— тихо спросила она.
Он неуклюже занес руку. Она даже не пыталась увернуться. Удар, снова свист в ухе, но не такой сильный.
— Ой-ой-ой! Раньше у тебя лучше получилось. — Она встала. — А теперь пойдем. Я могу сделать это и одна, но с машиной удобней.
Тойер устало топал по темному городу.
Нордерштрассе, тринадцать, несчастливое число, между прочим. Гаупткомиссару пришлось несколько раз спрашивать дорогу, так как он тут же забывал очередное объяснение.
Что принесет это посещение? Намек, идею, ассоциацию? И уж наверняка новую боль для матери; впрочем, сострадание он испытал лишь тогда, когда уже нажал на кнопку домофона. Дверь подъезда открыли, не спрашивая.
Убитая горем, но ухоженная блондинка стояла в дверях квартиры.
— Домофон неисправен. Что вы желаете?
Хороший немецкий, хотя слышен еле заметный акцент. Тойер представился, тяжело дыша и стесняясь.
Они сели в гостиной за стол, мать Анатолия заварила чай. Не какую-то там русскую экзотику, а нормальный, в фризском чайнике со специальной крохотной печуркой для подогрева воды. Тойер вдруг вспомнил, что по профессии она ветеринар.
Было заметно, что семье приходится экономить, но в квартире было чисто и аккуратно. На стенах висели фотографии животных.
— Вы любите животных? Ну да, ведь это ваша специальность. — Он показал на стену и лишь после этого вспомнил о страсти Анатолия.
— Эти снимки висели при старшем в его комнате, — печально сказала она. — Он очень любил зверей, больше, чем я. В России я работала ветеринаром при бойне.
Тойер кивнул, но никак не мог представить себе эту миниатюрную женщину на бойне.
— Это тяжелая работа, — добавила она. — Но ведь жить-то надо. Муж бросил меня с детьми.
— И вы сумели приехать сюда.
Она вздохнула:
— Я считала, что делаю это ради благополучия детей. Тут я никто, мое образование не признается. Сижу там внизу, — она кивнула головой вправо, — на кассе в «Марканте», но хоть недалеко от дома, пешком туда хожу. — Она вытерла глаза. — Впрочем, что я говорю… Значит, вы полицейский из Гейдельберга. Вы не верите, что это сделала обезьяна?
— В настоящий момент я вообще не знаю, что и думать.
— Я никогда не верила. Анатолий был помешан на животных, но глупцом никогда не был. Он был осторожным, заботился о младших… — Она всхлипнула. — Ах, я так его любила. Правда, сначала мне было трудно: он настолько походил на моего мужа, бросившего меня ради какой-то дешевки… Но ведь мальчик тут не виноват… У вас есть дети, господин Тойер?
— Да… нет… приемная дочь, впрочем, недавно.
— Вы ее любите?
— Ну, пытаюсь…
— Когда любишь, так страшно! — Сыщик с трудом переносил ее горькие слезы. — Младших мне вообще теперь жутко отпускать от себя. Как я выдержу, когда и они когда-нибудь поедут с классом? Но как им расти под моей опекой? Где они тогда наберутся жизненного опыта?… Извините, но мне трудно долго разговаривать.
Тойер разглядывал шнурки на своих ботинках.
— Конечно-конечно, — пробормотал он. — Скажите мне только, не изменился ли ваш сын в последнее время?
— Да, изменился. Стал как-то тише за пару месяцев до смерти. И еще — у него появились дорогие книги. О животных и природе. Мне он сказал, что занимается в школе репетиторством и зарабатывает. Я боялась, не начал ли он воровать. Он вообще с детства был странным ребенком: любил прятаться куда-нибудь, подслушивал за всеми. Я надеюсь, что он те книги не украл. Хотя если и так, я ничего не хочу об этом знать, понимаете?
— Я не думаю, что он воровал, — задумчиво заявил Тойер. — Скорей всего он получал подарки. Вы сообщили об этом полицейским? Ну, про книги?
