Так он стал свидетелем всего происходящего: нетерпения Якити, колких замечаний Кэнсукэ, участия всей семьи в подготовке к радушному приёму высоких гостей, приближения ночи, сомнения, утраты надежды. События, произошедшие в этот день, преподали Эцуко еще один урок: никогда ни на что не надеяться. В то же время она испытала странный прилив влюбленности в Якити. Она видела, как отчаянно он пытается противостоять страданию, вызванному ложными надеждами. С тех пор, как она приехала в Майдэн, это чувство возникло у неё впервые. Вероятно, телеграмма была отбита ради забавы. Это мог быть кто-нибудь из многочисленных друзей Якити в Осака после банкета, в полупьяном задоре.
Исподволь Эцуко старалась быть ласковой с Якити. Чтобы её участие не бросалось в глаза, она проявляла заботу о нём по-родственному, по-семейному. Эцуко остерегалась вызвать в нём взаимную симпатию.
После десяти часов вечера Якити окончательно упал духом. Он вспомнил Рёсукэ. Впервые в жизни на него стало наползать унизительное чувство страха.
Его никогда не посещала мысль о греховности, а теперь она саднила где-то в уголке сердца. Эта мысль не отступала от него, наваливалась, угнетала, вызывая на языке горьковато-сладкий привкус. Ему казалось, что эта мысль обольщает его сердце, склоняет к какому-то поступку. Близкое присутствие Эцуко как бы подтверждало его смутные ощущения: в этот вечер она была необыкновенно красивой.
- В хлопотах и заботах провели ещё один День Равноденствия. Давай поедем вместе в Токио - на кладбище, на годовщину? - сказал Якити.
- Вы хотите взять меня с собой? - переспросила Эцуко, скрывая радость. Помолчав, она добавила:
- Отец, не надо беспокоиться о Рёсукэ. Если бы он был сейчас жив, то всё равно не был бы моим.
* * *
Следующие два дня выдались дождливыми. Солнце вышло на третий день, двадцать шестого сентября. С утра все были заняты стиркой. Эцуко вывешивала штопаные носки Якити. Если бы она купила ему новые носки, то он, вероятно, не был бы обрадован такому подарку. Вдруг её осенило: "А что, если Сабуро тоже вздумается простирнуть свои носки?" Сегодня утром она видела его по-прежнему без носков, в разбитых спортивных ботинках на босу ногу. Приветствуя госпожу, он старался улыбнуться как можно любезней. Его грязная лодыжка со следами свежих порезов травой выглядывала из разбитой обуви.
"Наверное, он приберег носки на случай, если сподобится куда-нибудь пойти. Хоть они не дороги вовсе, а бережет! Склад ума как у подростка парень-то деревенский..."
Бельевая верёвка была привязана к толстым дубовым веткам - дубы росли прямо перед кухней. Каждый сантиметр пеньковой верёвки был занят. Западный ветер, пронизывая рощу каштанов, развевал сырое белье, хлопая им над головой Магги. Посаженная на цепь, Магги несколько раз срывалась с насиженного места, замирала и порывисто лаяла - словно ее настигали воспоминания.
Эцуко ходила вдоль верёвок, проверяя на ощупь бельё - не высохло ли? Вдруг сильный порыв ветра со всего размаха залепил ей лицо мокрым белым фартуком. Получив звонкую пощечину, Эцуко залилась краской.
Куда подевался Сабуро?
Она закрыла глаза и вспомнила: грязные голые лодыжки, свежие царапины... Его дурные привычки, едва заметная улыбка, бедность, заношенная одежда, - всё это вызвало в ней умиление.
Какая притягательная бедность! Эцуко нравилось в нём именно это. Его бедность для Эцуко была тем же, чем женская стыдливость для мужчин.
"Может быть, он сидит в своей комнате и зачитывается самурайскими повестями?"
Эцуко прошла через кухню, вытерла мокрые руки о подол передника. У задних дверей кухни стоял мусорный ящик. Это был железный бак, куда Миё всегда выбрасывала остатки пищи и порченые овощи. Когда бак наполнялся, она вываливала содержимое в яму размером в два татами - там вызревал компост.
На выходе из кухни Эцуко случайно взглянула на мусорный бак и остановилась - из-под пожелтевшей зелени и рыбных костей торчала новенькая тряпица. Она узнала этот темно-синий цвет. Эцуко брезгливо поддела пальцем вещицу, пока никто не видел, и вытащила наружу. Это был носок. Под тёмно-синим носком показалась пара коричневых. Судя по внешнему виду, их даже не примерили - по-прежнему висела прикреплённая проволочкой торговая марка универмага. Несколько мгновений она бессмысленно стояла наедине со своей находкой, пока носки не выпали из ее рук на кучу отходов. Минуты две или три она была в замешательстве; потом быстро огляделась по сторонам и, словно женщина, зарывающая свой выкидыш, торопливо засунула две пары носков под желтую ботву овощей и рыбных костей. Тщательно вымыла руки. Она раздумывала, пока мыла руки, и продолжала раздумывать, когда вытирала их о передник. Не так-то просто было привести мысли в порядок. Как только Эцуко пришла в себя, первое, что она почувствовала, это необъяснимую тошнотворную ярость. Когда Эцуко появилась перед окном спальни Сабуро, он переодевался в рабочую одежду. Увидев госпожу, Сабуро поспешно застегнул пуговицы на сорочке, почтительно поклонился. Пуговицы на рукавах еще не были застегнуты. Он вопросительно взглянул на Эцуко. Она молчала. Он застегнул пуговицы на рукавах. Эцуко продолжала молчать. Сабуро был поражен каменным выражением её лица.
