Все еще удерживая руку Алексея, я наклоняюсь к его уху.
– Вы этого хотите? Чтобы мы друг друга перестреляли?
– Нет, – говорит он.
Русский отступает на шаг и убирает пистолет в кобуру. Он внимательно смотрит на Али, запоминая ее лицо.
Я уже веду Алексея к машине. Али следует за мной, пятясь, наблюдая за русским.
– Позвони Карлуччи! – кричит Алексей. Карлуччи – его адвокат.
Опустив голову, он садится в машину. Я забираюсь на сиденье рядом с ним. Мое пальто свисает со спинки переднего кресла. Али не произнесла ни слова, но я знаю, что ее мысли бегут быстрее, чем когда-либо прежде.
– Вы пожалеете, – угрожающе шипит Алексей, глядя мимо меня в окно. – Вы сказали, что обойдемся без полиции. Мы заключили сделку.
– Тогда помогите мне! Скажите! Что произошло той ночью?
Он двигает во рту языком, словно обсасывает мысль.
– В меня стреляли. Со мной случилась штуковина, которая называется «обширная преходящая амнезия». Я не помню, что произошло.
– Идите к дьяволу!
Когда мы приезжаем в полицейский участок на Харроу-роуд, Фрэнк Карлуччи уже находится там. Маленький, загорелый, типичный итальянец, лицо покрыто морщинами, как грецкий орех, кроме области вокруг глаз – поработал хирург.
Он несется за мной по лестнице, требуя встречи со своим клиентом.
– Можете подождать своей очереди. Он должен пройти процедуру оформления.
Али осталась в машине. Я возвращаюсь к ней.
– Присмотри за пальто.
– Что мне сделать?
– Найди профессора. Скажи, что он мне нужен. Потом поищи Рэйчел. Должна же она где-то быть.
На лице Али масса вопросов. Она сомневается в том, что я знаю, что делаю. Я пытаюсь изобразить самоуверенную улыбку и возвращаюсь к Алексею.
Когда мы входим в комнату для задержанных, воцаряется тишина. Клянусь, я и правда слышу, как растут цветы в горшках и как высыхают на бумаге чернила, – так тихо становится вокруг. Эти люди – мои друзья и коллеги. Теперь они отводят глаза и не обращают на меня внимания. Может, я все-таки погиб на реке, просто еще не понял этого?
Я оставляю Алексея с Карлуччи в комнате для допросов. У меня сильно колотится сердце, и я не могу собраться с мыслями. Сначала звоню Кэмпбеллу. Он на совещании в Скотленд-Ярде, поэтому я отправляю ему голосовое сообщение. Через двадцать минут он врывается в участок, мечтая, чтобы ему под ноги попалась кошка, которую можно пнуть.
Встретив меня в коридоре, он орет:
– Ты совсем спятил?!
Я расцениваю это как риторический вопрос.
– Может, убавишь громкость?
– Что?
– Пожалуйста, говори тише. У меня в комнате для допросов сидит подозреваемый.
На этот раз голос похож на сдавленное рычание:
– Ты арестовал Алексея Кузнеца?
– Он знает о выкупе. И скрывает информацию.
– Я же велел тебе не лезть в это дело!
– Погибли люди. И Микки Карлайл может быть жива.
– Я этого уже достаточно наслушался. Я хочу, чтобы ты вернулся в больницу.
– Нет, сэр!
Он снова издает глухое рычание, как медведь, выходящий из берлоги.
– Сдайте свой значок, инспектор. Вы отстранены.
Дальше по коридору открывается дверь, появляется Фрэнк Карлуччи, а за ним – Алексей Кузнец. Итальянец вопит, тыча в меня пальцем:
– Я хочу, чтобы этому офицеру предъявили обвинение!
– Да пошел ты! Хочешь моего мяса? На!
Мною овладевает неудержимая ярость, как будто кто-то нажал тревожную кнопку у меня внутри. Кэмпбеллу приходится удерживать меня. Я пытаюсь вырваться из его рук.
