гнедая - в оглоблях, а пегая, чёрная с белым, - сбоку, пристяжная. Я засмотрелся, кто это подъехал, и как раз мне снежком угодили в лоб. Пока я отряхивался, ко мне подошла... мама!
- Что ж ты не сумел увернуться? - сказала она.
- А я смотрел, кто там в санках. А это ты...
Я не сразу её узнал, потому что всё лицо было закутано платком. Неужели опять Вера Петровна её вызвала? Я ведь ничего в последние дни...
- Знаешь, мальчик, зачем я тебя ищу?.. - сказала мама. - Я сейчас уезжаю. Срочный вызов. На дальней ферме заболел человек... И нельзя его везти сюда, на месте нужен врач. Очень тяжёлый случай. А так получилось, что, кроме меня, некому... Проехать туда можно только на санях - машины не ходят.
- Это далеко, куда ты едешь?
- Кангаласы, семьдесят километров... Но кони у нас хорошие, так что не страшно.
Я опять посмотрел на гнедого и на пегашку. Как, интересно, хороших лошадей отличают от плохих? Вот меня бы спросили, я бы не сумел сказать...
- Ты слушай... Я всё дома приготовила, вечером дядя Федя даст тебе поужинать, а завтра, товарищи мужчины, сами будете управляться, обед разогревать... Утром борщ отлей в маленькую кастрюлечку и поставь в духовку, когда дрова уже прогорят. Понятно?
- Поставлю в духовку борщ, когда прогорят все дрова...
- Вот и будешь молодец! А где же твоя новая куртка? Ну-ка, сбегай надень - я хочу посмотреть. Дядя Федя по телефону мне сказал, что удачная попалась.
- Очень даже, очень удачная!
Но посмотреть ей не пришлось. Тётке Марфе надо было выйти на крыльцо и начать вовсю трезвонить!
- Ладно. Вернусь, тогда... - сказала мама.
- А когда ты?..
- Точно не знаю. Дня через два, через три.
- Ты смотри не замёрзни, - сказал я. - Семьдесят километров, а ты в пальто!
- Вот глупый! У меня же в санях лежит доха, широкая, длинная... Как я в неё завернусь, сразу похожа на медведицу. Когда поедем, я её надену. А если ноги замёрзнут, слезу и побегу за санями. Думаешь, я разучилась?
Она наклонилась поцеловать меня на прощание, но я увернулся, схватил её за руку и потряс. Придумала тоже... Нельзя при всех во дворе. Прохода потом не будет.
Я побежал в школу, но ещё из окна коридора посмотрел маме вслед. Было видно, как санки повернули обратно на площадь. Лошади быстро бежали, а пристяжная голову набок воротила. Мама сидела спиной ко мне, вся мохнатая, в чёрной дохе. И правда, настоящая медведица. В лесу встретишь такую испугаешься!
В дверях учительской показалась Вера Петровна, и я со всех ног кинулся в класс, чтобы успеть до её прихода сесть на своё место.
Была арифметика.
Вера Петровна обыскала глазами все парты, задержалась на моей и сказала:
- Я хочу проверить: Женя Савельев по-прежнему в ссоре с арифметикой или успел помириться? Вот он и пойдёт отвечать, а мы послушаем.
Может, она думала, что я опять буду стоять у доски, скобку подрисовывать и не знать, зачем надо в первом действии пятьдесят делить на два?.. Так нет, я не испугался! Стучал мелом по доске не хуже, чем твой Костя! Когда я всё решил и всё объяснил, Вера Петровна ничего не могла сказать. Смотрела на меня, покачивала головой, а я не понимал, о чём она думает. О чём думать, если человек всё правильно сделал?..
- Вот видишь, стоило тебе захотеть, и дело пошло на лад, - выговорила она наконец. - Другому за такой ответ я не задумываясь поставила бы пятёрку. Но тебе не могу - рано... Четвёрка! Если увижу, что ты не успокоился, не бросил заниматься, тогда получишь полный балл. А сейчас садись.
