– Я внизу!
Он смотрит через решетку.
– Помогите мне выбраться.
Он падает на колени и приближает лицо к решетке.
– Эй! Что вы там делаете?
– Я полицейский.
Я знаю, что это не ответ на его вопрос, но этих слов оказывается достаточно. Мальчик идет за учителем. Я слышу голос:
– Сэр, там кто-то в люке. Думаю, он застрял.
Над решеткой склоняется другое лицо, на этот раз старше и ответственнее.
– Что вы там делаете?
– Пытаюсь выбраться.
Новые лица склоняются над люком. О матче все, кажется, забыли. Большинство игроков толпятся у решетки, чтобы посмотреть на «того парня, который застрял в трубе».
Из машины приносят лом. От краев люка отгребают почву.
Наконец решетка поднята, вниз тянутся сильные руки. Я оказываюсь посреди английской осени, щурясь на свету и стирая с лица следы своего пребывания в канализации.
Из намокшего кармана я добываю последние капсулы морфина. Словно по волшебству, боль уходит, а на меня накатывают чувства. Обычно мне не нравится это состояние. Эти сентиментальность, слезливость, размягченность только и годятся что для поцелуев после секса и встречи одноклубников по регби, но – знаете что? – я обожаю этих ребят. Только посмотрите: на них клубные шарфы, и они гоняют мяч по полю. Такие милые. Даже разрешают мне принять душ в раздевалке, а кто-то дает мне рубашку, спортивные штаны и кроссовки. Теперь я похож на пенсионера, собравшегося совершить пробежку.
Вызван профессор, который находит меня в раздевалке. Он сразу же подходит ко мне как к пациенту, берет обеими руками мое лицо и оттягивает мне веки.
– Сколько вы приняли?
– Последние две.
– Боже мой!
– Нет, все прекрасно, в самом деле. Послушайте. Я был внизу… в реке. Как же мы это упустили три года назад!
– О чем вы говорите?
– Я знаю, как ее забрали из Долфин-мэншн. Она спустилась вниз через нору – как Алиса в Страну чудес.
Я знаю, что порю бессмыслицу, но Джо терпеливо слушает. Наконец я рассказываю ему все, но он почему-то не воодушевляется, а злится. Он называет меня глупым, упертым, неосмотрительным и импульсивным, но перед каждым утверждением сообщает мне о «своем глубоком уважении». Меня еще никогда не ругали так вежливо.
Я смотрю на часы. Почти одиннадцать. В полдень я должен быть в суде.
– Мы успеем.
– Только сначала мне нужно кое-куда заехать.
– Переодеться.
– Нет, рассказать одному мальчику, что случилось с его фонариком.
25
Королевский суд на Стрэнд состоит из тысячи комнат и трех миль коридоров, большинство которых заставлено темными деревянными шкафами, поглощающими свет и прибавляющими зданию мрачности. Архитектура – викторианская готика, ведь основная функция судов – вышибать дурь из людей, с которыми они имеют дело.
Однако для Эдди Баррета это здание – очередная сценическая площадка. Он мчится по коридорам, распахивая двери и расталкивая группы перешептывающихся юристов. Для человека с такими короткими ногами и бульдожьей походкой он движется удивительно быстро.
Баррет в юриспруденции выполняет ту же функцию, что и гиены в африканских саваннах: он задирает живых и питается падалью. Он берется за дела не ради денег, а ради славы и использует каждую лазейку в законе, каждую двусмысленность, неустанно повторяя при этом, что британская судебная система – «самая совершенная и справедливая в мире».
Для Эдди закон представляется гибким инструментом. Его можно согнуть, скрутить, расплющить или растянуть, пока он не станет тем, чем можно с удобством пользоваться. Эдди даже может заставить его исчезнуть, изящно вильнув боком.
За Барретом на расстоянии десяти шагов идет Чарльз Рэйнор, королевский советник, получивший прозвище Грач из-за черных волос и длинного носа. Однажды во время перекрестного допроса он довел до слез бывшего члена кабинета расспросами о его пристрастии к женскому нижнему белью.
Эдди замечает меня и кидается мне навстречу.
– Боже, кого мы видим: инспектор Руууиииз! Я столько о вас слышал! Слышал, что ваша жена спит с кем-то другим: раз, два – и в дамки. Я здорово разозлился бы, если бы моя приятельница спала со своим боссом. В богатстве и бедности, в болезни и здравии – разве не это они обещают? И ничего не говорят о том, что дадут любому в интересах фирмы.
Мои зубы стискиваются, глаза застилает красный туман.
Эдди отступает на шаг.
– Да, а вот и знаменитый нрав, о котором я слышал. Желаю приятно провести время в суде!
Я знаю, что он нарочно меня заводит. Таков стиль Эдди – он забирается людям под кожу, выискивая самое слабое место.
В зале столпились зрители, три ряда занимают журналисты, включая четырех газетных рисовальщиков. На мебели и оборудовании установлены микрофоны, поэтому повсюду змеятся провода, прикрепленные к полу изолентой.