Алексей медленно поворачивается и улыбается. У него потрясающе холеная внешность.
– Вы у меня кое-что забрали. Я не плачу дважды.
11
Я молча сижу в комнате для допросов, давно допив чай и доев имбирно-ореховое печенье. В комнате пахнет страхом и ненавистью. Быть может, это пахнет от меня.
Если бы у Кэмпбелла была возможность, он арестовал бы меня. Теперь он хочет, чтобы я вернулся в больницу, поскольку якобы не может гарантировать моей безопасности. На самом деле, он мечтает убрать меня подальше, чтобы я не путался под ногами.
Мои пальцы почти инстинктивно нащупывают капсулу с морфином. Меня мучит боль в ноге или уязвленная гордость? Я хочу на какое-то время отвлечься от мыслей. Хочу забыться. Амнезия не так уж плоха.
Здесь я в первый раз допрашивал Говарда. До этого он сидел в своей норе три дня, ему звонили по домофону незнакомые люди, пресса стояла лагерем вокруг дома. Большинство людей в такой ситуации уже давно исчезли бы – уехали бы к родственникам или друзьям. Но Говард не хотел рисковать и привозить за собой весь этот цирк.
Я помню, как Говард стоял у стойки в приемной, препираясь с дежурным сержантом. Он переминался с ноги на ногу и оглядывался по сторонам. Короткие рукава рубашки были туго натянуты вокруг бицепсов, пуговицы расходились на животе.
– Они запихнули мне в почтовый ящик собачье дерьмо, – потрясенно говорил он. – И кидались яйцами в окна. Вы должны их остановить.
Дежурный сержант обращался с ним устало-официально:
– Вы хотите заявить о преступлении, сэр?
– Мне угрожают.
– Кто именно вам угрожает?
– Мстители! Вандалы!
Сержант вытащил из-под стойки книгу записи происшествий и подтолкнул ее к Говарду. Потом извлек дешевую ручку и положил поверх книги.
– Напишите об этом.
На лице Говарда появилось почти радостное выражение, когда подошел я.
– Они напали на мою квартиру.
– Сожалею. Я пошлю кого-нибудь подежурить. Может, пройдем ко мне в кабинет и присядем?
Он пошел за мной по коридору в комнату для допросов, я пододвинул стул поближе к кондиционеру и предложил ему бутылку воды.
– Рад, что ты пришел. Нам так и не удалось встретиться и поговорить. Давно мы не виделись.
– Пожалуй, – согласился он, потягивая воду.
Изображая давнего друга, я предался воспоминаниям о школе и старых учителях. Получив толчок, Говард добавил кое-что от себя. Касательно допросов существует теория, что, как только подозреваемые начинают свободно высказываться на отвлеченную тему, им труднее солгать или отказаться говорить на другие темы, которые предлагаете вы.
– Так поведай мне, Говард, что, по-твоему, случилось с Микки Карлайл. Наверняка ты об этом думал. Все остальные только над этим и размышляют. Ты полагаешь, что она все-таки вышла из дому незамеченной или же на нее напали? Может, думаешь, что ее похитили инопланетяне? Последнюю неделю я выслушивал самые причудливые теории, какие только можно вообразить.
Говард нахмурился и провел по губам кончиком языка. На карниз снаружи, рядом с кондиционером, опустился голубь, и Говард уставился на птицу, словно она принесла ему какую-то весть.
– Сначала я решил, что она прячется. Понимаете, она любила прятаться под лестницей и играть в бойлерной. Так я думал на прошлой неделе, но теперь… теперь не знаю. Может, она пошла продавать печенье.
– Этой возможности я, признаться, не учел.
– Нет, я не хотел говорить так легкомысленно, – неуклюже поправился он. – Я просто так с ней познакомился. Она постучалась ко мне в дверь – продавала печенье для скаутов, но на ней не было формы, да и печенье было домашнего приготовления.
– И ты купил?
– Больше никто не купил бы – оно все сгорело дотла.
