На моих глазах было. С тех пор я до смерти их боюсь... сердце закатывается...
Катя с веселым возмущением набросилась на бабушку - Ну уж, мамка, начнешь рассказывать, что при прадедах было! Тебе все чудится, что мы еще в крепости Теперьча не то время и люди не те. Пускай только управляющий собаками попробует потравить людей - мужики ему не спустят.
- Нет уж... - безнадежно вздохнула бабушка, - так уж от века положено: бедный да слабый всегда виноват Катя озлилась и махнула рукой.
- Да ну вас к шайтану! И слушать-то гошно. Я хочу век прожить поменьше тужить. Свое-то дорогое я никому не отдам.
Она сердито отвернулась и пошла домой. Широкая костью, здоровая, рослая, с ясными, смелыми глазами, она знала себе цену и жила своей жизнью, отдельно от всех, и никто не знал, что у нее на уме. Ее никто не обижал, и она казалась сильнее всех. Она как будто совсем не замечала ни братьев, ни дедушки, и у нее не было подруг, а к моей матери она относилась, как к беспомощной и беззащитной девочке, которую надо иногда утешать и оберегать от обид.
Мы долго стояли втроем у прясла и беспокойно смотрели на далекий барский дом с мезонином, который одиноко и величаво красовался на высоком взлете крутого обрыва.
Собаки не переставали лаять, и мне чудилось, что кричат мужики.
- Не кончится добром... чую, беда будет... - тосковала бабушка. Дедушка-то наш из-за земли себя не помнит. То уж больно расчетливый, а го из узды рвется, ежели чует, что земля под барами зыблется.
Мать и бабушка не дождались возвращения мужиков и, очень встревоженные, неохотно пошли домой. Мать робким голосом отпросилась к бабушке Наталье.
- И я с тобой пойду, невестка, - встрепенулась бабушка. - Навестить надо сваху-то Наталью... Может, и не приведет бог увидеться... Поколь нет мужиков-то, сходить надо... Ведь я ее давно не видала... Тут рукой подать, а из избы домовой не пускает...
Мы спустились к ветлам и мимо колодца прошли к переходу через речку. Мне было скучно идти с ними: бабушка шагала тяжело и медленно, а мать часто поддерживала ее под руку. Я пустился бегом прямо по воде и несколько раз перекувырнулся через голову на снежно-белом песке на том берегу. Песок был горячий и мягкий, как мука, и всюду был прошит красными нитями ползучей травы в крылатых листочках.
Кузница была заперта. Вероятно, Потап тоже ушел с мужиками. Перед избой сидел Петька с ребенком на коленях и играл в камешки. Игра эта и меня увлекала. Нужно было четыре камешка схватить в тот момент, когда пятый камешек подбрасывался кверху.
Петька встретил меня с серьезным лицом и как-то даже с неудовольствием.
- Домовничаю, - сообщил он сердито. - Тятька на барский двор со сходом поплелся, а мамка рубашки стирает.
Тут работы в кузнице невпроворот, а он потащился прямо в фартуке, как пугало, да еще с клещами. А толк-то какой?
Все одно барин прогонит. Он дешевле уступит землю Митрию: Митрий-то деньги ему сразу из кармана выложит, а мы, мужики, в десять годов не выплатим.
Он рассуждал, как взрослый, и не одобрял похода мужиков на барский двор. Но увидел ли он, что я мало понимаю в мирских делах, или ему самому было скучно слушать самого себя, - он снисходительно усмехнулся:
- Ну что, кулугур? Моленную-то прихлопнули, теперь и петь тебе негде? Кто это у вас так ловко иконы-то да книги украл? Богу молитесь, а черта тешите.
- Я не крал и черта не тешу, - обиделся я и хотел пойти дальше.
Но он схватил меня за рубашку и засмеялся:
-Як тебе хотел уж бежать: баушку-то Наталью ты совсем забыл и со мной не водишься. А ей Архип Уколов уж гроб сделал - в сенях стоит. Я и то дивуюсь: больно уж долго она не умирает...
