Но отозвал их ловчий; он
Не мог подозревать, чтобы Лисе так ловко
Направить удалось его на ложный путь.
"Наверно у нее, - сказал он, - где-нибудь
Поблизости имеется лазейка:
Недаром же никто из псов
Не забегает далее столбов,
Где этих молодцов почтенная семейка
Висит; но вновь она придет, я подожду".
И впрямь, Лиса пришла - и на свою беду!
Вот лаем залилися псы, и вот уж снова
На перекладину Лисица взобралась,
В надежде, что опять, как в прошлый раз,
Здесь для нее спасение готово;
Но тут же и пришел бедняжечке конец.
Отсюда вывод ясен, без сомненья,
Что изменять порой полезно план сраженья.
А между тем, конечно, сам ловец
Едва ли бы сумел что-либо в этом роде
Для своего спасенья изобресть.
Не то, чтобы ума в нем не хватило, - есть
Его довольно в английском народе,
Но жизнью он почти не дорожит,
И это более всего ему вредит.
К вам возвращаюсь я опять...
Не для того, чтоб снова славить;
Вам похвалами докучать
Мысль эту надо мне оставить.
Какая песня наша или стих
Своей хвалою льстивой может свет забавить
И одобрение стяжать в краях чужих?
Мне кажется, на истину похоже
То, что один ваш принц сказал:
Строка, любовию внушенная, дороже,
Чем несколько страниц похвал.
Вам в дар последние усилья
Я Музы подношу своей.
Ничтожен он: стыдиться ей
Придется своего бессилья;
Но все ж бы я хотел, чтоб удалося вам
Вниманье возбудить к моим стихам
В той, что, при вашем небе хмуром,
Цитеры данников взялася к вам привлечь
И покровительство оказывать Амурам.
Конечно, догадались вы, что речь
Идет о той богине,
Которой имя Мазарини.
Н. Юрьин.
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24). Г-жа Гарвей, которой посвящена басня, была вдова кавалера Гарвея, умершего в Константинополе на службе королю Карлу II. Лафонтен имел случай часто встречаться с ней, когда она приезжала в 1683 г. в Париж к своему брату, милорду Монтэгю, английскому посланнику при французском дворе.
237. Солнце и Лягушки
(Le Soleil et les Grenouille)
В лице царя светил от всяких зол оплот
Имели дочери болот;
Ни бедность, ни война, ни прочих бедствий бремя
Лягушечье не тяготили племя:
Росло и ширилось могущество его.
Но как ни хорошо жилось прудов царицам
(Мы так зовем Лягушек оттого,
Что имя громкое давать вещам и лицам
Не стоит ровно ничего),
Однако соблазнила их попытка
Предательством за милость отплатить.
Их наглость стало трудно выносить;
От благоденствия избытка
И гордость, и безумство их росли,
И вот они шуметь так стали непристойно,
Что уже спать никто не мог спокойно.
Когда б великие и малые земли
Поверить крику их могли,
То на Природы око
Все двинулись бы вдруг в поход:
Оно причина всех невзгод,
Оно всех истребить желало бы жестоко,
И противу него собрать
Могучую скорее надо рать.
Чуть Солнце ступит шаг, тревогу
Бьет тотчас квакающий люд,
И, снарядив послов в дорогу,
Лягушки их ко всем державам шлют.
Поверить им, так во вселенной
Все совершает свой круговорот
Вкруг жалких четырех болот;
Упреки дерзкие доныне неизменно
Солнце и Лягушки
Все повторяет их язык.
Однако прекратить им лучше бы свой крик
И не вводить во искушенье,
На Солнце ропотом, его долготерпенье.
Что, ежели оно устанет вдруг терпеть
И с ними поступить захочет по иному?
Боюсь, чтоб царству водяному
Об этом не пришлося пожалеть.
Н. Юрьин.
Басня эта аллегорически говорит о возникавших тогда распрях между Голландией и Людовиком XIV, который и изображается здесь в виде солнца. Первый написал басню на эту тему Коммир (прим. к б. 227), которому Лафонтен и подражал в своей басне.
238. Союз Крыс
(La ligue des Rats)
Мышь бедная давно жила в большой тревоге:
Кот постоянно ей встречался по дороге,
И сторожил ее на каждом он шагу.
Чтоб в лапы не попасть врагу,
Желая поступить разумно в деле этом,
К соседке Крысе Мышь явилась за советом.
Та Крыса у других слыла за образец,
Так велики ее все были совершенства.
Себе жильем ее крысиное степенство
Избрало чуть что не дворец;
Она уж сотни раз хвалилась громогласно,
Что не боялася ни кошек, ни котов,
Ни их когтей, ни их зубов.
"Сударыня,-так Крыса молвила,-напрасно
Старалась бы одна Кота я победить,
Который вздумал вам вредить;
Но если б мы всех крыс собрали по соседству,
То мы бы нанесли Коту большой урон".
Тут Мышь отвесила почтительный поклон,
А Крыса к своему спешит прибегнуть средству
И к кладовой бежит, где той порой
За счет хозяина у Крыс был пир горой.
