Вместо этого он завернул ее в свою одежду и отнес домой, вычистил старую собачью конуру, которая ржавела во дворе. Он долго выхаживал бедную птицу. Но, несмотря на все его старания, она ни разу не упустила случая укусить его за палец. Он все еще помнил ее глаза, похожие на плоские черные шарики, и ее резкое карканье, как бы говорящее: «Никогда не полюблю тебя». Несколько недель спустя, когда ее крыло и нога зажили, он отпустил ее, и она улетела, даже не оглянувшись. Но что-то в этой чертовой птице трогало его. Он восхищался ее храбростью и тем, как она, казалось, смеривала его взглядом каждый раз, когда открывалась дверь ее клетки. «Никто не просил тебя заботиться обо мне, – казалось, говорила она, – поэтому не жди вознаграждения».
Вот так же безответно лелеял он теперь Энни. Но теперь ему уже было понятно, что те, кого любишь, не всегда отвечают взаимностью.
Он взглянул на нее. Она шла рядом с ним, засунув руки в карманы толстого твидового пальто, сильно сгорбившись и опустив голову, как будто готовилась к борьбе. Но с кем? Или с чем?
Ветер взъерошил ее короткие волосы, и они стояли гребнем на голове. Черт возьми, она была очень красива. Не то что эти девицы на обложке журнала «Космополитэн», которые выпячивали вперед грудь так же назойливо, как коммивояжер, вручающий тебе визитную карточку. Нет, ее красота была иной, и ее привлекательность не всегда была понятна. Это было подобно тому, как он необъяснимо любил океан в пять часов утра, когда легкий туман окутывал волны, или шелест пшеничного поля в августе, когда дует сильный ветер. Ему нравилась ее кожа, которая в солнечном свете приобретала светло-коричневый оттенок, и ее темно-синие глаза, которые под определенным углом казались черными, и светлый пушок на руках, который вставал дыбом, когда она была возбуждена. Ему нравилось, как она втягивала щеки, когда думала, и краснела, когда он замечал, что она кусает ногти, как будто он вошел в тот момент, когда она была в туалете.
Ему нравилось, как она сейчас выглядела. Каждый раз, когда она проходила под уличным фонарем, над копной ее каштановых волос появлялся на мгновение светящийся ореол, а от холода ее щеки горели красным румянцем. Ему больше, чем когда-нибудь раньше, хотелось поцеловать ее, отвести к себе домой и… но именно это пугало его. Потому что, черт возьми, нет ничего ужаснее, чем спать с женщиной, у которой один мужчина между ног, а другой в голове.
И все же Эммет знал, что если он не поцелует ее сейчас, то он будет потом всю оставшуюся жизнь жалеть об этом. В памяти его неизменно возникал образ обнаженной Энни, лежавшей на резной кушетке в его Парижской студии и изображающей Олимпию с картины Мане, которую они видели в тот день в Лувре: голова ее откинута назад, как будто она находится в полудреме, глаза смотрят на него из-под опущенных век, а на шее и на согнутой руке завязана черная лента, ее бедра небрежно, но призывно раздвинуты. Он помнит потрясение, которое он испытал, стоя посреди комнаты и ощущая неожиданный прилив крови в нижней части живота. И то, как Энни вдруг нервно засмеялась, вскочила, накинула платье, как будто вдруг почувствовала, что не хочет, чтобы он видел ее вот такой, даже в шутку.
– Послушай, Кобб. У меня есть идея… пойдем ко мне, – сказал он, когда они шли по Бродвею, сказал очень небрежно, хотя все внутри у него сжалось в ожидании того, что она ответит.
Она остановилась около решетки.
– Эм, – сказала она, и в холодном воздухе пар из ее рта стал клубами подниматься вверх. Она кинула на него осторожный взгляд: – Ты прекрасно знаешь, что произойдет, если мы пойдем к тебе.
– По правде говоря, я рассчитываю на эта – Он усмехнулся своей ковбойской усмешкой, за которой так много скрывалось.
– Я не готова.
– Это смешно. Разве та обнаженная женщина в Париже была не ты?
Она засмеялась, и он увидел, как румянец залил ее щеки.
– Эммет, прекрати. Перестань смеяться надо мной.
Тогда он поцеловал ее. Нагнувшись вперед и придерживая одной рукой ее плечо, а другой заднюю часть шеи, так, что ее стриженые волосы оказались между его пальцами; они были холодные и упругие Все это произошло естественно и легко. Она, видимо, чувствовала то же самое и поэтому не отпрянула. Она приоткрыла рот, и он почувствовал нечто удивительно сладостное – на ее губах был привкус десерта, который они ели в ресторане.
– О черт, – тихо сказала она отстранившись.
Мимо них спешили, кутаясь в пальто, пешеходы, проносились машины, освещая ярким светом людную улицу. Какой-то мужчина, казалось, забыв о холоде, сидел на корточках у спортивного магазина, и перед ним на старом, рваном одеяле были разложены серьги и пряжки.
