Я чуть не умер… Он, думаю, тоже, но он все же привычнее. Так вот, ваше пьяное чудовище многое мне порассказало. Не все, конечно. Поразительно, что он еще даже сохраняет нечто вроде самоконтроля. Рычал что-то о чести команды, которую при необходимости можно восстановить и через годы.
— Ой-ё-о-о! — выдохнул Тойер.
— Потом нас вышвырнули. — Магенройтер застонал. — Я, без пяти минут новый директор полиции Гейдельберга, еще не назначенный официально, — вылетаю из кабака. Вот что… Я оставлю вас вместе еще на какое-то время. Но я не хочу, чтобы злокачественная опухоль распространялась, понимаете?
Старший гаупткомиссар кивнул.
— Разговор окончен, — с каменным лицом произнес Магенройтер.
Тойер поднялся с места. Выходя в коридор, он обернулся:
— На этот раз мы опозорились. Я признаю это. Прилично действовали только с Бауэром.
— Не заставляйте меня вспоминать о вашем якобы успехе, — сморщился, как от боли, Магенройтер, — потому что тогда я оказался не на высоте. Сделайте милость, позвольте мне вообще не думать о вас. Вы не хотите получить еще неделю-другую отпуска?
Чуть позже Тойер прогуливался вдоль Неккара, по Нойенгеймскому берегу, и соображал: «Возьмем теперь три шара, которые мы уже отложили, например, первый, второй и третий и взвесим с девятым, десятым и одиннадцатым. Если опять ничего не изменится, значит, двенадцатый — наш шар, мы должны его в третий раз взвесить с каким-то нейтральным. А если девятый, десятый, одиннадцатый пошевелят весы, тогда мы поймем, что искомый шар находится среди них, а также узнаем, легче он или тяжелей. Допустим, тяжелей. Взвесим девятый и десятый. Если весы останутся ровными, тот шар, который мы ищем, — одиннадцатый, либо тот, который перевесит чашу.
Если весы утратят равновесие с самого начала, например, первый, второй, третий, четвертый пойдут вниз, а пятый, шестой, седьмой, восьмой — вверх, мы лишь поймем, что среди первых находится более тяжелый или среди вторых более легкий шар. Тогда мы взвесим первый, второй, пятый, шестой на левой чаше и три из оставшихся — девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый — наверняка «нормальных» шаров вместе с седьмым, например, на правой чаше.
Если вниз пойдет опять левая чаша, то мы будем знать, что искомый шар первый или второй, как более тяжелый, либо седьмой, как более легкий. Теперь нам надо еще взвесить первый и седьмой с двумя нейтральными шарами, если что-то изменится, мы узнаем, какой из обоих какой, если ничего не изменится, то второй наверняка тяжелей».
На том берегу вокруг замка клубился белый туман.
Весна не торопится, еще довольно холодно. Какой сейчас месяц? Неважно.
«Если при втором замере весы не пошевелятся, мы будем знать, что третий или четвертый тяжелей или восьмой легче, и затем будем действовать, как сказано выше».
Сегодня он должен позаботиться об ужине, купить продукты. Завтра они встретятся с ребятами и отпразднуют… Вот только что? Праздновать-то нечего. Они встретятся в городе: Ильдирим категорически не хочет видеть Зенфа у них в доме…
Да, больше уже никогда не будет так, как было… Но ведь все меняется, и никогда не бывает так, как было.
Тойер сел на камень на берегу, слева от него был квадратный метр пляжа Неккара, причем песчаный квадратный метр — снега не было, а за ним высилась опора Старого моста.
Он довольно быстро справился с шарами, и это настроило его на весьма оптимистичный лад.
Выше по течению Неккара портилась погода. Весна, лето, осень, зима. Немножко музыки, вина, еды, дружбы, телевизора и секса. Страх перед сегодняшним днем, перед завтрашним, перед угрозой болезни, самой болезнью, перед самим страхом, страх смерти.
«Если при втором взвешивании пойдет вниз правая чаша весов…
Зенф обещал пройти терапию, подлечиться, но Тойер этому не верил.
«…тогда это только пятый или шестой…»
В Швейцарии появился новый заочный университет, Хафнер послал в него документы, но, как Тойер и ожидал, «временно, по профессиональным причинам» отложил этот проект.
Между молодежной турбазой и зоопарком построили прочную деревянную стену.
«…возможно, один из них более легкий, их…»
Недавно Лейдиг ненадолго влюбился и в эйфории рассказывал всем об этом, но быстро утратил нежное чувство: оно улетучилось, еще когда рассказывал.
Кто-то попытался проломить стену.
«…можно сравнить друг с другом…»
А он? Сейчас он пойдет за продуктами.
«…взвесив. Задача решена».

III

Штормовое предупреждение
Для всего севера объявлено штормовое предупреждение. Тойер все равно едет. Северней Касселя начинается такое… Ветер порывами бьет по машине, надо выравнивать руль, стараться держать курс, как капитан парусника.
Тойер мысленно подводил итоги последних недель: всем стало лучше, а это всегда важней всего. Дело закрыто, хотя кое-что осталось непонятным. Не все удалось решить, увы. Зато кашель у Бабетты прошел, и это самое главное. Да, на работе отношения налаживаются. Магенройтер, новый шеф, хороший мужик, еще две недели, и он вступит в должность, при этом он уже здесь, на месте, а он, Тойер, скоро уйдет. Еще бы пару годков продержаться, но он сдает, тупеет, так говорят все, вот с обезьяной получилось глупо. Но уже меньше вспоминают, говорит Ильдирим, уже начинают забывать, все меньше говорят, ты разве не замечаешь? Магенройтер прав, ты побудь еще немножко в отпуске, еще разок спрячься от всех, и разговоры прекратятся.
