Нас не называли мушкетерами, и все же нас было трое. В списках наши фамилии стояли не по соседству. Но мы рядом шагали в строю, рядом сидели на занятиях и даже спали рядом - ноги в ноги. Поэтому после отбоя и после того, как дежурный по школе вместе со старшиной навещал нашу спальню, осторожно прикрывая за собой дверь, мы перекладывали подушки наоборот голова в голову - и болтали. Впрочем, "болтали" - это мое слово. Володя говорил - "трепались". Саша более мягко - "беседовали".
Саша был тих и стеснителен, под стать своему внешнему виду. Володя, наоборот, крепкий, ладный, розовощекий, - неуемно весел и уверен в себе.
- Давайте, давайте, ребятки! Не пропадем! - восклицал он и хлопал нас по плечу.
"Ребятками" он величал всех, даже командиров, но их, конечно, за глаза.
- Чего-то сегодня наши ребятки зашевелились, - говорил он, когда командиры направлялись в кабинет начальника школы или на какое-нибудь совещание в город. - Что-то накумекают. Лафа им! Другие на фронте, а эти окопались в тепле. Командуют!
- Значит, ты сам? И моложе нас на целый год? - говорил Саша, когда я рассказывал, как упрашивал военкома послать меня, ну не в армию, а хотя бы в какую-нибудь военную школу, и ссылался на то, что уже был (был!) на фронте в сорок первом. - Второй раз и сам! А я вот все думаю: мог бы я так?
- А чего там мог - не мог, - говорил Володя. - И правильно сделал. Лучше, чем в гражданке с пустым брюхом сидеть. И тепло, и сытно, и почет-уважение.
Теперь я знал о Саше и Володе все. Не только то, что Саша занимался в студии художественного слова Дома пионеров, а Володя увлекался спортом и даже брал призы на легкоатлетических соревнованиях школьников. Знал, что отец у Саши авиационный инженер, а мать умерла несколько лет назад, и что недавно отец вновь женился, и у Саши теперь хорошая мачеха, и скоро будет братишка или сестренка. А у Володи нет братьев и сестер, мать у него не работает, отец - хозяйственник. В общем, я знал много и мало, поскольку биографии наши были небогаты: папа такой-то, мама такая-то, вот и все.
- Я все хочу спросить тебя... - обычно так начинал Саша разговор со мной или с Володей, и не только с нами. Это было его любимое словосочетание.
Он спрашивал нас, знаем ли мы Востокова, и Полонского, и Веневитинова, и Давыдова, и Гнедича, и шептал нам их стихи. У Саши была отличная память. А у меня скребли кошки на душе. Знать-то я знал, сколько раз читал с Николаем Степановичем, а вот сейчас и строчки вспомнить не мог.
Володя признавался чистосердечно:
- Первый раз слышу! И потом, ребятки, ближе к жизни! Что там сегодня на обед? Вот деловой вопрос. А Гнедич что! Он дворянин? Отсюда - был сыт! Эксплуататорский класс, известно.
Как-то вечером Саша нам прочитал:
- "...Ваши глаза сверкают, как очки моего противогаза, и освещают, как ракета во время ночного боя. Ваш нежный голосок можно сравнить с голосом дневального, который произносит приятно звучащие команды: "На обед" и "Отбой". Я надеюсь, что любовь моя полетит по азимуту со скоростью пули образца 1930 года..."
- Что это?
- Это солдатский фольклор, - пояснил Саша. - Письмо пехотинца называется. Забавно, правда? Я даже списал его... И знаете, что стыдно: с ошибками списал. Только потом понял...
- Ошибки чушь! Вот такая литература мне по душе! - воскликнул Володя. - Дай-ка списать!
