Ей было непривычно в такой одежде, но, как ни странно, она вдруг почувствовала удивительное возбуждение. Ей, похоже, хотелось приключений, и теперь она сама будет искать их. Хэмптоны не из тех, кто позволяет трагедии и горю встать у них на пути. К тому же трагедия должна вести к обновлению жизни, способствовать накоплению сил.
Расправив плечи, Карен посмотрела на свое новое отражение в зеркале и улыбнулась ему. «Никогда не надену мужской одежды», – говорила она давно. Или это было совсем недавно? Какое глупое, нелепое утверждение, продиктованное светскими предрассудками! Если будет нужно и удобно носить мужские вещи, она охотно наденет их! Карен решительно вынула из волос серебряные шпильки и бросила их на стол.
– Пусть лежат здесь, – проговорила она, как бы прощаясь со своим прошлым.
И, тряхнув золотыми кудрями, Карен вышла из комнаты, даже не взглянув на платье, брошенное на полу.
В доме было тихо – все ковбои уехали на поиски скота, разбежавшегося во время битвы. Тед возился на заднем дворе: раны не позволяли ему заниматься обычными делами, и он нашел себе какое-то занятие по хозяйству полегче. Увидев его, Карен почувствовала себя виноватой. Очаг в кухне оставался холодным, она все еще не могла заставить себя распоряжаться там, где прежде трудилась Марайя. Карен остановилась, глядя на спину Теда. «Все дело в том, – подумала она, – что я очень глупо вела себя. Я боялась воспоминаний о той страшной ночи…» Почувствовав на себе взгляд Карен, Тед взглянул на нее, но тут же отвернулся и стал помешивать фасоль в котелке, висевшем над костром. Он больше других склонен был винить молодую хозяйку, но ему не хотелось выдать своих чувств, показать ей свой гнев. К тому же Тед, как и прочие мужчины, которым приходилось довольствоваться его стряпней, был недоволен тем, что женщина не готовит. Из-за нее ему приходилось выполнять женскую работу. Тут возропщет любой мужчина – и белый, и краснокожий, – и Тед не отказывался от неприятной обузы лишь из верности Тру и отсутствующему Вэнсу. Подойдя к Теду, Карен заглянула в котелок.
– Пусть костер потухнет, Тед, – проговорила она. – Я скоро вернусь и сама приготовлю ужин. – Улыбнувшись индейцу, она направилась к воротам.
Тед изумленно смотрел ей вслед. Невозможно понять этих белых женщин. Вот теперь надела мужскую одежду… Он не понимал, что происходит, но если она собирается готовить, то он свободен от неприятного занятия. Бросив половник, он отошел от костра.
Лошадь уже была оседлана – на ней красовалось ковбойское седло. Харли, пораженный тем, что Карен собирается ездить в мужском седле, был окончательно сражен, увидев ее, в мужском одеянии. Прежде миссис Пакстон появлялась перед ними только в красивых платьях. Ни слова не говоря, он помог ей сесть на лошадь и молча смотрел, как она поскакала прочь. Через минуту рядом с ним возникла фигура Теда Утреннее Небо.
– В этой женщине, – заметил Харли, – больше сюрпризов, чем в тех, с которыми мне доводилось иметь дело.
Отъехав от ранчо, Карен почувствовала, как изменилась за последнее время. Впервые после нападения бандитов она вышла из своей комнаты и покинула асиенду – дом, где Вэнс столь жестоко обвинил ее и где она впала в мрачное состояние, испытывая чувство вины. Да, жизнь продолжалась, но у нее не было определенного плана этой жизни. Паке, как и она, существовал, но его стало… меньше. Вэнс уехал, и никто не знал куда. Но нельзя так долго наказывать себя или чувствовать себя наказанной. Рано или поздно сильный человек либо докажет, что он невиновен, либо сознается в преступлении и примет наказание, но все равно будет что-то делать. Решив все для себя, готовая противостоять трудностям, Карен прямо держалась в седле, как бы сбросив с плеч тяжкий груз на бурую сухую траву. Она глубоко дышала, и ей казалось, что воздух очень чист, гораздо чище, чем когда бы то ни было. Женщина подняла голову – над ней простиралось огромное голубое небо. Она огляделась по сторонам: среди жухлой травы появились зеленые ростки – явный признак приближающейся весны, обновления жизни.
Поднявшись на третий холм, она посмотрела вниз. Оглянувшись назад, Карен вдруг поняла, что неосознанно ехала по следам, оставленным копытами коня Тру – теперь ока читала следы с такой же легкостью, как книгу. Стало быть, не зря Тед и Билли тратили на нее время, обучая се всевозможным премудростям. Следы говорили о том, что Тру направился на семейное кладбище, которое теперь стало местом упокоения трех поколений Пакстонов. Карен знала более короткий путь туда. Пустив лошадь галопом, она поскакала, наслаждаясь доселе неведомым ей чувством причастности ко всему, что окружает ее, и радуясь тому, что отныне ей многое по силам.
