– Где конверт, Даж?
– Нет, сперва поговори со мной. Ты ведь возьмешь его и убежишь – как в прошлый раз. – Она поворачивается к группе престарелых жителей: – Это мой сын Янко. Да, он полицейский. Тот самый, который никогда меня не навещает.
Я чувствую, как краснеют мои щеки. Даж не только присвоила имя еврейской женщины, она усвоила стиль поведения.
– Почему ты говоришь, что в последний раз я убежал?
Она поворачивается к Али:
– Видите, он никогда не слушает. Даже когда ребенком был, не слушал. Голова вечно чем-то забита.
– Когда я был здесь в последний раз?
– Видишь! Ты забыл! Это давно было. Вот Люк не забывает. Люк заботится обо мне.
– Люк умер, Даж. Когда я приезжал?
– Пфф! В воскресенье. У тебя были газеты, и ты ждал звонка.
– Откуда ты знаешь?
– Тебе позвонила мама той пропавшей девочки. Она, наверное, была очень расстроена. Ты велел ей набраться терпения и ждать звонка.
Она снова начинает чесать руки.
– Мне надо посмотреть на конверт.
– Ты его не найдешь, если я не скажу тебе, где он.
– У меня нет на это времени.
– У тебя никогда нет времени. Своди меня погулять.
На ней уличные ботинки и теплое пальто. Я беру ее под руку, и мы плетемся по дорожке, посыпанной белым гравием. Я двигаюсь медленно, приноравливая свой шаг к ее шагу. Несколько постояльцев занимаются гимнастикой на лужайке. Садовники высаживают луковицы к весне.
– Как здесь кормят?
– Меня пытаются отравить.
– Ты играешь в бридж?
– Здесь некоторые мухлюют.
Ее мог бы услышать и глухой.
– Даж, тебе надо взять себя в руки.
– Зачем? Мы здесь все просто дожидаемся смерти.
– Не говори глупости.
Я останавливаюсь и застегиваю ей верхнюю пуговицу. Вокруг губ у нее собралась паутинка морщин, но глаза не постарели. На расстоянии мы кажемся мамой и сыном в трогательной семейной сцене. Если приблизиться, то мы – персонажи неказистой одноактной трагикомедии, разыгрываемой уже пятьдесят лет.
– Теперь я могу получить конверт?
– После чая.
Вернувшись в дом, мы садимся в столовой, совершая ритуал натянутых разговоров, приправленных сливками и джемом. Между столиками ходит заведующая.
– Здравствуйте все. Как приятно вас видеть! Это замечательно, что ваш сын приехал, правда, миссис Руиз? Может, он останется и послушает лекцию мистера Уилсона о путешествии по Андам?
Лучше пусть меня свяжут и окунут в котел с холодной овсянкой.
Даж громко объявляет:
– Янко всегда был сильным ребенком. Я только двумя руками могла оторвать его от бутылочки. А грудь он не хотел.
– Даж, это никому не интересно.
Но она продолжает еще громче:
– Его отец был нацистом, вы же знаете. Как отец Арнольда Шварценеггера.
Я чувствую, как у меня краснеют щеки. Даж завелась, и теперь ее не остановишь.
– Я не знаю, похож ли он на отца. Их было так много. Может, у меня внутри смешалась сперма их всех.
Заведующая чуть не задыхается от смущения и приносит нам свои извинения. Уходя, она бросает на меня взгляд, который я помню еще по школе: так на меня смотрели учителя, когда Даж приходила на день открытых дверей.
Чай остывает, сухая булочка остается на тарелке, а я веду Даж в ее комнату и забираю конверт. На обратном пути захожу к заведующей и выписываю чек.
– Наверно, вы очень любите свою маму, – говорит секретарь.
– Нет. Она просто моя мама.
Вернувшись в машину, я вскрываю большой пухлый конверт. Внутри лежат копии открытки и конверта, результаты ДНК-тестов, отчеты об анализах чернил и бумаги и образцы волос Микки.