Мы все, между прочим, писали с ошибками. Мы, окончившие семь и даже девять классов. Если бы наши учителя видели наши сочинения - конспекты, заметки в стенгазету, письма! Но, к счастью, нынешние наши учителя не проверяли нас на грамотность. Лишь однажды лейтенант Буньков, прочитав мой пространный рапорт-объяснение, сказал:
- В наше время писали пограмотнее...
Он был старше меня на три года.
Однажды мы с Сашей и Володей несли патрульную службу. Это считалось счастьем, ибо курсанты нашей школы редко посылались в комендантский наряд. Патрульная служба была привилегией зенитчиков и недавно прибывших на переформировку десантников. Говорили, что их порядком потрепали на фронте, и к ним в городе относились с предельным уважением, как и должно относиться к людям, которые хватили не один фунт лиха и остались в живых.
Мы приветствовали командиров и молча пропускали редко встречавшихся солдат. Я, чтобы блеснуть перед ребятами, а особенно перед Сашей литературной эрудицией, вспоминал, как читал нам Гайдар наизусть "Судьбу барабанщика", как Фраерман рассказывал историю написания "Дикой собаки Динго...". И как Ираклий Андроников, которого мне поручили привезти в Дом пионеров на такси, пародирует разных людей.
- А я Гайдара только мельком видел, - сказал Саша. - Наверное, он тогда к вам шел. А у нас писатели не бывают почему-то.
Саша говорил и про Дом пионеров, и про все, что было до войны, в настоящем времени.
- Ну, а кого же я видел из знаменитостей? - воскликнул Володя. Пожалуй, одного Циолковского. Да, да. Константина Эдуардовича! В газете на портрете. Видите, и я могу стихами. Не хуже вашего Ганевича.
- Не Ганевича, а Гнедича. Как тебе не стыдно, - возмутился Саша.
- Ганевича, Гнедича - не все ли равно, ребятки! - согласился Володя. - А вон девочка, смотрите - это вещь!
Мы шли мимо кинотеатра. Как раз окончился последний сеанс, и толпа зрителей вывалила из ворот.
И вдруг...
- Подождите, - шепнул я ребятам и, придерживая ремень карабина, бросился в толпу. Не помню, как я догнал ее и схватил за рукав шинели:
- Наташа!
- Да, Наташа. А что? - Девушка с кубиками в голубых петлицах с любопытством посмотрела на меня и отстранила руку.
Только тут я понял, что это не она. И что вообще все это глупо: хватать солдату, да еще несущему патрульную службу, младшего лейтенанта за рукав, и почему? Потому что издали она оказалась похожей на ту, другую Наташу! Но ведь та Наташа не могла быть здесь. Она на фронте, и не в десантных частях.
Я покраснел:
- Простите, я думал...
Но было уже поздно. Девушка с голубыми петлицами оказалась не одна. Ее сопровождали еще четыре петлицы - капитан и старший лейтенант.
- Из какой части? - произнес капитан и добавил, почти выкрикнул: - А ну-ка встаньте как положено! Номер части?
Подоспел Саша, с трудом пролез к нам. Нас уже окружала плотная толпа любопытных.
- А еще солдат с повязкой. К девушке пристает, - проговорил кто-то.
- Он патрульный, может! - добавил женский голос. - Патруль хоть кого может задержать, если что не так...
Все комментировали события как могли.
Подогреваемые такими разговорами, капитан и старший лейтенант окончательно завелись.
- А ну-ка марш с нами! - произнес капитан.
- Пошли, пошли, - добавил старший лейтенант и положил мне на плечо свою огромную руку. - Распустились, молокососы. И откуда только таких понабрали!
- Может, не надо, Боря? - неуверенно спросила их попутчица. - Ведь вы...
- Наташенька, - перебил ее капитан, - не вмешивайся.
- Вы не имеете права! - выскочил вперед Саша. - Не имеете! Мы патруль...
- Ах и ты еще? - Старший лейтенант снизу вверх взглянул на длинного Сашу. - И ты с нами - марш! Защитник нашелся!..