Ну, раз не может, пусть не ставит. И чего так долго было думать!.. С меня и четвёрки пока хватит. Костя пусть не воображает, что будет обсуждать меня! Такого ему не дождаться! Две двойки, одна четвёрка - будет восемь, если сложить. А спрашивала она меня три раза. Вот и получается в четверти почти что тройка.
На большой перемене Кристеп куда-то исчез. Я искал его по всем уголкам, но не нашёл. И вернулся в класс.
Дежурила Оля. Она стирала с доски решение задачи, которое я писал, уже только третье действие осталось. Вот соображаешь, пишешь, гадаешь, сколько тебе за ответ поставят, а потом ничего не остаётся!
- Я так испугалась, - сказала Оля, - когда она вызвала тебя!.. Сижу думаю: решит Женька или опять?.. Но ты сразу начал писать и объяснять. Знаешь, если бы я была учительница, я бы поставила пятёрку. Я так сколько заслужил, столько и получай. Правда?
Вот Оля говорит по справедливости. Но ведь отметки-то не она вписывает в журнал, а Вера Петровна...
- Подумаешь, задача! - сказал я. - Пусть она меня хоть каждый день вызывает, ничуть не страшно. Вчера я дома задачу сам составил...
Я Оле рассказал условие: про то, как мы втроём набивали патроны, и надо узнать, кто сколько набил. Ей понравилась задача. Она сказала, хорошо бы в учебнике такие помещали, тогда веселее было бы их решать.
- А с Костей ты больше не дрался? - спросила она. - Я видела в тот раз, как вы в коридоре схватились. Вот никогда бы не подумала! Ты с виду не очень-то сильный, а ловко дрался.
- Я с ним ещё хотел. Так, чтоб или он, или я... Только Костя не пришёл, когда я его ждал.
- Испугался?..
- Наверно, испугался.
Пока мы с ней разговаривали, Оля одной рукой продолжала вытирать доску, а другой поминутно поправляла косички. Они у неё ещё совсем короткие и торчат в разные стороны, как хвосты у зайцев. А всё-таки смешные эти девчонки! Потеряет какая-нибудь из них ленту и начинает стонать и ахать, словно это камера лопнула в футбольном мяче, когда ты гол забиваешь, или отсырели пистоны от пистолета...
Доска была мокрая и блестела, потому что в классе горел свет. Дни-то становятся короче и короче... После второго звонка Вере Петровне уже не видно, кто разговаривает на последних партах или на контрольной списывает у соседа.
Я раньше думал, что здесь зимой солнца не увидишь. Но это не так: в Ыйылы полярной ночи не бывает. Хоть ненадолго, а день наступает всякий раз. Значит, это ещё не самый край Севера.
Оля теребила в руках тряпку.
Несколько раз она хотела что-то сказать, но словно проглатывала слова.
- Чего ты? - спросил я.
- А вот хочу... Ты, Женя, не рассердишься, если я спрошу? Я слыхала дома от мамы, что у тебя новый отец, чужой... отчим... Он с тобой как? Не обижает?
Я ответил:
- Никак... Ну ладно, пойду - надо посмотреть, не напал ли опять третий "Б"...
Об этом разговаривать я ни с кем не собирался!
После маминого отъезда, на следующий день, Фёдор Григорьевич пришёл домой в обеденный перерыв. Мама оставила супу, нажарила мяса кусками. Ещё и поужинать хватило, и позавтракать. А на следующий день после завтрака он мне сказал, чтобы в двенадцать, ровно в двенадцать, я был у него в экспедиции: мы пойдём в столовую, потому что дома обеда больше нет, а приготовить что-нибудь не будет времени.
Я решил сразу захватить с собой сумку. Если в столовой много народу, если я задержусь, прямо оттуда - в школу.
В столовой хорошо обедать. Дома что - сварила мама борщ, ешь обязательно борщ, даже если не хочется; голубцы - голубцы... А я капусту ну терпеть не могу! В столовой же можешь выбрать то, что тебе больше всего нравится.
Мы разделись, прошли в большой и светлый зал, выбрали столик у окна.