— Нет. — Она с симпатией посмотрела на него. — Ведь считалось, что в Гейдельберге все выяснили.
Тойер встал:
— Мне жаль, что мы не довели до конца это дело, и жаль, что потревожил вас.
— Вы обещаете все выяснить? — Она проводила его до двери.
— Мне трудно это обещать.
— Я понимаю. До свидания, господин Тойер.
10
Половина десятого. Ребята явились точно в срок, даже Тойер. Ильдирим охотней всего убила бы их на месте. И первого — Тойера.
— Ну, господин Зенф, — проговорила она, пытаясь не выдать голосом свои чувства, — если я правильно понимаю, вы уже были тут в прошлом году? Летом?
Зенф кивнул. Тойер пристально наблюдал за ним. Правое веко Зенфа подрагивало.
Ильдирим подняла над головой синий альбом:
— Вот гостевая книга. Дом летом все года был занят. И все постояльцы оказали нам любезность и оставили восторженные комментарии! Каким было лето две тысячи третьего года?
Зенф пожал плечами:
— Ну, такое… Все зеленело, как здесь бывает…
— А лето двухтысячного года, уже забыли? Ведь вы тоже были здесь! Что теперь скажете, господин Зенф?
— Ты врал? В своей группе? — Хафнер с удивлением таращил глаза на загнанного в угол коллегу.
— Между прочим, ни один постоялец не написал о том, что тут нет чашек, что сюда нужно везти термос и пряности…
Зенф сопел.
— Это уже не шуточки, Зенф, — включился Тойер. Он пытался уловить суть разговора, однако пока ничего не понимал. — Уже несколько недель ты ведешь себя ужасно странно, притащил нас сюда и… Я хочу узнать точно, в чем дело. Ты подозреваешь, что Фредерсен Анатолия… О чем ты вообще думаешь?
Лейдиг перебил его:
— Коллеги в Гейдельберге недосчитались целого комплекта копий дела о Кинг-Конге, я звонил туда сегодня. А вот это я обнаружил в твоей комнате. — Он показал пачку бумаг.
Зенф смотрел куда-то в угол.
— Администратор в отеле проявил отзывчивость, ведь можно что-нибудь забыть в номере э-э… друга. — Тойер очень медленно выговорил это слово. — Спасибо, Лейдиг. Это была моя идея, Зенф, так что не злись на того, кто тут ни при чем.
Гнетущая тишина. Ильдирим взяла у Хафнера сигарету и сказала:
— Ни хрена себе комедия! Сдохнуть можно от смеха, Зенф! Я хотела вывезти больную девочку на лечение, а стала тут актрисой в спектакле, который мне непонятен. Но я пойму, еще сегодня.
Наконец Зенф повернулся к ним.
— Да, верно. Я использовал вас. Злоупотребил…
— Ну, пожалуй, это слишком сильно сказано, — заметил Лейдиг.
— Я считаю иначе, — заверил Зенф.
Он встал, подошел к окну, повернулся ко всем спиной и выглянул наружу.
— Черт побери! — взорвалась Ильдирим. — Вы не забывайтесь! Я кроме прочего и прокурор, все еще прокурор, а не просто курортница.
— Я думал, что…
— Заткнись, Тойер, заткни свою идиотскую пасть! — Она вскочила. — Вы завтра же уезжаете. Или уеду я. В ваших играх я больше не участвую! Я хочу домой. Хочу… — Она встала спиной к двери. — Значит, ты устроил больной девочке поездку на море, чтобы она поправила здоровье… Хорошо. Благодарю, господин Тойер.
— Я-то тут при чем? — воскликнул он. — Зенф заварил кашу, я-то ведь вообще ничего не знал! — Тойер в ярости вскочил, подошел к окну и схватил толстяка за руку.
— Не трогайте меня! — испуганно закричал тот.
Тойер от неожиданности отшатнулся:
— Что за нелепые секреты у тебя? Что, какие-нибудь истории с мальчиками?