Как мы ни противились, пришлось идти. А то еще хуже будет! Попробуй перед такими доказать свою невиновность! Единственно, на что мы решились, - просить, чтобы нас отвели в комендатуру. Туда, откуда мы вышли в наряд. Но это не помогло.
- А где же Володя? - спросил я по пути у Саши.
- Сам не могу понять. Был все время рядом. Испугался, удрал?..
Нас доставили в расположение авиационно-десантной бригады, отобрали красноармейские книжки, ремни, обмотки, шнурки от ботинок и проводили на "губу".
"Губа" у десантников, видимо, пустовала. Мы с Сашей оказались одни. Присели на топчаны, покрытые шинельным тряпьем, невесело посмотрели друг на друга. Саша протер запотевшие очки и сказал:
- Чепуха какая-то. А?
- Да, - согласился я, - глупо получилось...
- А ты знаешь, - вдруг неожиданно произнес Саша. - Я даже завидую им. И понимаю. Ну десантников этих. Ведь сколько перенесли люди, сколько испытали, и вдруг этот город, и какие-то мирные жители, ходящие в кино, и мы... Патруль! Смешно сказать. Правда, смешно?
Саша был философом, любил порассуждать, и в такие минуты я не решался ему перечить.
- Наверно... так...
Он опять снял очки, протер их и наконец, явно некстати, поинтересовался:
- Я все хочу спросить тебя... Ты, ну как это сказать... У тебя есть кто-нибудь?.. Кого ты любишь?
Я молча кивнул головой.
- И очень? Всерьез?
- Очень...
Кажется, я оказался настоящим трепачом. Я рассказывал о Наташе долго и горячо, и получалось так, что она влюблена в меня, страдает и мучается от моей мужской сдержанности в чувствах и вообще жить без меня не может. И пишет мне с фронта часто и нежно...
Саша никогда не спрашивал меня об этом прежде. И я не спрашивал его стеснялся.
Сейчас Саша сам сказал:
- Мне тоже нравилась одна девочка у нас в студии. Но, конечно, она не знала ничего. А потом я узнал, что она с Венькой Холодилиным целовалась. Вот как бывает...
Наутро часовой принес нам по котелку густого костлявого рыбного супа и по куску хлеба.
- Подкрепитесь, хлопчики, - сказал он дружелюбно. - Набедокурили?
Объясняться с часовым не хотелось, а есть хотелось. И мы принялись хлебать суп прямо из котелков. Ложек нам не дали: или забыли, или просто на "губе" у десантников ложками есть не полагалось. Потом появился вчерашний старший лейтенант и заговорил с нами неожиданно мягко, почти по-отечески:
- А что, дети! Оставайтесь! Ведь у нас же часть! А у вас что: трубки-окуляры? Вот переформируемся - опять в дело пойдем... А если о формальности беспокоитесь, так мы все оформим. Комендант города - наш! И с начальником школы договоримся...
Мы молча переглянулись. А может, и верно?
Старший лейтенант обрадовался, приняв наши размышления за согласие:
- Вот и добро. Дети вы умные, боевые! Сразу видно. Не пожалеете. А сегодня мы вас и потренируем с прыжками. С самолета прыгать доводилось когда-либо?
Мы опять переглянулись. Я за обоих ответил:
- Нет, с вышки в парке культуры...
- Это пара пустяков. Для начала ничего сложного, - утешил нас старший лейтенант. - Другое дело затяжные прыжки или там на точность приземления. А обычные - проще простого...
Тут старший лейтенант посмотрел на нас необычно нежно и сказал доверительно:
- А вчера, детишки... Не сердитесь. Дернули мы с капитаном, ну и, сами понимаете, завелись чуток... С кем не случается!
События в этот день развивались с молниеносной быстротой. Через час без всякой подготовки нас подняли с парашютами за спиной в воздух и после того, как дребезжащий, как старый трамвай, "Дуглас" сделал круг над аэродромом, открыли дверцу и сказали:
- Пошел!