Я ищу глазами Рэйчел, надеясь, что она может оказаться здесь, но вижу только Алексея, который смотрит на меня так, словно ждет, что я рассыплюсь в пыль от его взгляда. Слева от него сидит уже знакомый мне русский, справа – энергичный молодой негр с ясными глазами.
Грач поправляет свой парик и смотрит на оппонента, королевского советника Фиону Хэнли – приятную женщину, напоминающую мне мою вторую жену Джесси своей спокойно-отстраненной манерой и глазами цвета меда. Мисс Хэнли занята тем, что складывает на столе папки и бумаги, словно возводя вокруг себя небольшую крепость. Она поворачивается и неуверенно улыбается мне, как будто мы уже где-то встречались (раз десять, не больше).
– Всем встать.
Появляется лорд Коннелли, главный судья; он медлит, обводя взглядом зал, словно ждет, что сейчас раскроются райские врата. Наконец садится. Все садятся.
Следом заходит Говард, взбирается по ступенькам на площадку. Он поджал губы и посерел, волосы безвольно падают на лоб, он рассеянно хмурится, словно потерял ориентир. Эдди что-то шепчет ему, и они смеются. Мне везде мерещатся заговоры.
Кэмпбелл думает, что события последних недель – результат деятельности Говарда. Требование выкупа, локон волос Микки, ее купальник – это все части тщательно продуманного плана, призванного поставить под сомнение виновность Говарда и вытащить его на свободу.
Я не разделяю этой точки зрения, потому что она не объясняет того, о чем Джо постоянно спрашивает меня: зачем нужно было ждать три года?
Лорд Коннелли поправляет под спиной подушечку и прочищает горло. С мгновение он изучает потолок зала заседаний, потом начинает:
– Я изучил прошение защиты касательно первого судебного разбирательства, связанного с делом мистера Уэйвелла. И хотя я склонен согласиться с некоторыми замечаниями относительно выводов судьи, в целом я не нахожу, что они повлияли на мнение присяжных. Однако я желаю выслушать ваши устные заявления. Вы готовы начать, мистер Рэйнор?
Грач поднимается и подтягивает рукава мантии.
– Да, ваша честь, я попытаюсь представить вам новые улики.
– Эти улики касаются оснований для апелляции или же самого первоначального разбирательства?
– Первоначального разбирательства.
Мисс Хэнли возражает:
– Ваша честь, мой ученый друг, кажется, собирается провести повторный процесс еще до того, как получил разрешение на апелляцию. Нам дали список свидетелей, включающий две дюжины имен. Надеюсь, он не собирается вызывать их всех?
Лорд Коннелли смотрит на список. Грач проясняет ситуацию:
– Может случиться так, что мы вызовем только одного свидетеля, ваша честь. Это во многом будет зависеть от того, что он нам скажет.
– Надеюсь, вы не собираетесь играть с нами, мистер Рэйнор?
– Нет, ваша честь, я уверяю вас, что это не тот случай. Я хочу вызвать инспектора, который расследовал исчезновение Микаэлы Карлайл.
Лорд Коннелли подчеркивает мое имя в списке.
– Мисс Хэнли, основная цель закона об апелляции состоит в том, чтобы защищать интересы правосудия. Он позволяет представлять новые доказательства как со стороны обвинения, так и со стороны защиты. Однако предупреждаю, мистер Рэйнор, что не позволю вам провести повторный процесс.
Мисс Хэнли немедленно выступает с просьбой провести закрытое слушание.
– Ваша честь, здесь могут быть подняты вопросы, которые касаются судьбы не одного только мистера Уэйвелла. Под угрозой может оказаться серьезное уголовное расследование, если некоторые факты станут достоянием общественности.
Какое расследование? Кэмпбеллу ведь нужно лишь дискредитировать меня.
– Это расследование касается мистера Уэйвелла? – спрашивает лорд Коннелли.
– Возможно, косвенно. Я знакома только с общей темой расследования, но не с подробностями. Детали не обнародовались.
Грач протестует, больше в силу привычки:
– Ваша честь, справедливость должна вершиться публично.
Лорд Коннелли вступается за интересы короны, и зрителей просят очистить помещение. Только после этого начинается настоящая дискуссия, полная выражений вроде «со всем уважением» и «мой ученый друг» (юридический сленг, обозначающий: «ты, полный идиот»). Хотя опять же, откуда я знаю? Может, Грач и мисс Хэнли лучшие друзья. Может, сняв парики, они спят друг с другом.
Называют мое имя. Я застегиваю пиджак по пути к трибуне и расстегиваю его, усевшись.
Грач смотрит в свои записи, будто удивляется, что я вообще явился, затем медленно встает и опускает голову, словно пытаясь разглядеть меня макушкой. Первые вопросы несложны: имя, статус, годы службы в полиции.
Мисс Хэнли вскакивает.
