— Корнелия! — крикнул он. — Мне надо с тобой поговорить. Полиция! — Он показал свой жетон.
Девочка взглянула на него удивленно, но, кажется, без всякого страха. Очень высокая, он прикинул, примерно метр восемьдесят. Но поражал не только ее рост. Она была могучей, не толстой, а именно мощной. И в то же время выглядела рыхлой и намного старше своих лет.
— Пойдем немножко погуляем. В школу тебе идти не обязательно, сегодня там все равно не до занятий: кто-то забрался в нее ночью.
Не задавая вопросов, она пошла рядом с ним.
В молчании шли они совсем рядом с кромкой воды. Тойер предполагал, что девочка заговорит первой, но она молчала, не испытывая ни малейшего смущения.
Он сделал попытку:
— Так ты, значит, маленький воробышек?
Корнелия кивнула, улыбнулась, хихикнула и подставила лицо ветру.
— А как можно стать маленьким воробышком? — поинтересовался Тойер. Он пытался не повышать голоса, говорил чуть слышно. Корнелия не ответила. — Так говорят твои родители? Они тебя так называют?
Вопрос был явно неудачный. Ее лицо изменилось, словно она надела свою собственную гипсовую маску. Посмертную.
Что ж, тогда все сначала:
— Ты умеешь писать разными почерками. Я заглянул в твою тетрадь.
— Тетрадь? Ах так…
Тойеру почудился страх в ее голосе.
— Отпустите меня, мне надо в школу, — совсем по-детски попросила Корнелия.
— Теперь уже поздно. Для всего. Ты подделала запись Анатолия в «Альбоме дружбы». Но с какой целью? Хотела выгородить Фредерсена? Я не понимаю тебя. Ты можешь мне помочь? Или тебе безразлично, что Анатолий мертв?
— Иногда человек бывает виноват сам. — Ее голос звучал теперь иначе, стал глубже, взрослее. — Да, пожалуй, сам, разве так не бывает?
— Ты хочешь сказать, потому что он полез к обезьянам?
— Да. — Она опять хихикнула. — Да.
Показалось здание курортной администрации, справа соответствующие архитектурные безобразия, слева слепое зеркало бухты до самого горизонта. Шторм закончился. Теперь жди следующего. Тойер ощущал себя почти местным, словно он целый год не делал ничего другого — только жил на севере, размышлял о погоде и ломал голову над сложными математическими задачками.
Он поднял гладкий камешек и швырнул его так, чтобы он запрыгал по воде. Не вышло…
— Хорошо! — Он сжал кулаки. Только бы не заорать… Или это пойдет на пользу?… — Я хочу тебе рассказать, как все было. Фредерсен принуждал Анатолия к сожительству… — Краем глаза Тойер наблюдал за девочкой. Слезы? — Но Фредерсен его не убивал. Зачем ему это, ведь у него имелись гораздо более надежные методы! К тому же он левша, это не согласуется с характером травмы. А ты выглядишь сильной. И занимаешься карате.
— Я бросила.
— Однако ведь навыки у тебя сохранились.
— Так это все-таки была обезьяна? Или нацист? В газете что-то писали.
— Обезьяна тут ни при чем, и нацист тоже. Мы перепроверили обе версии. Первая опирается только на запись Анатолия, а она сделана тобой. Теперь я это знаю. Но одна бы ты все это не провернула. Я в это не верю, как не верю и в то, что тебе помогал кто-то из твоих одноклассников.
Тойер встряхнул головой: ему показалось, что он очутился в Гейдельберге, в зоопарке. Нужно сосредоточиться: я на севере, на берегу моря.
— С дождем вам повезло — и тебе и Фредерсену, — тихо сказал он. — И еще повезло с тем, что вас было так много, целый класс. — Девочка стояла рядом с ним и смотрела на море. Она не вздрогнула, не произнесла ни слова. — Вы были в панике. Ведь мы, возможно, могли обнаружить ваши следы.