– А ты почему купил?
Он пожал плечами:
– Ну, она проявила инициативу. У меня есть племянники и племянницы… – Он не закончил фразы.
– Думаю, ты сладкоежка. Как насчет конфет, пирожных и сластей всевозможных, а?
Бледно-розовая волна залила его щеки, шея напряглась. Он не мог понять, намек ли это.
Сменив тему, я начал сначала, попросив его дать отчет о своих перемещениях в течение нескольких часов до и после исчезновения Микки. В тот понедельник шторы на его окнах были опущены. Его коллеги не видели, чтобы он косил крытую лужайку в Примроуз-хилл. В час дня полиция обыскала его квартиру. Он не вернулся на работу. Вместо этого Говард провел целый день возле дома, фотографируя.
– Ты не пошел на работу и во вторник?
– Нет. Я хотел помочь. Я напечатал фотографии Микки, чтобы сделать листовки.
– В своей студии?
– Да.
– А что ты сделал потом?
– Постирал.
– Это ведь было во вторник утром? Весь дом вышел на поиски, а ты устраиваешь постирушку?
Он неуверенно кивнул.
– На полу у тебя в гостиной был ковер. – Я протянул ему фотографию, им же и сделанную. – Где он сейчас?
– Я его выкинул.
– Почему?
– Он был грязным. Я не смог его отчистить.
– Почему он был грязным?
– Я уронил на него компост. Я делал висячие горшки.
– Когда ты его выбросил?
– Не помню.
– После исчезновения Микки?
– Думаю, да. Возможно.
– Куда ты его выбросил?
– В контейнер у Эджвер-роуд.
– А что, поближе не нашел?
– Они были переполнены.
– Но ты ведь работаешь на муниципалитет. Ты мог найти десяток урн.
– Я… я не подумал…
– Видишь ли, как это выглядит со стороны. Ты прибрал квартиру, выбросил ковер, у тебя пахло известкой – кажется, будто ты пытался что-то спрятать.
– Нет. Я просто немного прибрался. Я хотел, чтобы все было симпатично.
– Симпатично?
– Да.
– А это ты раньше видел, Говард? – Я показал ему детские трусики в полиэтиленовом пакете. – Их нашли в твоей бельевой корзине.
Его голос напрягся.
– Они принадлежат одной моей племяннице. Они постоянно у меня останавливаются – племянницы и племянники…
– Они остаются ночевать?
– В комнате для гостей.
– А Микки когда-нибудь была в твоей комнате для гостей?
– Да… Нет… Может быть.
– Ты хорошо знаешь миссис Карлайл?
– Просто здороваюсь, встретив ее на лестнице.
– Она хорошая мать?
– Пожалуй.
– Привлекательная женщина.
– Не в моем вкусе.
– Почему?
– Она немного резкая, понимаете, не очень приветливая. Не говорите ей, что я так сказал, я не хочу задевать ее чувства.
– А ты предпочитаешь?…
– Мм, понимаете, дело тут не в сексе. Не знаю, право. Трудно сказать.
– У тебя есть подружка, Говард?
– Сейчас нет.
Он сказал это так, как будто утром за кофе она у него была.
– Расскажи мне о Даниэлле.
– Я не знаю никакой Даниэллы.
– У тебя в компьютере хранятся фотографии девочки по имени Даниэлла. На ней трусики от бикини.
Он моргнул – раз, два, три.
– Это дочь моей бывшей девушки.
– На ней не надет топ. Сколько ей?
– Одиннадцать.
– Еще на одной фотографии есть девочка, с полотенцем на голове, она лежит на кровати. На ней только шорты. Кто она?
Он помедлил:
– Микки и Сара играли. Они разыгрывали пьесу. Это была просто забава.
– Да, так я и думал, – успокоительно улыбнулся я.
