- Уже выяснилось, чем я болен? - спросил Рёсукэ. Он дышал учащенно, голос был как у школьника.
- Да.
Эцуко поднялась, чтобы смоченным кусочком ваты увлажнить его губы, потресканные из-за постоянного жара. Вместо этого она прижалась к щеке мужа, которая заросла щетиной. Щеки Эцуко словно обожгло горячим песком.
- Все наладится! Эцуко тебя вылечит, непременно. Только не беспокойся. Если ты умрешь, то я умру тоже. (Ее никто не тянул за язык, чтобы давать фальшивые клятвы. Ведь свидетелей не было, а в Бога она не верила). Это никогда не случится! Ты непременно, непременно выздоровеешь!
Как сумасшедшая, Эцуко прижалась губами к потрескавшимся губам мужа. Из его рта, словно из подземного чрева, непрерывно струилось горячее дыхание. Своими губами Эцуко увлажнила губы мужа. Они были колючие, как шипы на розах, и измазаны кровью. Рёсукэ метнулся в сторону от ее лица.
Ручка на двери, обмотанная марлей, пришла в движение, и дверь приоткрылась. Эцуко отпрянула от мужа. Заглянула медсестра и сделала глазами знак. Эцуко вышла. В конце коридора стояла женщина в меховом полупальто и длинной юбке. Она облокотилась на окно. Это была женщина с фотографии. С первого взгляда ее можно было принять за полукровку: красивые, ровненькие зубы - как вставные; широкие ноздри. В руках она держала букет цветов. Мокрая парафиновая бумага, в которую были завернуты цветы, прилипала к ее красным ногтям. Одна нога была немного отставлена назад. В этой позе таился порыв к движению. На вид ей было лет сорок: ее возраст выдавали легкие морщины, неожиданно выпорхнувшие из уголков глаз, словно из засады. А с первого взгляда ей можно было дать лет двадцать шесть.
- Здравствуйте! - сказала женщина с едва уловимым акцентом неясного происхождения.
Эцуко оценила ее взглядом: мужчины называют таких женщин таинственными незнакомками, а на самом деле кто они? Эта обыкновенная высокооплачиваемая ночная бабочка. И она была причиной стольких страданий! Однако сейчас Эцуко была не в состоянии привести к одному знаменателю, к одной причине, к одному субъекту все свои страдания - прошлые и нынешние. В какой-то момент боль Эцуко обрела самостоятельное бытие - отдельное от существования Эцуко (как это ни странно), и стала развиваться сама по себе. Эта женщина, словно удаленный зуб, не вызывала у Эцуко ни малейшей боли. Подобно больному, который выздоровел после легкого недомогания, а теперь столкнулся лицом к лицу со своей смертью, Эцуко была растоптана одним только предположением, что эта женщина когда-то являлась причиной всех ее страданий.
Незнакомка вынула визитную карточку с мужским именем, сказала, что она пришла из фирмы, где работает ее муж, навестить больного сотрудника. На карточке стояло имя генерального директора фирмы. Эцуко ответила, что она не может сопроводить ее в палату больного, потому что врачи запретили пускать посетителей. По лицу женщины пробежала тень.
- Мой супруг просил меня навестить его и узнать о состоянии его здоровья.
- А мой супруг в таком состоянии, что ни с кем не может видеться.
- И все же, если вы позволите увидеть его, то у меня будет какое-то оправдание перед супругом.
- Если бы ваш супруг пришел сам, то я бы позволила ему войти.
- Почему же моему супругу позволительно входить, а мне нет? Я не нахожу никаких оснований. Вы говорите так, что у меня возникают подозрения.
- Ну, хорошо! Никому нельзя входить к нему! Теперь вы удовлетворены?
- Очень странно то, что вы говорите. Вы... вы его супруга? Вы супруга Рёсукэ?
- Я - единственная женщина, кто может называть его этим именем. Я его жена!
- Прошу вас, пожалуйста, не отказывайте. Я умоляю вас, позвольте мне только взглянуть! Вот - возьмите, пожалуйста, эту пустяковую вещь. Она украсит его изголовье.
- Благодарю вас!
- Госпожа Сугимото, можно увидеть его? Как он? Он серьезно болен?
- Никто не знает - выживет он или умрет, - ответила Эцуко, скривив губы.
- Ну, раз такое дело, то я войду без вашего позволения, - надменно сказала женщина, отбросив приличия.
- Ну, так ступайте же! Располагайтесь как у себя дома, если настаиваете! - сказала Эцуко, встав на пути. Потом через плечо произнесла:
- Вы уже знаете диагноз?
- Нет.
- Тиф.
Женщина остановилась, ее лицо побледнело.
- Ти-и-иф? - прошептала она.
По ее виду Эцуко поняла, что имеет дело с глупой женщиной. Напуганная этим словом, она выставила себя заурядной бабой, которая, едва заслышав о туберкулезе, начинает приговаривать: "Избави бог, избави бог!" Эта женщина могла даже перекреститься! Такие они. содержанки! Что это она хвост поджала? Эцуко решительно распахнула перед ней дверь. От неожиданности женщина вздрогнула. Эта реакция обрадовала Эцуко. Более того - Эцуко предложила ей стул, придвинув его поближе к изголовью мужа.