Фёдор Григорьевич спросил меня:
- Ну, брат, выбирай, какой будешь есть суп, что закажешь на второе. А на вечер и на утро я что-нибудь в магазине куплю, зайду после работы. Ну что же ты не берёшь меню? Смотри сам, по своему вкусу.
И он протянул мне листок бумаги.
Там голубым химическим карандашом было написано, что сегодня приготовил повар на кухне. Я читал, читал, но так ничего и не смог выбрать: было очень непонятно написано. Вроде и по-русски, а не поймёшь. Вот, например, что такое: "суп конс. с вер."? Я думал, это суп конский, а оказывается - консервированный, с вермишелью.
- Вы лучше... сами, - сказал я Фёдору Григорьевичу и протянул ему обратно листок - это самое меню.
- Я так я, - согласился он. - Будешь салат из квашеной капусты?
- Квашеная - это солёная?
- Да.
- Буду.
- Хорошо... А суп гороховый? Вот... На второе - бифштекс с яйцом. Согласен?
- Пускай...
Я уже несколько раз ел бифштекс в ресторане на пароходе, когда мы с мамой плыли в Якутск. Дома это просто кусок жареного мяса, а в ресторане бифштекс.
На соседнем столике стояла бутылка с яркой жёлтой наклейкой; красными буквами было написано: "Лимонад". И сам лимонад тоже был красный. Я видел, как женщина наливала в стакан и в стакане закипали пузырьки.
Мне бы тоже хотелось лимонаду.
- А что мы с тобой будем пить? - спросил Фёдор Григорьевич. - Я, например, выпью кружку пива - его к нам в Ыйылы не часто привозят. А ты хочешь лимонаду, не замёрзнешь потом?
- Не замёрзну, - пообещал я.
К нам подошла официантка в белом фартуке поверх платья, а на голове у неё вроде платочка из кружев. Фёдор Григорьевич поздоровался с ней, сказал, что нам принести. Она записала в блокнотик и спросила:
- Совсем редко стали бывать у нас, Фёдор Григорьевич. Или уезжали куда?
- Нет, никуда, пока всё время здесь, - отозвался он и улыбнулся. - Но я теперь дома... Я ведь женился, Катюша! Вы, наверно, слышали?
- Говорили люди, - сказала она.
- Верно говорили... Ну вот, а позавчера жена уехала в командировку пришлось нам навестить столовую. Вы постарайтесь, пожалуйста, чтобы не очень долго. А то у нас дела...
- Ладно, потороплю кухню, - сказала она и ушла в конец зала, за перегородку...
Смешно: кухню она поторопит, как будто кухня сама готовит обеды!..
И ещё вот что было странно... Раньше мама была просто мама, и всё. Ну, ещё Нина, как называли её подруги в институте. Или Нина Игнатьевна, как её зовут теперь, когда она стала врачом и работает в больнице. А вот Фёдор Григорьевич говорит: ж е н а - это тоже мама. Совсем недавно он про нас и не знал: есть мы или нас вовсе нет... И мы про него не знали...
Что в столовой плохо - приходится ждать, пока тебе не принесут поесть. Мама уже давным-давно поставила бы передо мной тарелку. А если бы её дома не было, я бы и сам двадцать раз успел налить супу!
Нина, мама, Нина Игнатьевна, жена... Если она может называться по-разному, то и я тоже?.. И Фёдор Григорьевич? Как про него Оля сказала, когда в классе затеяла разговор про мои домашние дела? Отчим - вот как. Отчим, мамин муж... Сюда, в столовую, он раньше каждый день ходил по два, по три раза... А теперь не ходит, он теперь завтракает, обедает и ужинает с женой и со мной.
Самое скучное - ждать. Я спросил у него:
- А вы... где вы научились по-якутски?
Он погасил в пепельнице сигарету, и, когда отвечал мне, дым у него шёл изо рта и из носа.