Зенф, побледнев, повернулся к нему:
— Этого еще не хватало! Теперь вы меня в чем-то подозреваете? Я, значит, чтобы скрыть следы преступления, спер одну из множества копий дела о Кинг-Конге? Ну не смешно ли?
— Мне не до смеха, — сказал Тойер.
— Да, я никогда тут не был! — Он возвысил голос, и Тойер подумал, что прежде толстяк никогда не кричал. — У меня свои причины, почему я хотел сюда приехать. И когда вы, — он взглянул на Ильдирим, смотревшую себе под ноги, — стали искать жилье на море, мне вдруг пришло в голову, что я смогу добиться большего, если рядом будет кто-то из группы. О том, что сюда приедут трое, я и не мечтал. А копии дела взял с собой для того, чтобы вести расследование, черт побери!
— Если тебе что-то известно, — включился в разговор Хафнер (от долгого молчания его голос звучал надтреснуто и хрипло), — почему ты не сообщишь об этом здешним копам? Что за фокусы?
— Что я могу им сказать? У меня нет никаких фактов, ничего, и я…
— На одном из допросов ты что-то заметил, но не захотел поделиться с нами, и все же ты решил притащить нас сюда, для поддержки. Я ничего не понимаю. — Теперь и Лейдиг закурил «Ревал».
— Мне хотелось, чтобы вы сами сообразили что к чему. Я закинул наживку, но рыбка так и не клюнула.
— Прекратите! — Ильдирим почти кричала. — Я вас сейчас переубиваю! Если понадобится, позвоню в местную прокуратуру и попрошу вас арестовать. Повод найдется. Достаточно пропажи копии дела, а остальное придумаю.
Зенф повернулся к ней:
— Камеру я не перенесу. Закрытое пространство для меня — смерть. Даже комната в отеле… Не будь это для меня так важно, я бы не влез в это дерьмо. Я вообще не сплю…
Ильдирим метнула в него гневный взгляд. Тойер отметил, что она похудела, хотя и без того была стройной. В ее лице, строгом, с острыми чертами, теперь еще отчетливей проявилось сходство с хищной птицей.
— Тюрьма — или выметайтесь, — тихо повторила она.
Зенф посмотрел на нее с глубокой печалью и снова обратился к сидящим:
— Короче, я подозреваю, что Фредерсен совратил мальчика и убил. Я хочу это доказать, хочу, чтобы эта свинья понесла должное наказание. Вот почему я здесь.
— Что за дерьмо! — вскричал Хафнер. — Что я слышу! Гомосексуалистскую болтовню девяностых! — Возбужденный (он и всегда пребывал в подобном состоянии, но сейчас просто вышел из берегов), он вскочил. — Мой кузен из Пфальца, у которого автомастерская, у него есть дочь, а старуха от него сбежала. Он как-то стоял голый под душем, не в одежде же мыться, а дверь была открыта, малышка по дому бегала. Тут зашла бестия-мамаша, немедленно подключила Управление по делам молодежи, и такое началось! Охота на ведьм! И теперь он не видел малышку уже несколько лет, потому что бабы всегда что-нибудь придумают, чертовы куклы!
Тойер рухнул на диван:
— Да, действительно, я тоже вижу несколько зацепок, говорящих в пользу такой версии. Но почему во время классной поездки? Предположим, у Фредерсена что-то было с тем мальчиком. Тогда зачем он его убил? Да еще в чужом городе. Ладно, парнишка больше не хотел, угрожал… И откуда Фредерсен знал о записи в альбоме ученицы, которая поможет снять с него подозрения?… Кроме того, все вышеперечисленное никак не объясняет, почему ты нам наврал.
— Бросьте вы! — вскричал Хафнер. — Скоро вы начнете гонять зеленых чертиков! А еще говорят, что этим занимаются только пьяницы!
— Ты хочешь сказать, что педофилии не существует? — спокойно спросил Зенф.