В волнении она не видит и не слышит
И от усталости чуть дышит.
"Что с вами?" - говорит одна из Крыс.
А та в ответ: "Скажу вам покороче,
Зачем я изо всей бежала мочи.
Кот Раминагробес
Стал истреблять мышей с неслыханным упорством.
Кот этот - злейший из котов.
Коль съест он всех мышей, то будет он готов
Приняться и за Крыс с подобным же прожорством".
"Да! это так! - поднялся крик.
Все за оружие возьмемся живо!"
Иные и всплакнули в этот миг,
Но им не охладить всеобщего порыва.
Повылезали Крысы все из дыр,
Вот каждая кладет в свою котомку сыр;
Клянется каждая, собравши всю отвагу,
Назад не делать шагу;
Все, как на пир, торопятся скорей,
Ликуют, точно с их души скатилось бремя.
Но Кот был, видно, их хитрей
И за голову Мышь держал уж в это время.
На помощь ринулась бедняжке вся их рать,
А у Кота в когтях трепещется добыча,
И он не только что не хочет отступать,
Но войску Крыс идет навстречу сам, мурлыча.
Заслышав этот грозный звук,
Премудрые все Крысы вдруг
Спешат, забыв к войне приготовленья,
В свои укромные места.
Свершив благополучно отступленье
К своей дыре, одной лишь мыслью занята
Там Крыса каждая: не видно ль где Кота?
Н. Юрьин.
Сюжет басни принадлежит, вероятно, самому Лафонтену. В ней, как и в предыдущей, намекается на распри голландцев с Людовиком XIV. Некоторое сходство с ней имеет басня Измайлова: "Кот и Крысы".
239. Дафнис и Алцимадура
(Daphnis et Alcimadure)
Подражание Феокриту
Г-же де ла Мезанжер
Прелестной матери пленительная дочь!
Вас тысячи сердец владычицей считают,
Не говоря о тех, что дружбу к вам питают,
И тех, что страсть свою не в силах превозмочь.
Хочу я уделить - признаюсь прямо
Здесь, во вступленьи, для обеих вас
Хотя немного фимиама,
Которым славится Парнас.
Я утонченности придать ему сумею:
Приготовлять его секретом я владею.
Итак, я вам скажу... Но можно ль все сказать?
Способность выбирать у места здесь была бы.
Увы! и голос мой, и лира стали слабы,
И мне приходится им отдых дать.
Лишь ваш изящный ум, да сердца нежность,
Да красоту души хвалить придется мне.
Все эти качества - лишь ваша принадлежность.
Да той, что славлю здесь я с вами наравне.
Но берегитесь, чтобы этим розам
Шипов не повредили острия.
К Амура вы прислушайтесь угрозам:
Он лучше научить сумеет вас, чем я.
Кто к голосу его бывает глух, тем худо
Приходится... Сейчас пойдет об этом речь.
Раз дева, красоты едва расцветшей чудо,
Решилась пренебречь
И властью, и могуществом Амура.
По имени Алцимадура,
Сурова и горда, она то средь дубрав,
То в роще зеленеющей, то в поле
Плясала и резвилася на воле,
И был законом ей лишь прихотливый нрав.
Красою равная прекраснейшим, при этом
Жестокостью она жестоких превзошла.
Когда в суровости мила она была,
То как пленить она могла б своим приветом!
К несчастью, вид ее огонь любви зажег
В Дафнисе. Был он юный пастушок,
И родом благородный, и прекрасный.
Но ждать ее любви был труд напрасный:
Ни слова нежного, ни взгляда он не мог
Добиться от красавицы холодной,
И, страстью утомясь бесплодной,
Найти отраду в смерти думал он.
Отчаяньем сражен,
К дверям он девы прибежал жестокой...
Увы! ему лишь пред зефирами излить
Пришлось все муки страсти одинокой,
И не пришел никто хотя бы дверь открыть
Жилища, где, его страданья презирая,
Подругам праздник дева молодая
Устроила, свою соединив красу
С красой цветов, в лугах растущих и в лесу.
"Мечтал я умереть,-сказал он,-пред тобою,
Но ненавистен стал мой вид для глаз твоих!
Как всех утех других,
Так и отрады этой горестной судьбою
Вкусить мне не дано.
Я поручил отцу, чтоб, по моей кончине,
Мое наследье он вручил тебе: оно
Тобою отвергалося доныне;
Пускай мои луга, мой пес и все стада
Твоими будут навсегда.
А из богатств моих остатка
Пускай мои друзья воздвигнут храм:
Твое изображенье будет там;
На алтаре в цветах не будет недостатка.
Мне памятник простой пусть иссекут,
И пусть стоит вблизи он с надписью такою:
"Дафнис в любви нашел лишь смерть.
Помедли тут,
О путник, и скажи, в слезах, с тоскою:
Погиб он, признавая лишь закон
Алцимадуры бессердечной..."
Тут, прерван Паркою, не кончил речи он,
Сражен навек печалью бесконечной.
И вот, ликуя, пышно убрана,
Явилася жестокая. Напрасно
Надеялись, что хоть слезу она
Прольет над участью его несчастной.