Мы не успели ни испугаться, ни обрадоваться, как уже болтались на стропах под раскрытыми без нашей помощи куполами парашютов.
Приземлились, почувствовали, что живы. И опять - в воздух, теперь уже не одни, а с командой новичков-десантников. К нашему удивлению, кто-то из команды струсил, и его никак не могли вытолкнуть в открытую дверь самолета. Мы прыгнули без раздумий и благополучно оказались на земле, точнее - в снегу.
Нам даже понравилось.
А к обеду за нами приехал лейтенант Буньков.
- Вы, товарищи, не беспокойтесь. Они ответят за этот безобразный поступок. Протопопов вчера все нам рассказал. Уже установлено, что они были... того - не в себе... Тоже мне пивцы!
Потом, когда мы уже вернулись домой, в школу, Буньков повел нас к капитану Катонину. Мы стояли, как провинившиеся, перед начальником школы, пока Буньков докладывал, что и как...
- Надо ребятам доверять, - наконец сказал он Катонину, хотя тот и не возражал вроде. - Доверять и проверять, конечно. Но доверять обязательно!
Оказывается, нас не забыли - беспокоились, искали, подняли на ноги весь город. А мы-то!.. Нам было немного не по себе, хотя о нашей крамольной мысли - остаться у десантников - никто не догадывался...
- Ну и влопались вы, ребятки! - вдруг заговорил Володя после отбоя, когда мы с Сашей блаженно растянулись на своих - теперь казавшихся нам особенно уютными - постелях. - А я, понимаете ли, сразу, как увидел, - и в караулку. Так, мол, и так: надо доложить начальнику школы. Как отпустили, в школу махнул. И даже не к Бунькову, а прямо к Катонину. Это Бунькова он уже вызвал. В общем, загорать бы вам до святого пришествия, если бы не я...
Мы еще о чем-то поговорили, и тут Володя попросил:
- Ребятки, я вот все думаю: наверно, и мне пора в комсомол подавать. Как?
- Конечно. Пора, - согласился я.
- А рекомендации вы мне дадите? Я с Буньковым говорил: он - за.
- Я с удовольствием, - сказал я. - Конечно, дам.
Саша промолчал.
- А ты, Сашок? - спросил Володя.
- Я? Пожалуй, дам.
- Вот и добре, ребятки, - обрадовался Володя. - Спасибо за доверие! Ну, а уж я постараюсь...
"Войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в решительное контрнаступление под Сталинградом..."
Радио и газеты радовали.
"С войной мы все свыклись... Я много работаю. И всё хорошо. Не беспокойся. Только вот дома по ночам очень пусто... Да, а живем мы теперь не в нашей квартире, а там, где жили Никифоровы. Помнишь Нонну? Они в эвакуации. Нас всех переселили в нижние этажи. Для безопасности... Очень радуют сводки с фронта... Скорей бы уже все кончалось... Почему ты не пишешь, как вас кормят? И что вы делаете в свободное время?.. Получаешь ли ты письма от своих приятелей по Дому пионеров? А та девочка, кажется Наташа, которая ушла на фронт, пишет тебе?.."
Она мне не писала. Даже на мое первое армейское письмо не ответила.
Из дома письма приходили через день, а то и ежедневно. И я писал матери. И - Наташе. Старался писать реже.
- Да брось ты в самом деле! - Володя знал, как я ждал писем, но не тех, что лежали для меня на круглом столике в Ленинской комнате. - Из-за бабы нервы трепать! Да еще фронтовой! Сам видишь, как они... До тебя ли?
И правда, я видел. Почему-то видел одно: та, другая Наташа, у кинотеатра в окружении капитана и старшего лейтенанта. И все они веселые, довольные. И значит, ей вот так же хорошо. И потому нет писем...
В воскресенье мы с Володей получили увольнительные в город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34