— Господи, конечно, где-то бывают такие случаи. Все на свете бывает, некоторые даже лошадей трахают! Педофилия, дерьмо всякое… Я должен, пожалуй, запить это дело… Иначе слишком расстроюсь. — Хафнер устало откинулся назад и протянул руку за фикус — значит, успел поставить туда бутылку. — Ну, Зенф, забудь, ерунда все это!
— Ерунда… — эхом отозвался Зенф, уставившись куда-то в пустоту. Потом вдруг кивнул и засучил рукава. Обе руки были покрыты поперечными шрамами. — Все только бабская болтовня, да, Хафнер?
— Ничего не понимаю. Кто это сделал? Или…
— Я сделал. — Зенф взял у Хафнера бутылку и глотнул из нее. — Мне было семь, и родители отвезли меня на пару месяцев к моему дядьке. Мать сильно болела, что-то по женской части, а отец уходил на смену. Братьев и сестер у меня не было, дед с бабкой жили в Баден-Бадене, а мне в школу идти. Деваться было некуда. Дядька работал учителем и после обеда был уже дома. — Он задрожал. — С ним было обалденно. Он умел показывать фокусы, настоящие. И меня научил, я до сих пор их помню. Будь я не копом, а преступником, вы бы со мной намучились, я ведь умею вынимать руки из наручников, у меня маленькие кисти.
Да, руки у него и вправду маленькие, Тойер уже обращал на это внимание.
— Но есть другие оковы, и из них не выберешься. — Зенф трудно дышал, однако в глазах его горела решимость выговориться до конца. — Дядька жил в собственном доме возле Хардтвальда, большого парка в пригороде Карлсруэ. Место замечательное, вот только друзей приглашать я не мог, — продолжал Зенф. — Я не понимал причины такого запрета, а в остальном мне позволялось все. Он купил мне пони. Просто так, в один из будних дней. Летом семьдесят четвертого я смотрел все матчи чемпионата мира по футболу! Иногда после этого, вечером, он ходил со мной купаться на Баггерзе, куда вообще-то никого не пускали. Но мой дядька-волшебник знал тайную тропку.
Потом, в один прекрасный день, он сказал мне, что, к сожалению, забыл дома наши купальные шмотки — ну ничего, мы искупаемся так, голышом, ведь я твой дядя. Впрочем, полотенце у него было, и он очень заботливо меня вытер.
Еще он жарил на гриле все, что мне нравилось. Позже я узнал, что мой отец часто хотел навестить меня, а дядя не пускал, говорил, что меня это только расстроит. Отец был не из числа мудрецов, и если его умный шурин, педагог, уверяет… Он говорил мне: «Эй, малыш, сегодня потрясающий воздух, мы будем спать на террасе, идет дождь, но терраса крытая, а что холодно — не беда, мы ляжем вместе и согреемся… Ведь я твой дядя, мне можно. Давай я покажу тебе интересную игру, тебе понравится, тебе будет приятно». — Зенф судорожно сглотнул, Тойеру показалось, что толстяк подавил приступ рвоты. — Да, ощущения бесподобные, в какой-то мере верно, но я подозревал, что-то тут не так, ведь я слишком маленький, а он слишком большой, но «нет, ведь это просто любовь, ведь я твой дядя, я тебя люблю как племянника. Иди сюда, я поцелую тебя на ночь, ах, раз, два… семь, за каждый твой годик. Мы с тобой верные друзья, ты и я».
В другой раз я отворачивался, не хотел, чтобы он целовал меня в губы, и он ужасно обижался. Не разговаривал, печально смотрел в сторону. «Что такое, дядя Вальтер? Почему ты грустишь? Не грусти. Если я тебя поцелую, ты улыбнешься?» — «Да, да, да, конечно!»
Как-то раз, когда я тоже отказывался, он разозлился: «Опять ты за свое? Сказать твоей матери, что я больше не хочу держать тебя из-за твоего упрямства? Ведь она больная. Не сможет тебя взять домой, и отец тоже. Пойдешь в приют, а пони я отправлю на бойню»… Вот так я сделался его игрушкой.
Тойер непроизвольно встал и прибавил нагрев на батарее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26