Отдельно, в пластиковой папке, лежит еще одно письмо. Я раскрываю его, затаив дыхание.
Дорогая миссис Карлайл!
Ваша дочь жива. И останется жить, если вы станете сотрудничать. Любая ошибка – и она умрет. Ее жизнь в ваших руках.
Мы требуем два миллиона фунтов в бриллиантах высшей пробы размером не меньше карата. Вы разложите их в четыре отдельных бархатных футляра. Каждый футляр должен быть прикреплен к полоске пенопласта толщиной в четверть дюйма, затем дважды обернут флюоресцирующим полиэтиленом. Каждый сверток не должен превышать в длину 6 дюймов, в ширину – 2,5 дюйма и в высоту – 0,75 дюйма. Их следует положить в 20-дюймовую коробку из-под пиццы.
Спустя три дня вы поместите объявление в «Санди таймс» об аренде виллы. В нем будет номер мобильного телефона для дальнейшей связи.
К телефону всегда должны подходить вы, миссис Карлайл. Только вы. Если трубку возьмет кто-то другой, Микаэла умрет.
Мы не вступаем в переговоры. Не принимаем никаких оправданий. Если в дело вмешается полиция, вы знаете исход.
У ВАС ЕСТЬ ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС.
Письмо напечатано аккуратно, видимо, на лазерном принтере. И хотя на этот раз никто не подделывает детский почерк, эмоциональный шантаж столь же силен.
Я поместил объявление. Купил мобильный телефон. Значит, я верил, что Микки жива. Возможно, меня убедила не бесспорность доказательств, а их совокупность. Говарда осудили на основании косвенных улик, и не исключено, что воскресил Микки, поверив рассказам и предположениям.
– По крайней мере, теперь у нас есть подтверждение, – говорит Али, читая заключение по тестам ДНК.
– Но это ничего не меняет. Кэмпбелл не станет заново открывать дело или признавать, что мы совершили ошибку. Криминалисты, юристы, свидетели и политики не собираются пересматривать приговор, вынесенный Говарду.
– Вы их осуждаете? Вы что, действительно хотите его освободить?
– Нет.
– Тогда почему мы это делаем, сэр?
– Потому что я не думаю, что выкуп был подделкой. Я думаю, что она жива! Иначе почему я рискнул всем?
Я смотрю через дорогу на автобусную остановку, где девочка лет двенадцати напряженно всматривается в даль в ожидании автобуса на 11.15, который приедет не раньше одиннадцати тридцати пяти.
Дело не в Говарде. Меня не волнуют вопросы совести и проблемы правосудия. Я просто хочу найти Микки.
Надвигается гроза. Из-за того, что воздух наэлектризован, волосы Али поднимаются, словно подпертые невидимыми проволочками. Через несколько минут крупные капли начинают стучать по лобовому стеклу, а водостоки захлебываются листьями. Можете списать это на глобальное потепление и изменение климата, но я не помню, чтобы такие грозы были во времена моей юности.
Шины «воксхолла» шуршат по мокрому асфальту. Сидя за рулем, Али всегда сосредоточивается, словно проходит компьютерную аркаду. Она как будто постоянно ждет, что кто-то побежит на красный свет или шагнет с тротуара под колеса.
Мы переезжаем Тауэр-бридж и поворачиваем на восток по шоссе А2, минуя Блэкхит и Шутерс-хилл, потом оказываемся в Дартфорде. Гроза окончилась, но небо по-прежнему низкое и серое. Холодный ветер поднимает с земли клочья бумаги и несет их по улице.
Это настоящий английский спальный район, с живыми изгородями и бассейнами для птиц, похожими на лужи. Я даже чувствую запах удобрений для газонов и вижу картинку в телевизоре, который смотрят за три дома отсюда.
Паб «Белая лошадь» приглашает на круглосуточные завтраки, но закрыт до полудня. Заглядывая в окно, я вижу пустой бар, стулья, поставленные на столы, пылесос на ковре, мишень для дротиков и железную подставку для ног вдоль барной стойки.
