Мне будет веселей с тобой вдвоем.
Коль скоро царь богов со скукою знаком,
Хоть он царит над миром, то по чести
Тебе скажу,
Могу скучать и я: ведь я ему служу.
Ты можешь говорить со мною смело".
Сорока принялась судить и вкривь, и вкось,
О том и о другом, - о всем, о чем умела.
Развязней быть едва ли б удалось
И болтуну Горация, который
Речь обо всем вести готов был на авось.
Она Орлу отчет представить скорый
Согласна обо всем:
Повсюду прыгая, своим разнюхать носом
Она могла бы все, чтобы потом
К Орлу пожаловать с доносом.
Но на нее с презреньем посмотрев,
Орел, едва сдержавши гнев,
Сказал ей: "Сплетница! оставь меня в покое!
Не надобно для моего двора
Орел и Сорока
Создание болтливое такое:
В таких, как ты, не вижу я добра".
Сорока прочь летит, - она и тем довольна.
Не так-то просто жить поблизости к богам;
Хоть честь и велика, но достается больно
Порою сплетникам, лгунам, клеветникам.
Тот, кто под видом кротким и приветным
В душе скрывает злость, там нелюбим никем.
А все же там, как и сорокам, всем
Не худо платьем запастись двухцветным.
Н. Юрьин.
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24).
225. Король, Коршун и Охотник
(Le Roi, le Milan et le Chausseur)
Принцу Конти
Безмерна доброта богов! и вот они
Хотят, чтоб и царям была она сродни.
Из прав царей всего завидней - снисхожденье,
А не простор и власть свое насытить мщенье.
Так думаете, принц, и вы. Родившись, гнев
Угаснуть тотчас же у вас имеет свойство.
Ахилл был в гневе дик; осилить не сумев
Порыв свой, меньше вас он выказал геройство:
Героем зваться тот достоин из людей,
Кто сеет, как во дни златого века,
Добро вокруг себя. Мы в наши дни скромней:
Лишь удержать от зла себя сумей,
И славим мы уже такого человека.
Но вы не таковы: вам смело по делам,
Исполненным добра, воздвигнуть можно б храм.
Вас собирается воспеть на лире
Сам Аполлон, страны высокой гражданин.
Вас боги ждут в чертог свой: век один
Предоставляется прожить вам в этом мире.
Пусть Гименей весь век пребудет возле вас,
Пусть радостей своих вам ниспошлет запас
И будет жребий ваш от всех других отличен
И только времени полетом ограничен.
Принцесса, как и вы, достойна доли той:
Свидетельствуюсь в том ее я красотой,
В свидетели беру и качеств ряд чудесных,
Которым, кажется, нигде подобных нет;
Но эти качества, по воле сил небесных,
Вас украшают с юных лет.
Когда мы к ним еще Бурбонов ум добавим,
То ясно станет всем, что тот, кого мы славим,
Все, что должны мы чтить, сумел соединить
Со всем, что надобно любить.
Но перед славных дел и качеств вереницей
Смолкая, я хочу к рассказу приступить
О том, что сделано одною хищной птицей.
Однажды в вековом гнезде
Поймал Охотник Коршуна живого;
А так как редки Коршуны везде,
То случая удобного такого
Не упустил Охотник: поскорей
Бежит он к Королю и в дар подносит птицу.
Тогда, коль нам не небылицу,
А правду повествуют в басне сей,
Вдруг Коршун, вырвавшись, со злобой
Вцепился в королевский нос.
"Как? был задет король?"-Да, собственной особой!
"Так, значит, - зададут вопрос,
Без скипетра он был и без короны?"
Не все ль равно? К чему вопрос пустой?
Ведь ei?ieaanкиe нос был принят за простой.
Пытаться передать придворных крики, стоны
И воздыхания - напрасный был бы труд.
Остался лишь Король один спокоен:
Шум неуместен был бы тут
И Короля, конечно, недостоин.
А птица все сидит; ни на единый миг
Никто ее отлет не мог ускорить.
Хозяин в ужасе, он поднимает крик,
То манит, то грозит-что толку с птицей спорить?
