.
Вряд ли это было подходящее время для того, чтобы опять объяснять Адаму все сначала, и, кроме того, она была очень расстроена. Ей было еще тяжелее видеть Джо здесь. Может быть, именно поэтому Долли решила, что у нее не будет свиты. Она понимала, как тяжело будет Лорел идти в свите во время бракосочетания, когда ее собственный брак только что распался.
Краем глаза глядя на Джо, она почувствовала, как у нее защемило сердце. Он подстригся. Один бак был подстрижен короче другого, на нем был костюм, которого раньше у него не было.
Прошло одиннадцать с половиной месяцев, а ее всю трясет, когда она видит его… или слышит его голос по телефону. Собираясь иной раз позвонить Долли или Энни, она вдруг начинала соображать, что набрала по ошибке его номер. А та старая рубашка, про которую сказала, что не может найти, на самом деле у нее. Она хранит ее у себя в шкафу и иногда ночью, когда не может заснуть, встает, достает ее из шкафа, кладет рядом с собой и начинает вдыхать ее запах, его запах…
Лорел почувствовала, что глаза наполняются слезами. Она приказала себе не плакать. Боже, если она начнет плакать, она не сможет остановиться. Конечно, все могут подумать, что она плачет от счастья, радуясь за тетю Долли, но она-то будет знать, что она плачет совсем по другой причине. Человек в синем костюме с полосатым галстуком, сидящий с другой стороны прохода, ее муж. Он сидит так близко, что она может дотронуться до него рукой, потрогать его… и все же он так далеко, как будто они живут на разных континентах.
Выдержит ли она это? Сможет ли прожить без него?
«Но ты уже прожила без него почти целый год», – сказала она сама себе.
Первые недели разлуки были для нее ужасны. Она все старалась представить себе, что ее жизнь – это свежий холст, на котором ей предстоит сейчас нарисовать что-то лучше прежнего. Ей придется много работать, она будет очень уставать. Но она начнет все сначала, и она должна это сделать. Ведь другие смогли. Кроме того, ей очень хотелось доказать себе самой, что она сможет выстоять.
И ей удалось пережить это время. У нее было больше заказов, чем она могла выполнить. Книга, которую она написала и проиллюстрировала, была в списке бестселлеров детской литературы, опубликованном в журнале «Паблишерз уикли». Со времени публикации в июне книга переиздавалась трижды, она называлась «Лоскутки для Пенелопы», и в ней рассказывалось о маленькой девочке, которая помогала своей бабушке шить лоскутное одеяло и так смогла пережить развод своих родителей. Отзывы были отличные. Но самое главное, что книга нравилась детям. Она видела в библиотеке в Бей-сайд, как дети сидели кружком и внимательно слушали, как им читают эту книгу.
Лорел обнаружила, что существуют различные способы заставить себя не чувствовать свое одиночество. Время от времени ходить куда-нибудь пообедать или поужинать с кем-нибудь из приятелей по издательству по случаю дня рождения или какой-нибудь другой годовщины, стараться не сидеть дома и не жалеть себя. Занимать себя делами и заставлять себя по вечерам ходить на собрание ассоциации родителей и учителей или на открытие какой-нибудь выставки в галерее… даже когда больше хочется лечь, свернувшись клубочком, и почитать книгу. Находить время для себя: приводить в порядок свои волосы или подкрашиваться даже в тех случаях, когда уверена, что никто, кроме Адама или, может быть, разносчика молока, не увидит ее.
Но если она стала такой сильной, то как случилось, что вся ее тщательно рассчитанная независимость разлетелась в одно мгновение, как только она увидела Джо?
Лорел глубоко вздохнула, чтобы избавиться от стоящего в горле кома, и посмотрела на сидевшую рядом с ней Энни в черно-белой клетчатой юбке и приталенном красном жакете. Боже, пожалуйста, дай мне хотя бы частичку той силы, какая есть у Энни.
Она увидела, что Энни плачет. Она не боялась испортить макияж. Под глазами у нее были черные пятна от туши, и черные слезы капали с подбородка на лежащие на коленях руки. И Лорел заметила, что она опять кусала ногти. Думает ли она об Эммете… скучает ли она по нему или она думает о Джо?
Лорел заметила, что Адам удивленно смотрит на Энни, и ей вдруг пришло в голову: ведь он никогда не видел, как она плачет. Мама может плакать, это обычное дело, она вообще плакса. Она увидела, как ее восьмилетний сын потянул Энни за руку и протянул ей пластмассовую фигурку Майти-Майти, которую все время сжимал в своей потной руке. Энни с благодарностью приняла подарок, обхватила его за плечи и прижала к себе.
Лорел постаралась сконцентрироваться на том, что говорил лысый священник с крючковатым, как у ястреба, носом. Но его слова, хотя и искренние и возвышенные, были просто звуками. Наверное, это эгоистично с ее стороны чувствовать себя такой несчастной и расстраиваться из-за своих отношений с Джо в тот момент, когда Долли выходит замуж?
Лорел вдруг показалось, что те несколько метров, которые отделяли ее от Джо, каким-то неведомым образом превратились в сотни километров. Ей вдруг захотелось, чтобы он сидел рядом с ней, чтобы она чувствовала его руку вокруг своей талии, его ладони в своих… но она знала, что если сделает хоть одно движение в его сторону, то не сможет сдержаться и начнет умолять его вернуться домой.
«Нет, – сказала она себе. – Нет, я слишком долго боролась за свою независимость. Я не позволю ему отнять ее у меня».
Конечно, он делал это не преднамеренно, все происходило само собой. Любым своим жестом, прикосновением руки, коротким, ничего не значащим поцелуем он разрушил бы ее вновь приобретенную уверенность так же просто, как ребенок, который ударом ноги разрушает замок из песка. Он разрушил бы это тем, что любил ее, но недостаточно сильно, тем, что заставлял ее чувствовать, как она нуждается в нем.
В тот момент, как это и положено по свадебной церемонии, зазвенел колокольчик. Она вдруг начала думать о дяде Руди. Она вспомнила, как позвонил адвокат из Лос-Анджелеса и сказал: «Ваш дядя умер». Это было три месяца назад. Она была потрясена Он оставил ей и Адаму целое состояние: дом в Малибу и еще один в Брентвуде, не говоря о ежемесячных процентах от акций торговых домов и недвижимости. Тем самым он дал ей ощущение уверенности в своем финансовом положении. Теперь ей не нужны будут деньги Джо или любого другого мужчины.
Лорел огляделась вокруг, она узнала некоторых гостей, большей частью друзей Долли. Здесь были коллеги по кондитерской ассоциации, ее экономка ее шофер. Здесь была Глория де Витт, которая была когда-то управляющей магазина, в котором работала Долли. Глория была в просторном, расшитом блестками жакете, надетом поверх красивого пурпурного платья. А тот пожилой мужчина сзади, в черном, не был ли это тот человек, которому Долли одолжила деньги, чтобы он мог открыть свой собственный магазин? Полная темнокожая женщина, сидящая рядом со своим другом, была основательницей Гарлемской ассоциации, Лорел узнала ее по фотографиям из газет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82