Я обхожу здание сзади, Али держится на расстоянии нескольких футов от меня. Большие деревянные ворота закрыты, но не заперты. За ними – кирпичный двор, заставленный серебристыми бочонками, из-за которых видны мотоцикл и две машины, одна из которых, лишенная колес, водружена на кирпичи и покрашена в камуфляжные цвета.
Прямо возле двери на капоте сидит мальчишка лет пятнадцати и протирает карбюратор промасленной тряпкой. Его ноги в поношенных кроссовках раскачиваются взад-вперед, челюсть постоянно двигается, откусывая, пережевывая и выплевывая слова. Он замечает меня, и его голова дергается.
– При-пере-пиреветик.
– Привет, Стиви.
Он соскальзывает с машины и хватает меня за руку, прижимая ухо к часам.
– Тик-так, тик-так.
Синдром Туретта превратил его в комок ужимок, ругательств и криков – в «ходячую кунсткамеру», по словам его отца, Рэя Мерфи, бывшего коменданта Долфин-мэншн.
Я оборачиваюсь к Али:
– Это Стиви Мерфи.
– С. Мерфи. Смерфи. Смерф, Смерф, – лает он, как морской котик.
Али гладит его по коротко остриженным волосам, и он мурлычет, как котенок.
– Папа дома?
Он дергает головой:
– Фига с два. Ушел!
– Куда ушел?
Он пожимает плечами.
Рэй Мерфи обеспечил алиби Кирстен в утро исчезновения Микки. Как они оба утверждали, он чинил ей душ. Маленький человечек, припадающий к земле, словно такса, но я помню, как когда-то Мерфи дрался на Уэмбли – лучший боксер Британии в весе цыпленка. Это было где-то в начале восьмидесятых.
Я дважды допрашивал его во время первого расследования. Я думал, что он мог знать, как Микки вышла из здания.
– Так же, как и все остальные, – сказал он мне. – Через дверь.
– Думаете, что ее подруга Сара ее не заметила?
– Дети не всегда поступают так, как вам хочется.
Он знал, о чем говорил. Его старший сын Тони сидел в тюрьме Брикстон, получив пять лет за вооруженное ограбление.
Отвернувшись от Стиви, я три раза стучу в дверь. Скрипит стул, и дверь приоткрывается на несколько дюймов. Крупная женщина с волосами табачного цвета, залитыми лаком до крепости бетона, подозрительно смотрит на меня. На ней мохнатый желтый пуловер и черные леггинсы, делающие ее похожей на утку-переростка.
– Миссис Мерфи?
– Вы его нашли?
– Простите?
– Нашли моего Рэя? С какой тварью он спит?
Али пытается прояснить ситуацию:
– Вы утверждаете, что не видели своего мужа?
– Именно, мисс Марпл.
Она отворачивается от двери и бредет к своему стулу. На столе стоят остатки завтрака, на прилавке примостился телевизор, демонстрирующий парочку на диване с оживленными и счастливыми лицами.
– Я вас помню, – говорит она, не отрываясь от экрана. – Вы коп, который искал ту малютку.
– Микки Карлайл.
Она машет рукой:
– Стиви помнит. Он ничего не забывает.
– Микки-фикки-стикки-ликки, – бормочет Стиви.
– Не надоедай, – ворчит миссис Мерфи.
Стиви отшатывается, уклоняясь от ее шлепка. Он отступает на шаг и начинает крутить бедрами в причудливом, не совсем пристойном танце.
Кухня маленькая и захламленная. Каминную полку украшает странная подборка сувениров и безделушек, включая набор для специй в виде Микки-Маусов, боксерский кубок и фотографию с автографом Генри Купера.
Стиви все еще приплясывает, а глаза миссис Мерфи уже прикованы к экрану.