Цитеры сын еще был оскорблен сильней:
С подругами, его не опасаясь гнева,
Вкруг статуи его плясать решилась дева;
Бог на нее упал и тяжестью своей
Убил ее. И вот раздался голос с неба;
Подхвачен эхом он - и слышит целый свет:
"Пусть любит все теперь: бесчувственной уж нет".
Меж тем Дафниса тень, спустившись в мрак Эреба,
Вся содрогнулась вдруг, увидев деву там.
И слышал целый ад, как гордая просила
Прощенья у того, кого она убила.
Но не хотел теперь ее он слушать сам,
Как и Улисса речь Аякс в стране Плутона,
Иль вероломного любовника Дидона.
Н. Юрьин.
Подражание одной из идиллий Теокрита. Предполагают, что Лафонтен писал басню также под влиянием стихотворения "Амур-мститель" знаменитого французского, писавшего во вкусе древних, поэта Жана Антуана Баифа (1532-1589), сына известного в свое время дипломата и писателя, переводчика Софокла и Эврипида, Лазаря Баифа. Г-жа Мезанжер, которой посвящена басня-вторая дочь г-жи де Саблиер.
240. Третейский Судья, Брат милосердия
и Пустынник
(Le Juge, l'Hospitalier et le Solitaire)
Желая отыскать спасенья двери,
Три человека, все святые в равной мере
И духом преисполнены одним,
Избрали для сего три разные дороги.
А так как все пути приводят в Рим,
То каждый к цели, без тревоги,
Пустился по тропиночке своей.
Один смущался тем, что тяжбы меж людей
Имеют свойство
Плодить тревоги лишь и беспокойства
И тянутся притом года; а так как он
К богатств стяжанью не стремился с жаром,
То вызвался решать все споры даром.
Мы обрекли себя, с тех пор, как есть закон,
За все свои грехи на горькую судьбину
Тягаться нашей жизни половину...
Полжизни? Нет! Порой жизнь нашу целиком!
И Миротворец наш мечтал лишь об одном:
Как в людях истребить подобное влеченье.
Второй святой болящих исцеленье
Задачею избрал, - хвала ему и честь!
Способность облегчать чужих страданий бремя
Всем видам добрых дел готов я предпочесть.
Но те же, что и в наше время,
Больные были и тогда,
И ладить с ними трудно иногда
Бывало Брату милосердья.
Среди упреков он и жалоб вечных жил:
"Как много для других в нем рвенья и усердья!
Они его друзья, а нас он позабыл".
Но что все жалобы такие и укоры
В сравненьи с тем, что вынести пришлось
Тому, кто пожелал решать чужие споры!
Ах! к удовольствию сторон не удалось
Постановить ему решение ни разу:
Всегда чьему-нибудь казалось глазу,
Что был судья не прав
И в правосудия весах была погрешность.
Своих стараний видя безуспешность
И жалобы выслушивать устав,
Спешит в больницу он к товарищу.
Узнали Друзья тут, что один им был сужден удел,
И что отречься лучше им от дел,
Которым оба труд и время посвящали.
Излить свою печаль они приходят в лес.
Там, где средь голых скал бежал источник
чистый,
И где ни ветерок, ни солнца луч с небес
Не проникал под свод тенистый,
Им встретился товарищ третий их.
И просят у него они совета.
- Ищите, - он сказал, - его в себе самих:
Что нужно вам, от вас лишь можно ждать ответа.
Познать самих себя - вот в чем
Долг смертных пред Верховным Существом.
Познали ль вы себя средь суетного света?
Лишь в царстве тишины доступно это нам,
Иначе труд потратим мы напрасно.
Взмутите этот ключ, увидите ль вы там
То, что сейчас в нем отражалось ясно?
-Что видеть мы могли б тогда,
Как темным облаком затмилась бы от ила
Кристально чистая вода?
- Чтобы она опять ваш образ отразила,
Ей надо дать покой.
Мы созерцать себя должны в уединеньи.
Так говорил святой,
И послужил совет его им во спасенье.
Я не хочу сказать, что избегать должны
Мы должностей: ведь если мы больны,
Или судиться страстию объяты,
То нам и доктора нужны, и адвокаты.
Едва ли недостаток будет в них,
Пока к деньгам иль почестям стремленье
Жить будет в людях; но в заботах мелочных
У нас является самих себя забвенье.
Вы, чью заботливость встречаем мы везде,
О сильные земли! вас, средь тревог обычных,
Смущают тысячи случайностей различных:
В дни счастья гордые, дрожащие в беде,
Не видите себя, поверьте, никогда вы,
Да вы и никого не видите вокруг;
Когда ж об этом мысль порой придет вам
вдруг,
Вас тотчас прерывает льстец лукавый.
Я этим завершу свой труд. Таков урок,
Который я векам грядущим завещаю!
Царям и мудрецам его я предлагаю,
И чем бы лучше я закончить мог?
Н. Юрьин.
Басня написана под влиянием "Житий святых отцов пустыни" французского публициста Арно д'Андильи (1560-1619), сторонника Генриха IV, защитника парижского университета против иезуитов.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32