Могло случиться так, что прочь
Проклятое созданье это
Не пожелало б улететь и до рассвета
И на носу провесть собралось бы всю ночь.
Казалось, от помех в нем разрасталась злоба.
Но вот оставило оно, однако, нос.
Король сказал: "Пускай уходят с миром оба,
И Коршун, да и тот, кто мне его принес.
Ведь кстати ли, некстати ль,
Из них свою исполнил каждый роль,
Как Коршун, - этот, тот, - как леса обитатель.
А я... я должен знать, как действует Король,
И избавляю их от наказанья.
Двор в восхищении, и Короля ответ
Все хвалят как пример, достойный подражанья,
Хоть подражать ему у них охоты нет.
И королей нашлось бы верно мало,
Которых бы такой пример увлек.
Так для Охотника опасность миновала.
Он с птицей заслужить один могли упрек:
Им было правило доныне незнакомо,
Что близость к господам опасностей полна;
Они среди зверей лесных лишь были дома.
Что ж? разве так ужасна их вина?
Пильпая вымыслу поверя,
Прибавлю я еще на этот счет,
Что дело было там, где Ганг течет.
Там человек пролить не хочет крови зверя,
И даже короли в них признают друзей.
Кто скажет нам, - давно прошедшею порою
Та птица хищная не осаждала ль Трою
И не была ль в числе героев иль князей,
Притом же, может быть, еще и самых знатных?
А в будущее чей проникнет взор?
Он может тем, чем был в веках он невозвратных,
Стать вновь. Мы верим, как и Пифагор,
Что суждено зверей нам принимать обличье:
Стать коршуном иль голубком,
И, человечье изменив на птичье,
Обзавестись семьей воздушной и родством.
Я об Охотнике рассказ еще иначе
Слыхал; гласит он так:
Сокольничий поймал раз Коршуна; удаче
Нежданной радуясь, бедняк
Подносит Королю диковинку такую:
Подобный случай раз бывает в сотню лет,
И средь сокольничих он зависти предмет.
Придворных растолкав толпу густую,
Охотник наш так рвеньем увлечен,
Как никогда доселе не был он.
Ведь он не просто дар принес, а совершенство,
И уж возможного в сем мире ждал блаженства.
Но птица, знать, была еще дика:
Когтями крепкими, как будто бы из стали,
Она хватает за нос бедняка.
Он стал кричать; все хохотали,
Король и двор; и как сдержать тут смех?
Я б ни за что своей не уступил здесь части.
Что папа может в смехе видеть грех,
Не спорю. Но когда б Король лишен был власти
Смеяться, то, на мой, конечно, взгляд,
Быть счастлив мог бы он навряд.
Смех даже и богам дает отраду,
И, несмотря на множество забот,
Юпитер, а за ним бессмертных весь народ,
Смеялся, как гласит преданье, до упаду,
Когда, хромая, пить поднес ему Вулкан.
Разумно ли иль нет здесь боги поступали,
Но кстати изменил я басни план,
И если в баснях дело все в морали,
То много ль из нее мы нового узнали?
Ведь с древности до наших дней
Всегда бывало больше, без сомненья,
Глупцов сокольничих, чем королей,
Которым было бы не чуждо снисхожденье.
Н. Юрьин.
Сам Лафонтен называет автором этой басни Пильпая, т. е. Бидпая (прим. к б. 140); но басня индийского мудреца, на которую он ссылается, имеет с ней мало общего. -Принц Людовик Франциск Конти (1664-1709), которому посвящена басня, был другом и покровителем Лафонтена.
226. Лисица, Мухи и Еж
(Le Renard, les Mouches et le Herisson)
Раз хитрую и ловкую Лисицу,
Лесных трущоб старинную жилицу,
Охотник ранил. Та, спасаясь от беды,
И в бегстве лишь ища себе защиты,
Упала в грязь; на крови же следы
К Лисе крылатые слетелись паразиты,
Носящие у нас названье Мух.
Свою судьбу клянет Лисица вслух:
За что ей послано такое огорченье,
Живою отданной быть Мухам на съеденье?