Можно простоять еще лет сорок и так и не дождаться ее драгоценного внимания. Я нажимаю кнопку на пульте, экран гаснет, и миссис Мерфи оборачивается ко мне с таким выражением лица, словно я отключил ее систему жизнеобеспечения.
– Когда вы видели Рэя в последний раз?
– Я им уже говорила: двадцать четвертого сентября.
– Кому вы говорили?
– Полиции! Я два раза к ним приходила, но они мне не поверили. Они решили, что Рэй просто слинял, как раньше.
– Раньше?
Она вытирает глаза и смотрит на Стиви. Али улавливает ее желание.
– Наверное, нам лучше выйти на улицу, – предлагает она.
Стиви радостно улыбается и обнимает ее за талию.
– Проследите, чтобы он не распускал руки, – говорит его мать, потерянно глядя в черный экран телевизора.
Когда дверь закрывается, миссис Мерфи продолжает:
– Рэй никогда не мог держать ширинку застегнутой. Но с тех пор, как мы открыли паб, он не уходил из дома. Он любил «Белую лошадь»… – Ее голос прерывается.
– Видимо, он хорошо получал, исполняя обязанности коменданта, раз смог позволить себе открыть паб.
Она сразу же огрызается:
– Мы приобрели его совершенно законно. Рэю дядя оставил кое-какие деньги.
– А вы знали этого дядю?
– Он работал в Саудовской Аравии. В Саудовской Аравии нет налогов. А Рэй это заслужил. Он двадцать лет проработал в Водном управлении черпальщиком. Вы знаете, что это значит? Он рыл дерьмо. Работал в нем по колено, в темноте, среди крыс. Натыкался на целые гнезда, где крысята кишели, как червяки в банке.
– А я думал, что он работал в службе по предотвращению наводнений.
– Да, позже, после того, как у него отказала спина. Он помогал Водному управлению Темзы составлять планы на случай, если сильный прилив затопит Лондон. Люди забывают, что Темза зависит от прилива. Всегда зависела и всегда будет зависеть. – В ее голосе начинают звучать грустные нотки. – Когда на Темзе построили барьер, то сказали, что сильные приливы больше не проблема. И избавились от Рэя. Он говорил, что они идиоты. Уровень моря повышается, юго-восток Англии уходит под воду. Вот и прикиньте сами.
– А почему он выбрал паб?
– Покажите мне мужика, который не хотел бы владеть пабом.
– Но такие, как правило, пропивают весь доход.
– Только не мой Рэй – он капли в рот не взял за шестнадцать лет. Он любил это место. Дела шли хорошо, пока этот чертов тематический паб не открылся дальше по улице. «Лягушка и Салат». Что это за название для паба, скажите-ка мне? Мы собирались объединиться с ними и провести турнир по дартсу. Наш Тони должен был его организовать. Он знает многих профессиональных игроков.
– А как Тони?
Она замолкает.
– Я надеялся, что смогу с ним переговорить.
– Его нет дома.
Ответ вырывается слишком быстро. Я смотрю наверх, на потолок. Эта женщина – как магический шар у гадалки: потряси ее, и ответ окажется написанным у нее на лбу.
– Он ничего плохого не сделал, мой Тони. Он был хорошим мальчиком.
– Когда он освободился?
– Полгода назад.
– Вы слышали, чтобы Рэй упоминал о Кирстен Фицрой?
Имя начинает медленно пробуждать в ней какие-то воспоминания.
– Это та птичка из Долфин-мэншн. У нее еще был шрам на шее…
– Родимое пятно.
– Какая разница, – отрезает она.
– Она приходит? Звонит?
– Рэй не стал бы с ней спать. Слишком тощая. А он любит, чтобы у женщины было за что подержаться. Вот и сейчас он этим занимается – трахает какую-нибудь шлюху. Скоро придет домой. Всегда так.
Снаружи начинает тарахтеть и рычать мотор. Стиви залез под капот, а Али сидит за рулем, переключая передачи. Где-то надо мной распахивается окно, и воздух наполняется потоком ругательств и требованиями перестать шуметь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44