Эммет заметил такси и поднял руку.
Обогреватель в такси был сломан, и одно из окон было наполовину открыто, поэтому, когда они доехали до его квартиры, расположенной около Лондон-Террас, они совсем замерзли. Как ему того и хотелось, душ, расположенный в кухне, был хорошо виден за дверью шкафа, в который он вешал пальто. Эммет мгновенно начал снимать одежду, а потом, подержав замерзшие пальцы под мышками, чтобы согреть их, начал снимать одежду с Энни. Она не сопротивлялась.
Когда они оба уже были раздеты, он дотянулся до старого заржавевшего крана и открыл воду. Задернув клеенчатую занавеску, он встал под душ.
– Ты когда-нибудь принимала душ в кухне? – сказал он и притянул ее к себе под обжигающие брызги душа. Он почувствовал, что ее напряженность спала, когда он медленно и ласково начал намыливать ей руки, затем грудь, а затем его руки стали скользить вниз по ее животу.
– Нет, – сказала Энни. – Мне хочется чего-то другого.
– Как только входишь в кухню, о чем тут же начинаешь думать? О еде? Верно?
– Так что? – Она изогнулась, и он почувствовал спазм в нижней части живота при виде ее маленькой груди с выдающимися вперед темными, почти багровыми сосками.
– Но мы только что. – Она не договорила так как Эммет вдруг сел перед ней на корточки и провел кончиком языка по мокрой шелковистой коже на внутренней части ноги. Он слышал, как она слегка застонала, когда он стал продвигать кончик языка вверх. Он чувствовал, как теплые струи воды стекают по его спине, а пальцы Энни сильно сжимают его волосы. Это было больно, но в то же время очень возбуждающе. И все же он чувствовал, как она совсем чуть-чуть отстранилась, вздрагивая, как упругая проволока. О, Боже. Она такая… такая страстная. Почему она никак не может расслабиться? Ведь это было так великолепно, что затмевало все остальное. Кроме того, насколько это было известно Эммету, она даже не спала с Джо.
Затем он ощутил ее теплое и влажное тело и впал в забытье. Он потерял способность думать и рассуждать о том, что будет дальше. Он очень хотел ее. Он должен был овладеть ей. Сейчас. В голове и в нижней части живота он ощущал биение крови в унисон ударам воды по жестяным стенкам душевой, и в его голове все время звучало одно слово – Энни… Энни… Энни…
Он поднялся и, схватив ее за ягодицы, прижал к стене. Энни простонала, откинув назад голову, ее волосы были мокрыми, как шкура выдры, вода стекала по ее шее, ее тело изогнулось, а обеими руками она держалась за его шею, затем она подтянулась и ногами обвила его бедра.
Она вскрикнула, когда он вошел в нее. Это был резкий, громкий выкрик, заглушенный ударами капель воды о жестяные стенки.
Эммет наслаждался ее близостью, он ощущал сладкую тяжесть ее тела на своих руках, прикосновение ее влажных ног, обхвативших его тело, легкое прикосновение ее мокрых волос, когда она уткнулась лицом ему в шею и впилась зубами в его тело, стараясь заглушить крики.
Он кончил резким, почти болезненным движением в тот момент, когда вода стала холодной. Боже, Боже. Он чувствовал, что она тоже кончила, а холодная вода стекала вниз, и он весь съежился… все его чувства обострились, и его наслаждение было подобно пытке.
– Холодно, – выкрикнула она, – Боже, жутко холодно!
Когда он отпустил ее и нагнулся, чтобы закрыть воду, он услышал легкий шлепок в тот момент, когда их мокрые тела разъединились. Он взглянул на нее: она дрожала, обхватив руками грудь. Она вся была покрыта гусиной кожей. Они оба начали смеяться.
Эммет обнял ее, откинул голову назад и разразился оглушительным смехом. Он даже сам не понимал, почему смеется. Ему просто было хорошо. Сейчас в этой квартире, расположенной в самой грязной части города, поглощающего его рано утром и выбрасывающего поздно вечером, с заржавевшим душем, едва помещавшимся в тесной кухне, он, Эммет Камерон, чувствовал себя так, как будто наконец обрел свой дом.
22
Лорел сидела в ванне, когда вдруг опять почувствовала напряжение в животе. Это напряжение не было сильным, и его даже нельзя было назвать болью. Во всяком случае, это не схватки. На самом деле эти боли начались у нее утром, но она не обратила на них особого внимания. Она смотрела на свой огромный живот, возвышающийся над водой, как горб верблюда. Она видела, как натянутые мышцы чуть вздрагивали, и почувствовала, как они втянулись внутрь. Она думала о Скарлетт О'Хара, затянутой в очень тугой корсет. Ей, наверное, было очень больно. Сейчас кроме напряжения она чувствовала холод в пояснице, как будто температура воды именно в этом месте резко упала.