— Здесь часто идет дождь, — безразлично произнесла Корнелия.
Они замолчали.
— Все позади, — сказала она. — Теперь вы не найдете никаких следов. А запись Анатолия я подделала просто так, чтобы обратить на себя внимание. Переходный возраст, что тут поделаешь!
Тойер нахмурился, взглянул на ее сапоги:
— Да, нам надо было повнимательнее обыскать каждый сантиметр.
Казалось, она немедленно все поняла, но все-таки уточнила:
— Зачем?
— Чтобы найти следы твоих квадратных сапожищ, — последовал злобный ответ.
Тойер увернулся от удара, но кулак все же задел его по касательной, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.
Корнелия побежала по берегу, получив преимущество во времени.
Тойер попытался ее догнать, но не смог: поскальзывался на камнях, увязал в песке, спотыкался, чуть не падал. Он бежал, задыхаясь, представляя, что его, среди бела дня преследующего несовершеннолетнюю девочку, утопят в море гневные рыбаки, забьют насмерть крутые северные пенсионеры или застрелят лихие вояки с военно-морской базы. Но он все бежал за постепенно удалявшейся девчонкой. Он отчетливо видел ее красный анорак, старый и рваный, и не замечал кровь, которая струйкой текла ему за воротник из носа и верхней губы.
Корнелия упала, он скорее угадал это, чем увидел: капли пота жгли ему глаза. По-видимому, она ушиблась или вывихнула ногу, так как не смогла подняться, попыталась еще раз, теперь получилось, между тем он был уже в пяти-шести метрах. Да, она хромает, у нее что-то с ногой, теперь он поравнялся с ней. Что дальше?
— Ты арестована! — с ходу солгал он, с трудом переводя дух. — В четырнадцать лет ты уже подсудна, вот так! — И тут старший гаупткомиссар споткнулся о тот же камень, который помог ему настичь школьницу.
Они сидели рядом на песке, тяжело дыша; она запыхалась не меньше, чем он.
— Не желаешь говорить? — спросил Тойер. — Нет, не желаешь. А у меня много вопросов к тебе. — Он и сам не знал, что говорит и что скажет через минуту, просто жонглировал фразами, всплывавшими в его усталом мозгу.
— Вы ошибаетесь: мне не четырнадцать, а шестнадцать. Я два раза оставалась на второй год.
— Ты хорошо учишься, я видел твои тетради.
— Так это вы залезли в школу! Как можно? Тойер предпочел не отвечать, вместо этого спросил:
— Когда ты сидела по два года?
— В первый раз в восемь лет, еще в начальной школе, в тот год, когда моя мама умерла от рака. Во второй раз в пятом классе.
— Почему? Она молчала.
— Дай я подумаю. — Тойер стал играть обломком раковины и тут же порезался. — Тебе было двенадцать. Ты стала замечать вещи, которые не бросаются в глаза маленькому ребенку: отец все время пьет пиво, он неудачник — обидно. Но все это, вероятно, не относится к твоему отцу, да и не остаются школьники из-за таких вещей на второй год.
Пауза. Внезапное желание войти в серую ледяную воду, превратиться в сивуча, огромного тюленя, довольного, нагуливающего жир. Сквозь тучи прорвалось солнце, оно не грело, а осветило все ядовитым светом — и прервало паузу.
Тойер невольно рассмеялся, все было так нелепо и очевидно.
— Ты заметила, что ты слишком крупная, ноги слишком большие, все не так. И нет рядом мамы, которая сказала бы, что это ерунда и с тобой все в порядке. Мне понятно это отчаяние, когда не с кем поделиться и все приходится носить в себе, — объяснял он то ли ей, то ли себе. — А твой отец этого не понимал и не понимает, верно? Говорил тебе, вероятно, что дело не во внешности. Конечно, дело во внешности. Ведь тебе хочется нравиться людям, особенно мальчикам. Да и Анатолий был убит, потому что он чем-то тебе не понравился. Ты любила его?