"Как! мне их жертвой стать! Ведь из лесных
зверей
Я всех искусней и хитрей!
Давно ли стала я таким желанным блюдом?
И для чего мне дан мой хвост?
Ужель он превратился чудом
В тяжелый и ненужный мне нарост?
Скорее сгинь, зверек презренный из презренных!
Иль мало тварей есть ничтожных и смиренных?
Зачем ты к ним не пристаешь?"
Тут живший по соседству Еж
(В моих стихах лицом является он новым)
Лисице пожелал помочь; и вот
Грозит он истребить прожорливый народ.
- Ведь стоит иглам лишь работу дать ежовым,
И плохо твоему достанется врагу.
Охотно я тебе, соседка, помогу.
-Ах, что ты! - говорит Лисица другу,
Плохую ты окажешь мне услугу.
Оставь их кончить свой обед:
Они уж сыты все, - на смену им, другая,
Еще прожорливей, могла б явиться стая.
В таких созданьях недостатка нет,
Влеченью жадности одной покорных;
Мы средь чиновников их сыщем и придворных,
Коль скоро, Аристотелю вослед,
Мы применим смысл басни этой к людям.
Особенно найдем их много мы, коль будем
Искать в стране своей....
Их стая тем спокойней, чем сытей.
Н. Юрьин.
Басня заимствована из Риторики Аристотеля, который приписывает ее Эзопу.
227. Амур и Безумие
(L'Amour et la Folie)
В Амуре все о тайне говорит:
И факел, и колчан его, и стрелы,
И детский вид.
Мы были бы, пожалуй, слишком смелы,
Когда б задумали, начав издалека,
Исчерпать сей предмет во всем его значеньи.
Я лучше расскажу про приключенье,
Которое несчастного божка
Заставило свое утратить зренье.
Своим я складом речь об этом поведу;
А можно ли его постигшую беду
За благо счесть для нас, влюбленный пусть
рассудит:
Здесь мненья моего не будет.
Амур с Безумием играли вместе раз
В те дни, когда еще лишен он не был глаз.
Они заспорили. Для разрешенья спора
Амур совет богов созвать готов;
Безумье ж, потеряв терпенье скоро,
Ударило его - и был удар таков,
Что больше не видать уже Амуру света.
Венера об отмщении вопит:
И Женщина, и мать, она про дело это
Повсюду громко так кричит,
Что и Юпитер сам, и Немезида,
И судьи адские, ну, словом, весь их круг,
От крика ошалели вдруг.
Послушаешь ее, так велика обида:
Без палочки ее сынок
Теперь ни шагу уж не ступит.
В чем он отраду бы найти отныне мог?
И чем Безумие вину свою искупит?
Все было взвешено у жителей небес,
И польза общая, и частный интерес;
И после долгого раздумья
Сошлися на решеньи все таком:
Навеки присудить Безумье
Божку любви служить проводником.
Н. Юрьин.
Содержание басни-у собирателя басен Федра, новейшего латинского поэта, иезуита Жана Коммир (1625-1702), профессора теологии, сделавшегося известным своим "сборником латинской поэзии" (1678), а также у французской поэтессы Луизы Лаббе (1526-1566), в ее аллегорическом сочинении "Спор Любви и Безумия". Лаббе, прозванная по мужу, имевшему в Лионе канатную фабрику, "прекрасной канатчицей", прославилась в свое время между прочим тем, что в мужском костюме участвовала в осаде Перпиньяна.
228. Ворон, Газель, Черепаха и Крыса
(Le Corbeau, la Gazelle, la Tortue et le Rat)
Г-?е де ла Саблиер
Я вам мечтал в стихах воздвигнуть храм,
Хотaл, чтоб он, как мир, был долговечен.
Успех мне был искусством обеспечен,
Которым мы обязаны богам,
И именем богини той, что в храме этом
Была бы поклонения предметом,
Над входом начертал бы я слова
Такие: "Здесь дворец священный божества:
Одной Ириды здесь царят законы",
Хотя совсем не той, что служит у Юноны.