Женщина боязливо вошла в палату - на попятный идти было поздно. О. с каким наслаждением выставляла Эцуко напоказ мужу эту женщину, охваченную страхом! Она скинула полупальто, но не знала, куда его положить. Как бы не подхватить инфекции какой-нибудь! Отдать в руки Эцуко тоже опасно. Ведь она ухаживает за мужем, выносит посуду из-под него и всякое такое. Лучше бы не снимать пальто - так безопасней. Женщина снова накинула на плечи пальто, затем, отодвинув подальше стул, присела.
Эцуко назвала мужу имя, указанное на визитной карточке. Рёсукэ мельком взглянул в сторону посетительницы, но не произнес ни слова. Женщина скрестила ноги. Она была бледной и молчала.
Из-за ее спины Эцуко пристально следила за лицом мужа. Она, как медсестра, стояла на страже. Вдруг, чем-то обеспокоенная, Эцуко горько вздохнула: "А что если мой муж нисколечко не любит эту женщину? Стало быть, мои страдания были напрасны? Значит, мы просто дурачили друг друга пустыми забавами? Все это время я одна, как борец сумо, боролась с тенью противника? Если сейчас в глазах мужа не появится хоть малейший признак любви к этой женщине, то я не сойду с этого места! А если он не любил ни эту женщину, ни одну из тех троих, которым я отказала в свидании?.. Ах!.. Как мне быть? Какой жалкий финал!"
Рёсукэ, глядя в потолок, пошевелился под тяжелым одеялом - оно стало понемногу сползать с края кровати. Рёсукэ согнул ноги в коленях. Край одеяла сполз на пол. Женщина отпрянула, напрягшись. Она даже не протянула руки, чтобы поправить одеяло. Это сделала Эцуко, мигом подбежав к постели.
В эти несколько секунд Рёсукэ повернул голову в сторону посетительницы. Эцуко, занятая одеялом, пропустила это мгновение. Однако интуитивно она почувствовала, что муж и эта женщина обменялись взглядами взглядами, в которых сквозило презрение к ней, Эцуко. Он, больной, почти при смерти, с высокой температурой, улыбнулся и подмигнул этой женщине.
Это была не интуиция, а скорее всего догадка, возникшая в тот момент, когда дернулась щека у мужа. И тогда Эцуко испытала чувство облегчения, недоступное пониманию тех, кто привык примитивно судить о вещах.
- У вас нет причины для беспокойства, вы поправитесь. Сердце у вас крепкое, как ни у кого, - с чувством произнесла женщина.
Ласковая улыбка расплескалась на заросшем лице Рёсукэ, Возникло неловкое молчание. Женщина мелодично рассмеялась.
Через несколько минут она ушла.
В эту ночь у Рёсукэ случилось воспаление мозга. Тифозная сыпь проникла в мозг. В комнате ожидания, внизу на всю громкость играло радио. Оно транслировало какой-то визжащий джаз.
- Это невыносимо, - стонал Рёсукэ. - Я так страшно болен, а тут еще эта нелепая музыка, - с трудом говорил он, жалуясь на ужасные головные боли. Чтобы яркий электрический свет не резал глаза больному, лампочка в палате была занавешена платком. Эцуко встала на стул и собственноручно завязала муслиновый платок, не обращаясь за помощью к медсестре. Свет электролампочки, просачиваясь через ткань, отбрасывал на лицо Рёсукэ тень, придавая ему травянистый, нездоровый оттенок. Глаза, мерцающие слезами обиды, наливались кровью.
- Пойду-ка я вниз и выключу радио, - сказала Эцуко.
Она отложила вязанье, поднялась. Подойдя к двери, услышала за спиной страшный крик. Это был крик зверька, на которого наступили. Эцуко обернулась. Рёсукэ сидел на постели. Обеими руками он намертво вцепился в одеяло - и, словно ребенок, беспокойно впился глазами в дверь.
На крик прибежала сестра. Вдвоем они уложили Рёсукэ - словно он был складным стулом - в постель; помогли ему засунуть руки под одеяло. Больной не прекращал стонать, но был послушен. Через некоторое время, дико вращая глазами, он снова завопил:
- Эцуко! Эцуко!
В голову Эцуко пришла странная мысль: из всех женских имен он выкрикнул ее имя, но выкрикнул не по своей воле, а по ее воле, по ее внушению, именно ее имя он должен рапортовать так же отчетливо, как параграф в уставе, - в этом Эцуко была убеждена.
- Ну же, еще разок, позови!
Медсестра удалилась с докладом к доктору, когда Эцуко наклонилась над Рёсукэ и, требуя произнести ее имя, схватила его за грудки и жестоко тряхнула. Задыхаясь, он снова подал голос:
- Эцуко! Эцуко!
Глубоко за полночь Рёсукэ стал выкрикивать бессвязные слова: "Темно! Темно! Темно! Темно!" Он свалился с кровати, опрокинул стол. Бутылочки с лекарствами и рожок для питья с грохотом покатились по комнате. Ступая босыми ногами по осколкам, он оставлял кровавые следы. Три больничных служителя прибежали на шум и утихомирили больного.