Она не реагировала, но на этот раз он был уверен: на ее глазах выступили слезы.
Старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер не был, конечно, воплощением лихого сыщика, но порой невольно хвалил самого себя, как бы глупо это ни казалось. Что он сказал тогда в зоопарке? Что причина в ревности.
— Твой отец когда приходит с работы?
— Он учитель в начальной школе. Домой возвращается обычно часа в три, не раньше.
— У тебя есть братья или сестры? Она отрицательно покачала головой.
— Тогда, может, поговорим у тебя дома? — предложил Тойер.
Назад они возвращались долго, девочка жаловалась на боль в щиколотке.
— Ведь ты все видела, да? — спросил он как бы невзначай; они как раз проходили мимо крытого бассейна; ребенок съезжал по горке-трубе, торчавшей из стены, словно щупальце, — маленькая рыбка, которая появлялась ненадолго и опять пропадала. — Ты видела, чем занимался с ним Фредерсен. А ударить ты можешь, я уже заметил по себе.
Тут он опять вспомнил, что у него лицо в крови. Вероятно, он ужасно выглядит.
— Подожди, — попросил он, — я должен умыться, кровь смыть. Если ты убежишь, это ничего не изменит.
Она остановилась. Быстрыми шагами он подошел к воде и умыл лицо. Кто сказал, что балтийская вода почти несоленая? Соль жгла губу, причиняя адскую боль. Он ощупал лицо. Вроде ничего не распухло, нос тоже цел. Он снова ощутил усталость. Далеко от берега маленький катер мчался в открытое море.
— Теперь я все понял. — Он с трудом выпрямился. — Фредерсен тебя прикрывает, а ты, конечно, сидишь тихо. Ты хочешь что-то сказать? — Корнелия молчала. — Ты убила Анатолия и потом подделала его почерк. У вас ведь были тетради. Поездка класса — это не отдых.
— Мне он очень нравился, — произнесла она так тихо, что он с трудом ее расслышал. — Пожалуй, это лучшее доказательство, что я его не убивала.
— Кто же тогда? — Тойер повысил голос. — Фредерсен?
— Не знаю. Обезьяна. Нацист.
— Молчать всю жизнь тяжело, Корнелия, — сказал он. — Пожалуй, Фредерсену легче, он уже привык ко лжи. А вот ты не сумеешь. Теперь он может совершенно открыто развратничать с другими мальчишками. Ты будешь молчать. Это было не убийство, а ты несовершеннолетняя. Пара лет — максимум, а тюрьма для несовершеннолетних не ад. Ты будешь получать помощь, а потом начнешь новую жизнь, я понимаю, это звучит глупо, но она бывает, как этот ни странно, новая жизнь.
Уголком глаза он наблюдал за ней. Она улыбается? Тойер размышлял, чувствует ли он к ней симпатию. Нет, она ему не нравилась. Плохо ли это? Разве не заслуживает сочувствия девочка, чья жизнь никогда не станет счастливой? Он вспомнил о матери Анатолия, и для сочувствия в его душе почти не осталось места.
— У меня обувь сорок седьмого размера, но сапоги мне уже становятся малы. Я расту. Я просто монстр. И останусь такой в новой жизни. Тогда уж лучше старая, ее я хотя бы знаю.
— Каково тебе в школе? Анатолий наверняка сидел один. Его парта пустует? О чем ты думаешь, когда видишь его место?
Корнелия не ответила на его вопросы, и он не стал задавать новых. Нога у нее, кажется, стала болеть поменьше, шаг стал свободней. Надо следить, чтобы она снова не убежала.