– Мой ученый друг, видимо, испытывает большое доверие к показаниям этого свидетеля. Однако он забыл упомянуть, что несколько дней назад инспектор Руиз был отстранен от своих обязанностей главы отдела тяжких преступлений, а вчера днем по результатам внутреннего дисциплинарного разбирательства уволен. Он более не является действующим сотрудником Лондонской полиции, и на него заведено уголовное дело…
Лорд Коннелли знаком велит ей сесть.
– У вас будет возможность задать свидетелю вопросы.
Грач смотрит в свой блокнот, а затем делает ход, которого я от него не ожидал. Он возвращается к первому расследованию, заставляя меня вновь перечислить улики против Говарда. Я говорю о фотографиях, пятнах крови, исчезнувшем ковре и пляжном полотенце Микки. Отмечаю, что в одном случае присутствовали мотив, возможность и извращенная сексуальность.
– В какой момент Говард Уэйвелл стал подозреваемым в том расследовании?
– Все, кто проживал в Долфин-мэншн, немедленно попали под подозрение.
– Да, но в какой момент вы сосредоточили свое внимание на мистере Уэйвелле?
– Он привлек внимание своим подозрительным поведением в день исчезновения Микаэлы. А также не смог представить алиби.
– Он представил ложное алиби или у него не было алиби?
– У него не было алиби.
– А что именно в его поведении выглядело подозрительным?
– Он фотографировал группы поиска и людей, собравшихся около Долфин-мэншн.
– А еще кто-нибудь фотографировал?
– Там было несколько фоторепортеров.
Грач сухо улыбается:
– Значит, появление там с фотокамерой не означало автоматического попадания в списки подозреваемых?
– Пропала маленькая девочка. Все соседи помогали ее искать. А мистер Уэйвелл больше старался запечатлеть события для потомков.
Грач ждет. Он дает людям понять, что ожидал лучшего ответа.
– До того, как вы встретились с Говардом Уэйвеллом в Долфин-мэншн, вы с ним когда-нибудь встречались?
– Мы учились в одном пансионате в шестидесятые. Он поступил туда на несколько лет позже меня.
– Вы хорошо знали друг друга?
– Нет.
– Как старшему следователю, не пришла ли вам в голову мысль отказаться от расследования из-за личных связей в прошлом?
– Нет.
– Вы знали семью мистера Уэйвелла?
– Возможно, видел кого-то из его родственников.
– Так, значит, вы не помните, что встречались с его сестрой?
Я молчу, роясь в своих воспоминаниях. Грач улыбается:
– Возможно, вы встречались слишком со многими девушками, чтобы всех упомнить.
Собравшиеся хихикают. Говард не отстает от остальных.
Грач ждет, когда затихнет смех, и продолжает:
– Четыре недели назад вы передали в частную лабораторию в центре Лондона конверт с шестью волосками и попросили провести ДНК-тест.
– Да.
– Это обычная практика: прибегать для проведения ДНК-теста к услугам частной лаборатории?
– Нет.
– Думаю, что не ошибусь, если скажу, что для нужд полицейского расследования ДНК-тесты проводят в отделе криминалистики?
– Это было частное, а не полицейское расследование.
Он поднимает брови.
– Неофициальное? И как вы расплатились?
– Наличными.
– Почему?
– Я не понимаю, какое отношение…
– Вы расплатились наличными, потому что не хотели, чтобы сохранилась запись об этой сделке, не так ли? Вы не оставили в лаборатории ни адреса, ни телефона.
Он не дает мне возможности ответить, что, возможно, и к лучшему. О чем бы я стал говорить? Пот течет у меня по груди, скапливаясь в районе пупка.
– О чем именно вы попросили лаборантов из «Генетех»?
– Я хотел, чтобы они извлекли ДНК из волос и сравнили образец с ДНК Микаэлы Карлайл.
– Девочки, которая предположительно мертва?
– Кто-то прислал Рэйчел Карлайл письмо с требованием выкупа, утверждая, что ее дочь жива.
– И вы поверили этому письму?
– Я согласился провести тест волос.
Грач становится более настойчивым:
– Но вы еще не объяснили, почему попросили частную лабораторию провести этот тест.
– Я сделал это ради миссис Карлайл. Я не верил, что волосы принадлежат ее дочери.
– Вы хотели сохранить это в тайне?
– Нет. Меня просто беспокоило, что мой официальный запрос может быть неправильно истолкован. Я не хотел, чтобы думали, будто я ставлю под сомнение результаты полицейского расследования.
– Вы хотели лишить мистера Уэйвелла его неотъемлемого права на справедливость?
– Я просто хотел проверить новые факты.
Грач возвращается к столу и берет второй листок бумаги, сжимая его в пальцах, словно пытаясь добиться от него повышенного внимания.
Почему он не спрашивает меня о результатах ДНК-теста? Наверное, они ему неизвестны. Если ДНК этих волос не совпала с ДНК Микки, то требование выкупа скорее всего было фальшивкой, что ослабляет позицию Говарда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44