Волосы Говарда прилипли ко лбу, капли пота то и дело стекали ему в глаза, отчего он моргал. Открыв большой желтый конверт, я вытащил из него пачку фотографий и стал выкладывать их рядами на стол, одну за другой. Это все были снимки Микки – двести семьдесят штук: вот она загорает с Сарой в саду, вот они играют со шлангом, едят мороженое, борются на его кушетке.
– Это просто фотографии, – защищаясь, сказал он. – Она была очень фотогеничной.
– Ты сказал «была», Говард. То есть ты не думаешь, что она жива.
– Я не это хотел сказать… то есть… вы… вы пытаетесь придумать, что я… я…
– Ты же фотографируешь, Говард, это очевидно. Некоторые из снимков очень хороши. А еще поешь в церковном хоре и работаешь мальчиком в алтаре.
– Служителем.
– И преподаешь в воскресной школе.
– Я просто помогаю.
– Возишь детей на экскурсии – на пляж или в зоопарк.
– Да.
Я заставил его повнимательнее взглянуть на фотографию.
– Кажется, ей не очень-то нравится позировать в бикини? – Я выложил перед ним еще одну фотографию… и еще одну.
– Это была просто забава.
– Где она переодевалась?
– В комнате для гостей.
– Ты фотографировал, как она переодевалась?
– Нет.
– Микки оставалась у тебя на ночь?
– Нет.
– Ты оставлял ее одну в квартире?
– Нет.
– И не уводил ее из дома без разрешения?
– Нет.
– Ты не водил ее в зоопарк или на экскурсии?
Он покачал головой.
– Это хорошо. То есть я о том, что было бы безответственно оставить без присмотра такого маленького ребенка или разрешить ей играть с химикатами и острыми инструментами, так?
Он кивнул.
– А если бы она порезалась, тебе пришлось объясняться с ее матерью. Уверен, миссис Карлайл поняла бы. Несчастные случаи иногда происходят. Но, с другой стороны, ты не захотел бы, чтобы она рассердилась и запретила Микки встречаться с тобой. Значит, возможно, ты и не сказал бы, а сохранил бы это в тайне.
– Нет, я ей сказал бы.
– Конечно сказал бы. Если бы Микки поранилась, тебе пришлось бы сообщить об этом ее матери.
– Да.
Взяв синюю папку, я извлек из нее лист бумаги, пробежал глазами по строчкам и постучал по нужной указательным пальцем.
– Очень хорошо, Говард, но я вот чего не могу понять. Видишь ли, в твоей гостиной обнаружили следы крови Микки, а также у тебя в ванной и на полотенцах.
Говард открывал и закрывал рот, его голос напрягся.
– Вы думаете, я это сделал, но я не делал.
– Тогда расскажи мне, откуда взялась кровь.
– Она порезала палец. Они с Сарой мастерили телефон из консервных банок, и у одной был острый край. Я должен был проверить. Но порез был неглубоким. Я заклеил его пластырем. Она была очень смелой. Даже не плакала…
– И ты сказал ее матери?
Он смотрит вниз, на свои руки.
– Я попросил Микки не говорить. Я боялся, что миссис Карлайл прекратит наше общение, если решит, что я за ней не слежу.
– Там было слишком много крови для царапины на пальце. Ты пытался прибраться, но ковер все равно был весь в пятнах. Поэтому ты его и выбросил.
– Это была не кровь. Это была земля из цветочных горшков.
– Земля?
Он с энтузиазмом закивал.
– Ты сказал, что никогда не брал Микки на экскурсии. Но в твоем фургоне мы нашли волокна ее одежды.
– Нет. Нет.
Я позволил паузе затянуться. В глазах Говарда отражались страх и сожаление. Внезапно он удивил меня, заговорив первым.
– Вы помните миссис Касл… из школы? Она водила нас на уроки танцев.
Я ее помнил. Она была похожа на Джулию Эндрюс в «Звуках музыки» (сразу после того, как она уходит из монастыря) и фигурировала в эротических снах каждого мальчика, кроме разве что Найджела Брайанта и Ричарда Койла, у которых были иные интересы.
– При чем здесь она?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44