— Когда мы приехали сюда, я в первые недели даже не смотрела на море. Боялась, вдруг оно мне понравится, и потом будет больно расставаться, если мы опять переедем, ведь мы часто переезжали с места на место…
Тойер внутренне собрался с силами. Что там слева в поле зрения? Сейчас ему еще не хватало только приступа мигрени! Но это был всего лишь силуэт кружащейся в высоте чайки, нечеткий, еле угадывающийся.
— Где же ты родилась?
— В Селле, оттуда мы перебрались под Гамбург, потом жили недалеко от Любека, какое-то время на востоке, под Мюрицем, а после этого приехали сюда. Мой отец всегда был учителем на замене, потому что провалил один из экзаменов. Но потом он получил в Киле место в штате.
Они двинулись дальше.
Постепенно они добрались до порта и прошли по маленькому разводному мосту.
Здесь, на плоском севере Германии, Тойеру снова пришлось мучиться, карабкаясь вверх по подъездной дороге, словно какому-нибудь альпийскому пастуху. Петерсберг. Дорога в гору.
Она отперла дверь, Тойер вступил следом за ней в мрачный коридор. Она чинно сняла сапоги и направилась первой вверх по лестнице. Дом, и без того самый сгорбленный в ряду других домов, внутри был неуютным и темным. Стертые деревянные ступени выглядывали из-под линялой дорожки, лишь в нескольких местах закрепленной медными прутьями. Тойер внимательно смотрел под ноги, чтобы не упасть.
— Зачем мы идем наверх? — спросил он.
— Я подумала, вы, сыщик, наверняка захотите взглянуть на мою комнату.
Комната была маленькая. Типичная девичья спальня в мансарде, со скошенным потолком, в окно смотрело серое ледяное небо. Тойеру пришлось немного подогнуть колени, чтобы выглянуть наружу.
— Эта комната всегда была твоя, с самого переезда?
— Да, а что?
— Потому что отсюда видно море.
— Бухта.
— Ну бухта.
— И что?
— Ты мне только что рассказывала, что никогда не смотрела на море. А ведь могла, даже из своего окна!
Она молча села за письменный стол, на щеках загорелись красные пятна. Правая рука нервно барабанила по выдвижному ящику.
Тойер огляделся, выискивая, куда бы ему сесть. В спальне стояло только маленькое кресло с подлокотниками; он побоялся, что не втиснется. Еще была неубранная постель. Он решил, что постоит, и шагнул к книжной полке.
— Год назад, — проговорил он как будто сам себе, — мне удалось раскрыть убийство одной девушки, когда я увидел, что она читала.
Однако книги Корнелии мало о чем могли сообщить. Обычный набор: все книги про Гарри Поттера, различные истории про лошадей, несколько потрепанных детских книжек в бумажной обложке, явно уже не по возрасту Корнелии. Книги с логическими задачками, научно-популярные… Тойер повернулся к Корнелии:
— Тут все говорит о вполне нормальной девочке. Очень несчастной, да. Я старше тебя почти на сорок лет и могу тебе сказать, что именно это так нормально в тебе. Ты несчастная и, возможно, больная, но не испорченная. Ты участвовала в скверном деле и знаешь что-то, о чем не говоришь. Но ты также наделена воображением, ты талантлива, хорошо рисуешь. И ты способна влюбиться в кого-то, пусть даже один раз. Что же произошло? Если это была не ты, тогда кто же?
— Нацистская обезьяна.
— Глупость! — сердито фыркнул Тойер. — Во время поездки вы наверняка сидели вместе. Изгои всегда садятся в автобусе рядом, я отлично это знаю. О чем вы говорили?
Ее глаза наполнились слезами, однако прежде чем Тойер смог это использовать, дверь отворилась — в комнате уже стоял Кёниг.
— Мне позвонили, что моей дочери нет в школе. Что вам нужно?
Тойер представился:
— Я гаупткомиссар Тойер из Гейдельберга. У меня есть несколько вопросов к Корнелии.
Отец и дочь переглянулись.
— Я уверен, что вы приехали сюда не по официальному поручению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26