Ворон, Газель, Черепаха и Крыса
Не только что Юнона, - царь богов
Ириде этой сам служить бы был готов.
На своде,-чтоб покрыть богиню вечной славой,
Представил бы Олимп я величавый,
Ирида же средь всех сияла бы в лучах.
Изобразил бы жизнь ее я на стенах.
Любезней отыскать не мог бы я предмета,
Хотя событий здесь таких и не найти,
Что потрясти могли бы страны света,
Иль к разрушенью царств великих привести.
А в глубине дворца ее изображенье
Стояло бы: я отразил бы в нем
Ее черты, улыбку, выраженье,
Все, чем она приводит в восхищенье,
И чем пленяет всех, не думая о том.
Не только смертных я, - героев, полубогов
Представил бы у ног ее... богов самих!
Что поклоненье вызывает у других,
То ей приносит дань среди ее чертогов,
Пред алтарем ее священным. Из очей
-Хоть их изобразить мне было б очень трудно
Ее душа должна светиться чудно,
Безмерно нежная, - но только для друзей.
Однако выразить всего трудней, не скрою,
Ее небесный ум, что сочетать сумел
Всю прелесть женскую с мужскою красотою.
О ты, Ирида! ты, богиня, - чей удел
Распространять на всех свое очарованье,
Кого, как и себя, естественно любить
(Хоть при дворе твоем слова любви в изгнаньи,
Но их, в значении другом, употребить
Решаюсь я), позволь когда-нибудь поэту
Осуществить в стихах затею эту.
Подробно изложил я мысль ее и план,
Чтобы украсить тем свое повествованье,
В котором образец высокий дружбы дан.
Нехитрый мой рассказ твое вниманье
Сумеет, может быть, привлечь.
Здесь о царях идти не будет речь:
Но если кто-нибудь тебя пленить и может,
Так это не король, в котором сердца нет,
А смертный,-но такой, что жизнь свою положит
За друга... Ах, таких рождает мало свет!
Пусть четверо зверей, живущих дружно,
Послужат для людей примером, если нужно.
Союз составив, Ворон и Газель,
Да Крыса, да в придачу Черепаха
Друзьями жили и не знали страха.
Убежище их верное досель
Спасало их от глаз нескромных.
Но можно ль от людей укрыться вероломных?
Где ни скрывайся ты,
В пустыне ли, на дне ли океана,
Иль средь небесной высоты,
Все ж не избегнешь поздно или рано
Ты их сетей.
Газель резвилась раз среди дубравы,
Как вдруг орудие проклятое людей,
Рожденное служить для их забавы,
-Сказать короче, пес - ее разнюхал след.
Газель - бежать. А Крыса-та, в обед,
Друзьям сказала так: "Что б значило такое,
Что нас сегодня только трое?
И неужель
Успела нас забыть уже Газель?"
Но Черепаха ей: "Когда б, как Ворон, крылья
Имела я, - тогда
Я приложила б все усилья,
Чтобы узнать, что за беда
Вдруг приключилася с Газелью быстроногой.
В сужденьях о сердцах друзей
Я б не была такою строгой".
Тут Ворон в путь собрался поскорей
И видит издали еще он, как тревожно
Газель в ловушке мечется, куда
Она дала себя завлечь неосторожно.
Как, почему беда случилась и когда
Не спрашивал он с миной сердобольной,
Как сделал бы иной учитель школьный,
Он здраво о вещах судить умел,
Итак, скорей домой он полетел.
Составили совет друзья и в путь-дорогу
Хотят пуститься двое на подмогу
К подруге бедненькой. - "А Черепаху дом
Стеречь оставим мы; ползя с таким трудом,
Наверно добежит она до цели
Тогда, когда в живых не будет уж Газели".
Так Ворон порешил и с Крысой в тот же час
На помощь к Козочке они помчались горной.
И Черепаха следом поплелась
И плакалась она, в печали непритворной,
На то, что не дано ей длинных ног,
И что таскать с собой ей нужно вечно
Тяжелый свой домок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32