На следующий день ему сделали укол успокоительного, тело положили на носилки и занесли в машину. Не таким уж легким он оказался. Шел дождь. От госпиталя до ворот, где ждала машина скорой помощи, его сопровождала Эцуко, раскрыв над ним зонтик.
Госпиталь инфекционных заболеваний. Когда Эцуко увидела, что машина приближается к этому унылому зданию, что находилось по другую сторону железного моста, отбрасывая тень на выщербленный тротуар, ее лицо озарилось невольной радостью. Чему она радовалась? В этом здании она увидела образ своей одинокой жизни... Идеал ее жизни обретал конкретные очертания. Вот теперь-то никто не сможет проникнуть на ее Остров Одиночества! Никто! Если кому и будет позволено там находиться, так только тем, для кого сопротивление вирусу является единственным смыслом существования.
Бред, ночное недержание, рвота, диарея, зловоние - вот что ожидает всякого, кто поселится на этой территории. Эта грубость и непристойность единственная форма воспевания жизни. Оно не нуждается ни в законах, ни в моральных оправданиях. Там каждое мгновение, словно на рыбном рынке, воздух сотрясается от выкриков торговцев, предлагающих свой товар: "Живая! Живая! Живая!" Это место похоже на вокзал: жизнь прибывала и отправлялась; приходила и уходила; высаживала одних пассажиров и подбирала свеженьких. Какое суматошное место! Безумное сборище тел объединяла простая форма жизни - вирус. И врач, и больной были олицетворением вируса, который свидетельствовал о невидимой жизни. Нередко на весах жизни человек и вирус уравновешивали друг друга. Там, где жизнь торжествует ради жизни, мелкие страстишки не выживают, - вот тогда всем распоряжается счастье. Оно, как известно, - продукт скоропортящийся. Его необходимо потреблять сразу, пока не исчезло!
И Эцуко с небывалой страстью окунулась в жизнь, пропитанную смрадом и смертью. Муж постоянно мочился под себя. На следующий день после госпитализации она обнаружила в его испражнениях кровь. То, чего опасались, произошло - внутреннее кровотечение.
У него не спадала высокая температура, но несмотря на это он не терял в весе; цвет лица тоже не менялся. Лежа на жесткой кровати, он сиял румянцем - словно младенец. Для буйных выходок у него не было сил. Мрачный и апатичный, он держался обеими руками за живот или поглаживал грудь кулаками. Или обнюхивал пальцы, растопыренные перед ноздрями.
В неусыпном, застывшем взгляде Эцуко воплощалось теперь все ее существование. Ее глаза, словно незащищенные окна, куда врывается беспощадный ветер и дождь, казалось, не закрывались целую вечность. Медицинский персонал с удивлением наблюдал, как лихорадочно и самоотверженно она ухаживает за мужем. Она спала в сутки часа два - и то вполглаза, не отходя от больного, вдыхая смрадный запах полуголого тела, урины. И даже в эти часы короткого сна ей приходилось вскакивать, когда он, словно падая во сне в глубокую пропасть, выкрикивал ее имя.
В качестве последней меры доктор рекомендовал переливание крови, но мимоходом намекнул на ее безнадежность. После переливания Рёсукэ сразу же утихомирился - он заснул. Медсестра принесла бланк. Эцуко вышла в коридор. Там стоял подросток в нахлобученной на голову охотничьей шляпе. Цвет его лица был нездоров. Он ждал. Увидев Эцуко, он снял шляпу и молча поклонился. На голове, над левым ухом была хорошо заметна небольшая плешь. Глаза слегка косили, нос был сильно приплюснут.
- Что тебе? - спросила Эцуко. Подросток мял в руках шляпу, правой ногой шоркал по полу. Он ничего не сказал.
- А, вот это?
Эцуко указала на бланк. Мальчик кивнул.
Он получил деньги и повернулся к выходу. Эцуко смотрела ему вслед. Джемпер на спине был замызган. Она подумала, что кровь этого мальчика сейчас циркулирует в жилах Рёсукэ. "Разве она поможет Рёсукэ? Было бы лучше, если бы кровь продал взрослый мужчина. Грешно брать кровь у мальчика. А у взрослого разве не грешно?" Мыслями Эцуко вновь возвращалась к больному мужу. "Хорошо бы продать излишек зараженной крови Рёсукэ продать ее здоровым людям! И тогда Рёсукэ поправится, а здоровые - пусть заболеют. Вот это эффект будет от денег, ассигнованных городским бюджетом на содержание госпиталя инфекционных заболеваний! Нет, это не вернет здоровье Рёсукэ. Если он выздоровеет, то он сбежит от меня навсегда. Навсегда!" Эцуко понимала, что этот беспорядочный поток мутных мыслей захлестывает ее сознание в полусне, в полубреду - так внезапно заходит солнце и на землю падают сумерки. В вечернем небе плыли белые облака, вместе с ними поплыли окна, вытянутые в одну цепочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23