Пока мы разговаривали, он играл в "подкидыши": бросал камешек вверх, хватал горстью кучку голышей и ловил подкидыш. Выходило это у него ловко, без промаха.
Он был этим доволен, и глаза его радостно блестели.
Мать и бабушка прошли мимо нас, но нас как будто не заметили. Ребенок вдруг заорал благим матом, но Петька посадил его, голенькох о, на мягкий песок, вынул из кармана соску из тряпки с нажеванным хлебом и сунул ему в рот.
Ребенок начал жадно сосать жвачку и замолчал.
Я сел около Петьки, взял у него камешки и стал подкидывать. Он следил за моей рукой, потнимая и опуская голову, и лицо его, закопченное и огрубевшее, сразу стало простым, ребячьим, живым. Глаза его заиграли веселым увлечением. Когда я не мог схватить камешки подряд пять раз, он звонко засмеялся и крикнул:
- Эх, ты, сухорукий! Я двадцать раз схвачу..
Так мы, забыв обо всем, соревновались с ним, пока опять не заорал ребенок, упав на песок. Петька подхватил его на руки, нашел соску, вытер ее пальцами и сунул ее опять в рот ребенку.
- Вон! Идут!.. - крикнул он и вскочил на ноги. - Вещь я сказал тятьке: "Куда идешь? Чего тебе там надо-то? Аль работа-то у тебя запьянствовала?.." А он одно долнотит:
"Куда мир? туда и я: от мира нельзя отказываться".
С горы кучками шли мужики и по тропочкам сворачивали к речке. Одни шагали торопливо, обгоняя передних, другие кричали все вместе, спорили, размахивали руками и останавливались, оглядываясь назад.
Я побежал в гору, навстречу мужикам. Старики шли тихо, степенно, опираясь на палки, парни смеялись, передразнивали Измайлова, а мальчишки делали свое дело - сбегали с горы вперегонку. Когда я, запыхавшись, подбежал к пряслу, которое отгораживало барское угодье от села, навстречу мне вылетел Кузярь. По дороге от барского двора тянулась длинная гряда мужиков, и оттуда долетал смутный говор и злые выкрики. Кузярь остановился передо мной как вкопанный и заржал жеребенком.
- Я все видел, а ты проморгал. Чего ты торчишь у прясла-то, как с ярмонки нас встречаешь? Ох, что только было там!..
Мужики шли в открытые ворота прясла густой чередой, и говор их переходил в крик здесь, у ворот, а позади голоса глухо галдели, как на сходе. Желтая пыль дымилась над головами этой длинной вереницы людей. Проходила тесно сбитая куча мужиков и парней. Одни - в сапогах, другие босиком, и ноги их были бурые от пыли. Все были возбуждены, кричали, не слушая друг друга. Шагали степенно старики, опираясь на палки, и с озабоченными лицами разговаривали рассудительно, как подобает старикам. Вот прошли дядя Ларивон и кузнец Потап с клещами в руках, в черном кожаном фартуке, а с ними еще несколько мужиков.
- Барыня бает: золотые нам Митрий высыпал! - с негодованием кричал Ларивон. - За золотые и Христа продали. А кто на ней, на земле-то, горбы гнул? Она с дедов-прадедов наша! Нынче же делить будем и запахивать.
- Чего легче! - согласился Потап. - А разделишь, вспашешь да посеешь все отойдет чужому дяде. Митрий-то только спасибо скажет.
- С кольями пойдем, - кричал Ларивон, мотая бородой. - Всем селом караулить будем.
- Тебя в остроге караулить будут.
Старики, степенно опираясь на палки и уткнув бороды в грудь, рассуждали умственно:
- Зря Микитушка-то... Богатый на правде верхом ездит, а кривдой погоняет.
- Что и баять! Видал, как барыня-то его объехала?
Ежели, говорит, правдой народ держится, так незачем ему за чужую землю хвататься да богатым завидовать.
- Какая там правда! -сердито крикнул высокий и лысый старик и ударил длинной палкой о землю. - Пахать надо... Держи топор в руке - вот тебе и правда...