- Что случилось с твоими носками, что я подарила тебе на днях?
С виду Эцуко была ласковой, однако в её нежном голосе посторонний человек различил бы грозную ноту. Гнев зарождался где-то глубоко в сердце. Причина гнева была необъяснима. Она распаляла себя всякими домыслами иначе сам вопрос был бы невозможен.
В черных щенячьих глазах Сабуро металось смятение. Он снова стал расстёгивать только что расстегнутый левый рукав.
- В чем дело? Почему не отвечаешь?
Эцуко облокотилась на подоконник. Она пристально, с вызовом смотрела на Сабуро. Гнев ее разгорался. Она испытывала прилив наслаждения. О. какое это было наслаждение! Прежде она и представить не могла, что такое возможно. В ней разгоралось торжествующее чувство, она жадно всматривалась в грациозную загорелую шею, склонённую перед ней, в свежий порез бритвой на подбородке... Эцуко не замечала, как её слова, её голос всё больше и больше переполнялся ласковой интонацией.
- Ну да ладно уж! Не робей. Просто я увидела их в мусорном баке... Это ты выбросил?
- Да, я, - ответил Сабуро без колебания.
"Кто-то за всем этим стоит, иначе он выдал бы себя голосом".
За спиной Эцуко раздались всхлипы. Это была Миё. Она плакала, прикрывая лицо старым мышиного цвета саржевым фартуком, непомерно большим для её роста.
- Это я выбросила! Это я выбросила!
- Что ты такое говоришь? И чего ты плачешь?
При этих словах Эцуко бросила мимолетный взгляд на Сабуро. В его глазах вспыхнуло беспокойство, он хотел что-то сказать Миё. Грубо сорвав с лица Миё фартук, Эцуко опередила его. Под фартуком скрывалась перепуганная, раскрасневшаяся физиономия. Деревенская простушка. Лицо было измазано слезами и выглядело уродливо. Или близко к этому. Её щёки распухли от обиды, лиловели, словно переспелая хурма, вот-вот готовая лопнуть; бессмысленные зрачки расширены; нос сплющен; тонкие реденькие бровки... Из всего этого набора Эцуко раздражали только губы. Губы Миё были пухленькие, как алая подушечка для иголок, обрамлённые пушком, словно персик. Прелестные губы, вздрагивающие от рыданий, поблескивающие от слез. Губы Эцуко были намного тоньше.
- В чем дело? Отвечай! - Меня не волнуют выброшенные носки. Мне нужно знать, почему ты выбросила их?
- Да, госпожа!
Мне хотела было ответить, но Сабуро опередил её, выдав себя находчивостью, обычно ему не свойственной.
- Госпожа, это правда я выкинул. Я подумал, что не заслужил носки, поэтому нарочно выбросил их. Это я сделал, госпожа.
- Не говори глупостей, это не повод!
Миё вообразила, что Эцуко сообщит хозяину о проступке Сабуро и тогда Якити обязательно накажет его. Она не могла позволить Сабуро выгораживать ее, поэтому снова вмешалась в разговор.
- Госпожа, это я их выбросила! Когда вы подарили Сабуро эти носки, он сразу же показал мне ваш подарок. Я сильно засомневалась в том, что он получил эти вещи даром. Тогда Сабуро рассердился и сказал: "Хорошо, возьми эти носки себе!" Он бросил их и ушел. Но я же не могу носить мужские носки, поэтому выбросила.
Миё снова подняла передник, утёрла лицо. Вот и причина выяснилась. Какая милая, однако, отговорка: "Женщины не носят мужских носков!"
Эцуко поняла, в чем тут дело. Вялым голосом она сказала:
- Ну ладно! Не плачь! Если Тиэко или другие домашние увидят тебя в таком виде, то я не знаю, что они подумают. Разве мыслимо подымать шум из-за какой-то пары носков? Перестань! Вытри слезы!
Эцуко нарочно не смотрела на Сабуро. Она обняла Миё за плечи и, поглядывая на непричёсанную и давно не мытую голову, увела её.
"Ну что за женщина! Вы видели таких, а? Ну что за женщина?"