Лорел вспомнила виденные ею в кино сцены родов: мужественные жены первых поселенцев, кусающие кожаные ремни, чтобы не закричать, и озабоченные отцы, ходящие взад и вперед по комнате. Обезумевшие глаза стонущих и мечущихся женщин, привязанных к кроватям.
Но это не было похоже ни на что подобное, нет, не может быть, чтобы это были схватки.
Она вспомнила, что инструктор говорила, что ложные схватки… это обычно безболезненные сокращения мышц, которые происходят нерегулярно. Она проверила это. Они происходили через неравномерные интервалы: десять минут, затем шесть, затем опять десять. Она была слишком напряжена, вот и все. И решила, чтобы расслабиться, принять ванну.
Но сейчас, может быть, ей стоит на всякий случай позвонить доктору Эпштейну?
Лорел начала вылезать из ванны… и вдруг ощущение напряженности исчезло. Она опять погрузилась в теплую воду, почувствовав облегчение.
«Зачем беспокоить доктора, когда, возможно, это будет еще не скоро», – сказала она себе. Она с ужасом вспомнила, что, как только у нее появится ребенок, его немедленно заберут. Эта мысль была похожа на звук сирены, напоминающей ей, что надо выкинуть из головы все мысли о ребенке. Она схватила мочалку и сжала ее так сильно, что капельки воды брызнули через край старой чугунной ванны.
«И я даже не смогу подержать его…» Лорел вдруг ощутила резкую боль, но на этот раз в груди. И вдруг она все осознала, и это навалилось на нее тяжелым грузом: «Он больше не будет моим…»
Совсем чужие люди заберут ее ребенка. Они будут заботиться о ее сыне (она почему-то была уверена, что это будет мальчик). Будут его кормить, поить, вовремя менять пеленки, укладывать спать. А когда он вырастет, они будут водить его на пляж, на бейсбольные соревнования и в Диснейленд. Они будут готовить ему чай с лимоном, если он заболеет, будут слушать, как он играет на пианино или на саксофоне, помогать ему делать уроки по математике. Они будут любить его. И он будет любить их. Их, чужих людей, а не ее.
Она дотронулась рукой до своего блестящего, выпирающего живота и прошептала:
– Ты не будешь знать меня. Ты забудешь, что когда-то принадлежал мне.
Она откинула голову назад, и слезы покатились по ее щекам. Она представила своего ребенка лежащим, свернувшись калачиком, у нее в животе, у него пушистые волосики и розовые пальчики на руках и ногах, и он похож на спящего котенка.
– Пожалуйста, – прошептала она, совсем не понимая, о чем она просит.
«Это было мое решение», – напомнила она себе. Никто не заставлял ее отдавать ребенка. Руди только убедил ее, что так будет лучше.
Она вспомнила, как он позвонил ей после их встречи в магазине детских вещей, и он явно почувствовал облегчение, когда узнал, что она приняла решение. Еще и еще раз он убеждал ее, что она поступает правильно, что так будет лучше… лучше для ребенка и для нее самой. И все это время она говорила себе, что он прав, но сейчас она была в этом не уверена…
И она опять подумала: «О, если бы только это был ребенок Джо».
Возможно, он и любил ее… совсем чуть-чуть. И может быть, он любил бы ее больше – гораздо больше, если бы не Энни.
Энни. Опять Энни. Лорел не могла не думать, что если бы она когда-нибудь была вместе с Джо, то это опять было бы попыткой обмануть Энни. Лежа в остывающей воде, Лорел думала, почему ей так трудно. Почему ей надо выбирать между двумя самыми любимыми людьми?
Только на одно мгновение она представила себе, что бы произошло, если бы она изменила свое решение и оставила ребенка, хотя прекрасно понимала, что не может позволить себе это сделать. Конечно, приятные знакомые Руди будут разочарованы, но они переживут это. Через некоторое время они найдут другого ребенка, которого смогут усыновить и который будет нуждаться в хорошей семейной обстановке еще больше. Она бы взяла своего ребенка домой. Она бы купила ему дубовую, похожую на самодельную, кроватку, которую она видела в магазине Армии Спасения на Восьмой авеню и поставила бы ее рядом со своей кроватью. И каждый раз, когда он начинал бы плакать, она брала бы его на руки. А когда бы он повзрослел, она бы показала ему ночные звезды, как когда-то это сделала Энни, и тогда бы он мог каждую ночь загадывать на них желания.
Приятное теплое чувство нахлынуло на нее, как будто ее тело стало легче и поплыло по воде, как лист дереза.
«Я могла бы найти работу, возможно, даже у тети Долли – найти что-то, что позволило бы мне оплачивать счета, а в остальное время рисовать иллюстрации, а потом, когда он пойдет в школу, кончить колледж… А затем, когда я накоплю достаточно денег, я могла бы найти для нас где-нибудь квартиру со студией… или, может быть, Энни переехала бы и оставила нам эту. Тогда я все еще была бы рядом с Джо.
«Но даже если бы Энни переехала, – думала Лорел, – как смогла бы я платить за квартиру?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82