Подошла большая толпа мужиков. Все были взволнованы и кричали каждый свое:
- Как она улещала-то: "Мужички, мужички! Опамятуйтесь! Беду на себя накличете... Мне вас жалко..."
- Пожалел волк кобылу - оставил хвост да гриву.
- А Петруху-то здорово поддела: "Ты в остроге сидел...
Мстишь брату-то... Тебя в Сибирь надо..."
- А чего он лезет не в свои сани?.. Одного поля ягода.
Стодневы всегда из народа жилы тянули...
- Ну, чего вы языки чешете? - рассердился кто-то. - Аль забыли, как Митрий-то Петруху обездолил? В обиде человек.
- Выезжаем, что ли, мужики? Чур, все, как один. Делить надо.
Ванька Юлёнков вертелся среди мужиков.
- Я на корове выеду пахать. Зубами в землю-то вгрызусь. Никакой объездчик меня из бороны не выковырнет
- Колья захватывай, робя!.. топоры!..
Кузярь ткнул меня в бок и, задыхаясь, крикнул:
- Бежим! Я тоже с топором. Ноги буду рубить объездчиковой лошади.
И юркнул в толпу мужиков. Таким взбудораженным я еще никогда его не видел. Черные глаза его горели и жадно впивались в проходящих мужиков. Он снимал костлявые кулачишки, вслушивался и хватал каждое слово, каждый выкрик, и острые скулы его краснели сквозь пыльный загар.
Густая толпа втиснулась в ворота и, толкаясь плечамч, путаясь бородами и лохматыми головами, оглушила меня своими криками. Лица у всех были решительные. В середине толпы увидел я Микитушку, который шел, подняв голову, встряхивая бородой. Суровое лицо его с горбатым носом улыбалось недоброй улыбкой убежденного, сильного духом человека. Он показался мне выше всех ростом. Рядом с ним шел Петруша Стоднев с печальной усмешкой в глазах. Он молчал и думал о чем-то своем. Двое мужиков кричали ему что-то, но он как будто ке слышал их. Дедушки уже не было с ними. Отец шагал, переваливаясь с боку на бок, вместе с Сыгыеем и Филаретом-чеботарем. Сыгней рассказывал им что-то с обычными вывертами: рукк у него делали какие-то запутанные узлы. Отец снисходительно усмехался, скосив голову набок, а сутулый Филарет, уткнув бороду в грудь, испуганно глядел в землю. Микитушка остановился, поднял обе руки и крикнул глухим, внушительным голосом:
- Мужики! На барском дворе с нами разговаривать не стали. Сам Митрий Митрич ускакал в город. И Стоднев туда же уехал. Они нас обошли. Настоятель-то наш, богословто, как волк, разинул на нас свою пасть. Мы эту землю еще при крепости пользовали, а нынче исполу пахали. Митрий и клочка нам не даст: сам хлеб на продажу сеять будет.
Чего же мы делать-то будем?
Его голос погас в шуме толпы.
И опять поднялись вверх обе руки Микитушки.
- Ну, мужики, ваше слово свято, а я выеду с сохой впереди всех. Собирайтесь у меня на околице. Правда в огне не горит, в воде не тонет. Всем миром стоять надо... Земля наша, мирская... Кровью, потом полита... а ее у нас при волето... похитили вот...
К пряслу быстро подошел Петруша, весь в поту, с неузнаваемым лицом серым, страдальческим, но с бурей в глазах. Он легко вскочил на среднюю слегу и, обхватив рукой верею ворот, крикнул голосом разгневанного и оскорбленного человека:
- Мужики, вот вам моя душа!.. - Он вцепился другой рукой в всрот пунцовой рубашки и рванул так, что разодрал ее до пояса. - Я человек покинутый. Мне никто не верит: ни барин, ни шабер, а брат готов меня со свету сжить.