- Я ведь давно уже здесь живу, на Севере. И мотался в таких местах, где слова русского не услышишь. Ни дорогу узнать, ни расспросить ни о чём нельзя. Пришлось научиться... Учителем у меня был проводник, старик один. Мы с ним два года, почти два с половиной, не вылезали из горной тайги в Токко. Будет время, я тебе расскажу, как нас там выручили ребята, сыновья одного охотника. У нас ушли олени. И не представляю, как бы мы добрались... До ближайшего жилья - пятьсот километров. Запасы продовольствия кончались, патроны - на исходе... Плохо бы нам пришлось! А эти двое мальчишек в тайге нашли оленей и по их же следу пригнали обратно к нашему стойбищу. Ты понимаешь: километров сорок они шли с оленями, а если бы понадобилось, и все сто прошли бы! Закон тайги такой: помочь тому, кто попал в беду.
- Только не забудьте подробно рассказать, - попросил я. - Я люблю слушать разные истории. Это как книжку читаешь...
- Я забуду - ты сам напомни мне.
Суп нам принесли, потом и бифштекс. Кусок мяса на тарелке был прикрыт сверху одноглазой яичницей. Я и мясо съел, и ломтики жареной хрустящей картошки.
Фёдор Григорьевич допивал пиво из толстой кружки, а я маленькими глотками тянул лимонад.
Он сказал мне:
- В буфете, как я вижу отсюда, есть пирожные. Вот деньги, пойди возьми сам, какое хочешь, а то официантку опять придётся долго ждать. Только спроси у буфетчицы, свежие пирожные или старые.
Я зажал монетки в кулаке и пошёл к буфетной стойке.
Пока я шёл, в дверях столовой остановился кто-то в коричневом пальто с серым меховым воротником. Беличью шапку он держал в руках, волосы седые, коротко подстриженные, а нос с мороза как спелый помидор. Я его сразу узнал - видел раза два или три в больнице. Это самый главный у них там врач... Он, мама говорила, уже сорок лет живёт здесь. Приехал, когда в Ыйылы не было ни одного врача.
Он поискал кого-то глазами и направился к нашему столику, отодвинул стул, присел. У стойки мне было слышно, как они поздоровались. Конечно, посёлок небольшой, все друг друга знают.
Буфетчица отпускала официантку и не сразу дала мне пирожное, бисквитное.
За нашим столиком первым заговорил седой. До меня долетали только обрывки:
- Звонил вам на работу... что вы пошли сюда обедать... Нужны весьма срочно... Дело в том... Позавчера ещё уехала к больному... больного сегодня привезли к нам в больницу. Час назад. Завтра должна была к вечеру вернуться... А её и вчера утром там не было. Она же...
Я увидел: вдруг лицо у Фёдора Григорьевича стало белым - белее, чем скатерть на столе. Он рывком отодвинулся от стола вместе со стулом, перегнулся к старику.
- Что!.. Вчера ещё не доехала?!
- Да... Надо немедленно... Поиски... Больница уже отправила машину... Может быть, поможете и вы, ваша экспедиция?
Я не помню, как очутился возле столика.
- Мама! - закричал я. - Где мама? Что с моей мамой? Она, она...
Фёдор Григорьевич обнял меня за плечи.
- Как же это мы!.. Женя, подожди, Женя... Этим не поможешь... Сейчас мы выясним. Это какое-то недоразумение... Не может быть... Пойдём!
Мы с Фёдором Григорьевичем - и старик с нами - вышли в раздевалку. И только тут я заметил, что по-прежнему держу в руках пирожное, руки у меня перемазаны кремом. Я выбросил его в урну и стал одеваться. Слёз у меня не было. А было, как будто кто-то сжал мне горло рукой и не отпускает.
- Скорей! Скорей! - повторял Фёдор Григорьевич, хотя он и главный врач шли так быстро, что мне пришлось бежать до самой экспедиции.
Фёдор Григорьевич не раздеваясь сел за стол в кабинете и начал крутить ручку телефона.
- Дайте гараж экспедиции... Гараж? Гараж?.. Говорит Маковский.
Он приказывал, чтобы немедленно снарядили в дальний рейс по трудным, самым труднопроходимым дорогам вездеход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15