Свернув на знакомую тропу, она проехала еще немного, и вскоре ее лошадь поравнялась с конем Тру. Сам Тру стоял за железным заборчиком – ссутулившаяся понурая фигура среди родных могил. Привязав кобылу, Карен тихо подошла к нему. Дул пронизывающий северный ветер, и она застегнула воротник рубашки, спасаясь от его леденящих порывов. Подняв глаза, Тру посмотрел на нее, словно видел впервые в жизни.
– Зима еще не кончилась, – заметил он. – Тебе следовало надеть куртку.
– Я подумала, что и в рубашке не замерзну.
Тру стоял у двух свежих могильных холмиков. Двух?.. Конечно, их должно быть два. Марайи и… ее пульс участился, когда она прочитала надпись, совсем недавно выжженную на кедровом кресте, воткнутом в совсем маленький холмик.
ЭТАН ПАКСТОН
Сын
8 февраля 1874 – 8 февраля 1874
В огне и тьме…
Ее сын… сын ее мужа. Этан… Хорошее имя… Он мог стать замечательным счастливым ребенком. На них напали во вторник. Какая-то старая песенка: «Коль родился во вторник, будешь счастлив и…» Этан… Рыдания рвались наружу, и Карен безуспешно пыталась подавить их. Тру положил руку ей на плечо, и Карен, почти не замечая, что делает, уткнулась лицом ему в грудь.
– Ну-ну, не плачь… – тихо проговорил Тру, похлопывая ее по плечу. – Все будет хорошо, дочка… Все будет хорошо. – Дочка? Странно, почему он до сих пор избегал этого слова. Глядя поверх головы Карен, Тру прочел выгоревшую надпись: «Сара Энн Пакстон». В конце концов, почему бы и нет? Человеку нужна дочь – так же, как и сын.
Рыдания Карен постепенно утихли, и Тру подвел ее к гранитной глыбе, с которой открывался чудесный вид на раскинувшуюся внизу долину.
– Вы видели его, Тру?
– Я принимал роды, – бросил он в ответ.
Карен вопросительно посмотрела на него.
– Вы что же, хотите сказать, что?.. – Она густо покраснела.
– Почему ты этого стесняешься? Я четыре раза принимал собственных детей да еще кучу телят и жеребят. Так что не стоит и думать об этом. – Он замолчал и с грустью взглянул на кресты. – Но это не забывается.
– А как он выглядел? Я имею в виду… – Карен замялась, пытаясь подобрать слова. – То есть он был… нормальным?
Лицо Тру окаменело, все эмоции, оживлявшие его мгновение назад, исчезли.
– Он был… славным.
– А он…
– Он умер, Карен, – перебил ее Тру. – Ты можешь задать тысячу вопросов, но это не вернет его, а себе ты причинишь новую боль. – Он устало махнул рукой в сторону могил. – Уж я-то знаю.
Постепенно напряжение отступило. Любуясь картиной величественной природы, Карен взяла себя в руки, и когда она заговорила, ее голос звучал уверенно, даже равнодушно:
– Куда он уехал, Тру?
– Вэнс?
– Да.
Старик задумался.
– Трудно сказать, – наконец молвил он. – Мой мальчик скачет, пытаясь уйти от своей боли, скачет, словно пытается обогнать самого дьявола. Не знаю, где закончится эта бешеная гонка, но надеюсь, что, остановившись, он поймет: то, от чего он пытается убежать, находится внутри его. Единственный способ уйти от большой беды – вернуться туда, где все произошло.
– Он вернется.
– Ты хочешь этого? Зная, какие чувства он сейчас испытывает к тебе? Как относится к тому, что произошло?
– Да.
Улыбнувшись, Тру кивнул:
– Я знал, что в тебе есть мужество. Понял это в то же мгновение, когда впервые увидел тебя.
Ветер тяжело вздохнул, спускаясь с гор. Карен оглянулась на могилы.
– Возможно, он прав… – проговорила она неуверенно. – Возможно, в этом действительно моя вина.
– Ерунда, – проворчал Тру; – Мы все ищем виноватого, хотя его на самом деле нет. Впрочем… если кто во всем и виновен, так это я.
Карен ждала – она была ошеломлена его словами. Пнув вниз, какой-то камешек, Тру посмотрел, как он летит вниз, а потом встал и вернулся к могилам. Чувствуя, что ему хочется что-то сказать, Карен пошла следом. Несколько минут они молча стояли бок о бок, наблюдая за парящим над их головами ястребом; тот взмахом своих крыльев будто скрепил новое соглашение между отцом и дочерью, заключенное перед лицом природы.
– Джако – мой сын, – наконец сказал Тру.
Карен оторопела.
– Джако?.. – переспросила она.
– Это случилось во время войны тридцать шестого года. Одно из событий, которые происходят по воле случая. Я был в составе части, осаждавшей старую Санту-Ану, мы должны были помешать продвижению врага. В чем, признаться, не преуспели. Не было ни одного стоящего сражения, лишь иногда мы обменивались парой-другой выстрелов с патрулем, по ночам устраивали засады и разбегались до того, как враги успевали нас переловить. Но если говорить честно, жизнью своей мы рисковали ежедневно.