Вы сами видите, как я живу. Брату я ке делал зла, а от него пострадал. Перед вами тоже не грешен. А вот слышу, как некие чернят меня здесь: он. мол, с брательником-то заодно, брательннк-то его подослал к нам. Другие меня в лицо бесславят: ты, дескать, Петруха, мстишь Митрию-то и на нашем горбе хочешь выехать. И выходит, что перед всем народом я подлец, прохвост и изменщик. Пошел я с вами с чистой душой. Мне тоже ничего не надо, как и Мнките By колычу. Из деревни я ухожу и все хозяйство продаю - это вы все знаете. И вот, чтобы не было вам со мной греха, я отстаю от вас: делайте сами что хотите. А мое дело сто рона будет. Помяните мое слово: дело ваше правое и серд це мое скипелось с вами. Я молю бога, чтобы вам удача была. Ну, только знайте: брат все жилы из вас божьим ело вом вымотает.
Он соскочил с прясла, махнул рукой, и у него затряслись губы. Мужики молча проводили его глазами, когда он торопливо зашагал мимо избы Архипа Уколова по улице верхнего порядка.
Микитушка вышел из толпы и замахал ему рукой
- Петя, Петруша!.. Вернись!.. Не обижайся на народ!.
Не все дураки, Петя... А лжу надо обличать. Правда-то в народе живет, а кривда - у неверных. Ну-ка, воротись, Петя! Дай-ка слово тебе скажу!
Петруша остановился и горестно вскрикнул:
- Я - Стоднев, Микита Вуколыч: мне верить нельзя Мужики правильно выражают...
Он пошел навстречу Микитушке.
Мужики хмуро смотрели в сторону Петруши, а кое-кго посмеивался:
- Ишь какой праведник заявился! "Я, бат, с чистым сердцем..." Ежели ему ничего не надо, зачем в драку лезет..
- А Микитушка-то, голова? Он вон тоже заодно с ним"Мне, бат, тоже ничего не нужно".
- Ну, сказал! Микитушка-то о душе думает... За мир горой стоит... Видал, как он неправду обличает? А Митриято как распинает!.. Он ничего не боится...
- А чего ему бояться-то? Он неимущий.
Ларивон тоже побежал вслед за Микитушкой, взволнованно размахивая своей бородой, похожей на конский хвост Он обогнал Микитушку и облапил Петрушу.
- Петя, парнишка мой дорогой! Никуда ты не уйдешь от нас: некуда тебе убежать. До гумна добежишь - ноги подкосятся.
И потащил его обратно.
- Петенька! День-то какой! В кои-то секи... всем миром... Мы с тобой впереди всех, - первые...
Петруша горько улыбался, и улыбка его была такая славная, что мне хотелось тоже побежать к нему и схватить его за руку.
Микитушка подошел к нему твердым, совсем не стариковским шагом и, пристально глядя в его лицо, сказал чтото строго, как судья.
- Хорошо, Микита Вуколыч, - громко, с веселым звоном в голосе ответил Петруша. - Я пойду - не отступлюсь... Только, Микита Вуколыч, я на тебя надеюсь... Мне ведь нечего добиваться... Пускай народ сам видит и судит.
А Ларивон засмеялся от радости, схватил его голову и ткнул ее в свою бороду.
XXXVI
Дедушка с отцом и Сыгнеем запрягли нашего облезлого мерина в телегу, а к телеге привязали соху на костылях вверх сошниками и поехали через луку, мимо дранки, на другую сторону, к концу верхнего порядка, где жил Микитушка. Я тоже забрался на телегу и был счастлив, что меня не прогнали. Дед даже сказал бабушке с необычным добродушием:
- Пущай едет: за водой с кувшином в родник будет бегать...
Мать звала меня с испугом в лице:
- Останься, не езди!.. Сердце у меня не на месте... Как бы чего там не было...
Но я упрямо сидел в телеге.
- Да чего он, маленький, что ли?.. - прикрикнул на мать отец. - Чай, не к бирюкам едем... Картошку варить будет...
По дороге через луку лошади тащили сохи на костылях, а на лошадях боком сидели мужики и парни. Ехало несколько телег с притороченными сохами, как у нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61