В кроне дуба раздался посвист сорокопута - впервые в этом году. Ясное осеннее небо оплетали ветви дубов. Миё заслушалась пением, оступилась, забрызгала подол платья Эцуко. Та вскрикнула и освободила руку. Миё тут же присела на корточки, словно собака, и стала тщательно вытирать подол платья саржевым передником, которым она сама недавно утирала слезы. И все-таки в этих усердных движениях было больше обиды, чем чего-либо иного.
Вскоре Эцуко увидела Сабуро в злополучных носках. Он невинно улыбнулся и поклонился ей - как ни в чём не бывало.
* * *
И Эцуко обрела смысл жизни.
Со дня того происшествия до десятого октября, когда произошли неприятности на Осеннем Фестивале, Эцуко знала, ради чего она живет на свете.
Эцуко никогда не беспокоилась о спасении души, не взывала о помощи к высшим силам. Тем более удивительно, что в ней пробудилось какое-то понимание смысла жизни.
Большинству людей довольно легко думать о том. что их жизнь ничего не стоит. Однако человеку с тонкой душевной организацией трудно согласиться с тем, что отсутствие смысла обесценивает его жизнь. Эцуко была из такой породы. Ее счастье зависело от решения экзистенциальных проблем. Как правило, для ума обывательского смысл жизни заключается в стремлении к счастью. Мы пробираемся сквозь жизнь, ищем на ощупь смысл; но пока его не обнаружим, продолжаем жить, как бог на душу положит. Смысл антиномичен. Когда мы находим его. то и жизнь приобретает двойственный характер. И вот, чтобы достичь единства, мы вкладываем всю мощь страсти, которая составляет сущность жизни. Страсть становится объектом нашего поклонения. Единство иллюзорного и реального составляет суть понятия "смысл жизни", которое действует как закон, не имеющий обратной силы. И вследствие этого мы поворачиваемся к тому, что временно, бренно и ложно.
Но все это не имело к Эцуко никакого отношения. Смысл жизни Эцуко представляла в виде экзотического растения, которое неожиданно вырастает на жизненном пути. Эцуко пришла к умозаключению, что между иллюзией и воображением существует огромное различие. Воображение она относила к разряду философских категорий, интеллектуальные упражнения, которые чреваты опасными последствиями - вроде авантюрного полёта на планере с весьма точным графиком времени и места прибытия. Она обладала талантом манипуляций понятиями - словно нищий, умело выдавливающий пальцами вшей в складках одежды. Чтобы не думать бесцельно и непрерывно о бессмысленности существования, этот талант помогал ей обуздывать воображение.
Что там говорить, сама жизнь подкидывает немало вещественных доказательств, уличающих жизнь в бессмысленности, - что, собственно, и оправдывало бездумное существование Эцуко. Эта коллекция улик, призрачных вещей и дел, обозначившая горизонт её желаний и надежд, пропущенная через плавильный тигель сознания, раздувалась в пустой шар бездумной жизни. Ее воображение выполняло роль судебного исполнителя, который врывается с постановлением о наложении ареста на её желания. На обратной стороне этой бумаги имелась даже печать и подпись.
Нет ничего, что превышало бы силу страсти. Однако мирские страсти подвержены выветриванию. А повинны в этом - желания и надежды.
В этом случае следует сказать об инстинктах Эцуко: они обнаруживают много общего с инстинктами охотника. Стоит ей случайно заметить, что в дальнем кустарнике вздрагивает белый хвостик зайца, как в ней пробуждается коварство, в жилах начинает играть кровь, охватывая все тело странным волнением; мышцы сокращаются, а нервная система, словно наложенная на тугой лук стрела, напрягается. В часы досуга, когда Эцуко теряла всякий смысл жизни, исчезало и это сходство - она проводила дни в лености, нежилась вблизи лампы.
Одним людям живётся легко, а другим - чрезвычайно трудно. Эта очевидная несправедливость - ещё большая, чем расовая дискриминация, - не возмущала Эцуко.
"К жизни нужно относиться легко, - думала она. - В конце концов, людям, которым живется легко, не приходится искать оправдания; однако те, кому жизнь в тягость, очень часто вынуждены искать оправдания такому положению вещей. Говорят, что жизнь обременительна сама по себе. В некотором смысле умение находить трудности в жизни помогает большинству людей относиться к ней с лёгкостью. Если бы у нас не было этого дара, то наша жизнь - какая бы трудная или легкая она ни была - превратилась бы в полый шар, катящийся по наклонной. Это умение находить трудности спасает нас от примитивного существования. Собственно, нет ничего выдающегося в такого рода даре. Он должен быть предметом первой необходимости. Те. кто подкручивает, так сказать, весы жизни, чтобы обвесить других, наверняка еще получат свою долю наказания в преисподней. Если не вмешиваться в механизм жизни, на весах которого отвешивается справедливая порция тягот, то тяготы эти будут по плечу каждому, словно тяжелые зимние одежды. На ком жизнь висит, сковывая телодвижения, тот, несомненно, больной человек. Иногда мне кажется, что я родилась, выросла и продолжаю жить в далёкой северной стране, поэтому я вынуждена в отличие от других носить тяжелую одежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23