Элизабет не было со мной, более того, я считал ее мертвой, как и многих, кто оставался в доме, – мексиканцы сожгли его. Как-то раз мы встали на постой у лагеря беженцев, чтобы оградить их от мексиканцев. В одной из семей была дочь – черноволосая красавица с горящими глазами. Она танцевала для нас, и мы как завороженные, забыв обо всем на свете, смотрели на нее. Она и я… Я пошел следом за ней от костра, потому что заметил, что она, как говорится, положила на меня глаз. В эту ночь для нас не существовало ни семьи, ни завтрашнего дня. Только я, она, ночь и огромная луна, взиравшая на нас сквозь листву мескитового дерева.
А на следующее утро, – продолжал Тру, – на нас напал полк солдат. Мы сражались, а она была рядом – заряжала ружья и следила за тем, чтобы порох не намок под дождем. После этой битвы наша группа пошла в одну сторону, а черноглазая красавица со своей семьей – в другую. Позднее я присоединился к Сэму Хьюстону в Сан-Джасинто, и мы вместе прогнали мексиканцев. Был объявлен мир, после чего я разыскал Элизабет, и мы стали строить новую жизнь.
Прошло целых двадцать лет, прежде чем я опять встретил Марайю. – Карен от изумления охнула, но Тру, не обратив на это внимания, продолжал: – Я отправился на разведку – надо было найти украденных лошадей – и по пути случайно набрел на банду команчей, которые напали на семью пастуха. Я помог этим людям отбиться от индейцев, а уж потом выяснилось, что помогал я семье Марайи. Команчи ограбили их, а Марайя была замужем и ждала ребенка. Я забрал их в Паке, и через три месяца на свет появилась Марселина. А еще через два месяца Альфредо, ее отец, пропал. Ушел куда-то, и больше никто его не видел. Думаю, на него напали индейцы. Марайя осталась жить у нас. Она хотела уехать, но Элизабет настояла на том, чтобы она осталась. – Он замолчал, устремив взгляд на могилу жены. – По-моему, – вновь заговорил Тру, – Элизабет знала о том, что произошло между нами, но за все годы нашей совместной жизни ни словом не упрекнула меня.
И лишь когда Джако напал на нас, я узнал, что он – мой сын. Марайя родила его зимой после нашей первой встречи, а когда ему исполнилось восемнадцать, она поведала ему, кто его отец. Бедняга всю жизнь ненавидел белых, и тайна его рождения привела Джако в ярость. Ненависть разрывала его^ толкая на все новые и новые преступления. Уже тогда фамилия Пакстон была известна в этих краях, что особенно злило. Джако. Он считал, что должен по справедливости получить свою долю ранчо. Но как незаконнорожденному ему ничего не полагалось, и он поклялся убить меня. Это было незадолго до того, как он совершил первое убийство и сжег хижину старого мексиканца. А уже через год он прославился своими преступлениями и превратился в настоящего разбойника. Я хотел поговорить с ним и послал к нему гонца с письмом. Но мой посланец так и не вернулся. Позже мы нашли его сапоги и… – Тру помолчал. – И… часть его тела, приколоченную к кедру в роще… Я знал, что парня сжигает ненависть, но чтобы убить собственную мать… – Он посмотрел на Карен увлажнившимися глазами, в которых застыли слезы.
– Так что, как видишь, я породил на свет этого Джако. И я ответствен за смерть Марайи. И за смерть твоего Этана, храни Господь его невинную душу. Мы в ответе за свои поступки, дочка. Ах как нам приходится отвечать за них!.. Никому не удается избежать ответа.
«Какой у него усталый вид, – подумала Карен. – Я ни разу не видела его в таком состоянии. Тру – сильный человек, но все же такой хрупкий».
Пакстон опустился на колени перед могилой Марайи.
– Упокой Господь твою душу, подруга моя, – сказал он по-испански. – Упокойся с миром. – Выпрямившись, он посмотрел на Карен – его лицо снова стало суровым и непроницаемым. – Вэнс ничего не знает о Джако. – Он многозначительно помолчал, а потом добавил: – Но Марайе.
– И не узнает, – пообещала Карен. – Если только вы сами ему не расскажете.
– Многое может случиться в жизни, так что я оставлю это на твой суд, – промолвил Тру. И, не оборачиваясь, он пошел к своему коню. – Нам пора вернуться. Теплее не становится, а на тебе одна рубашка. – Он хотел было снять с себя куртку, но Карен остановила его.
– Мне она не нужна, Тру. Мне сейчас гораздо теплее, чем когда бы то ни было.
Он задумчиво посмотрел на Карен.
– Мне тоже, – буркнул он.
– Знаю, – кивнула Карен.
Они пустили лошадей шагом, направившись к ранчо по северной тропе, по которой Карен еще ни разу не ездила. Следуя по гребням холмов в западной части долины, они, к ее удивлению, выехали на тропу, спускавшуюся прямо к асиенде. Карен хотела было направить свою кобылу вниз, но Тру остановил ее.
– Карен, я много думал в последнее время и решил, что здесь тебе больше нечего делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44