Я не могу отдыхать, думает Тойер. Я никому ничего не обещал, клятв не давал, что найду убийцу, я не прикован к делу никаким заклятьем, но я все равно попробую, еще раз поеду на север. Я все сделал неправильно. Хафнер, не говори ничего, Зенф, ты не виноват, Лейдиг… Я еду, еду в любом случае.
— Меня вот что смутило, — делился своими сомнениями с коллегами Тойер, — Фредерсен сказал тогда, что Анатолий любит классическую музыку, а в «Альбоме дружбы» написано, что он любит слушать хип-хоп.
— Он ведь мог так написать, чтобы казаться крутым.
— Брось, Хафнер, в таком случае он бы не написал, что любит обезьян. А дорогие книги Анатолия? Что подсказывает твое чутье, Зенф?
— Бауэр ведь признался.
— Бауэр просто сломался. Почему в первый раз, с Анатолием, он не использовал молоток?
— Потому что хотел, чтобы подозрение пало на гориллу…
— Да-да, Лейдиг. Почему же тогда во второй раз он убил сзади, наследил?…
— Цыган ведь крупней…
— И убегал, господа! Ладно. Я еду…
— Фредерсен-то левша.
— Да, Хафнер. А ты правша, от слова «прав». Я еду.
— Брось, Йокель, зачем это тебе? Все это ваша дурная романтика, так дела не расследуют, неужелитебе надо напоминать об этом? Поезжай куда-нибудь еще!
— Нет.
Тойер свернул с дороги, даже не посмотрев, как называется площадка для отдыха. Купил кофе, рогалик. Отхлебнул, от горячего заныли зубы. Попросил сигарет, вполне возможно, что он снова начнет курить, почему бы и нет — какая разница? Через большие окна безымянного заведения он глядел, как ветер то тащил белый пластиковый пакет, то прибивал его к асфальту; медленно, словно в смертельном изнеможении, пакет передвигался куда-то с глаз долой… На широте Ганновера северное небо затянула темнота, серое небо потемнело, потом стало черным… Усталости он не ощущал.
Корнелия не могла спать. Она лежала в темной комнате и слушала тихое радио, иногда это помогало — но не сегодня. Через каждые полчаса повторяли штормовое предупреждение. На западе уже закрыты некоторые мосты. Она представила себе, как рыбаки молча и уныло сидят в своих скорлупках, пришвартовавшись где-нибудь в защищенной гавани. А их дети дома, в тепле и безопасности, однако им тревожно: папы нет дома.
Она тихонько встала с постели, пошарила за аквариумом, извлекла свой дневник, села за письменный стол. Что она написала вчера?
Сегодня был чудесный день.
Папа, мама и я приехали в Киль, в «Софиенхоф», за покупками. У меня новая ветровка, ну, не такая, о какой я мечтала, но вполне о'кей, выглядит неплохо. После обеда мы пошли…
Приятный почерк, похож на чей-то… На чей?
Она выдвинула ящик письменного стола, там лежало оружие. Скоро они опять вернут его в дачный домик Фредерсена. Все позади. Анатолий тоже, вероятно, должен был это понять. Он может вернуться к ней. Ночью. Они вместе лягут в постель, будут шептаться, она будет гладить его зажившую рану и рассказывать ему обо всех глупостях, которые произошли в школе.
Тойер проехал Гамбург, не задержавшись в Эльбском туннеле. Эккернфёрде, это ясно, но куда сворачивать? Он схватился за нагрудный карман, да, маленький городской план, чуточку помятый, в сгибах наверняка завалялись песчинки.
Название школы он запомнил без проблем: школа «Горх-Фок» — север же, все правильно. Класс 8-й «Б», классный руководитель Фредерсен.
Около десяти часов вечера он прибыл в Эккернфёрде. В Гейдельберге он решил, что поговорит с матерью Анатолия насчет музыки, книг… Но теперь подумал: лучше оставить женщину в покое. Ну что ж, тогда нужно идти в школу, там он еще не был, может быть, именно в школе он сможет представить, каким был этот мальчик, которого он увидел мертвым на дне рва в гейдельбергском зоопарке, сможет хоть что-нибудь понять. Школа «Горх-Фок» составляла часть школьного комплекса семидесятых — жутких бетонных кубов, стоявших в стороне от жилых домов. Тойер вступил в поединок с ветром, дождем, холодом и мраком на школьной территории.
Вот, вероятно, вход. Двор, и без того скудно освещенный только парой фонарей, был здесь особенно темным. Тойер пригляделся: светильник над дверью был неисправен.
Что он намеревался делать? Проникнуть в школу, чтобы порыться в одной из классных комнат? Что он рассчитывал там обнаружить? Справа от двери, между вечнозелеными кустами и большими окнами, в темноте просматривалась тропа. Тойер почти на ощупь направился по ней, прогоняя мысли о крысах, живущих в кустарнике. Да, точно, он так и предполагал: одно окно не заперто, ручка повернута кверху. Сыщик нажал — безуспешно. Окно неисправно, понял он, вон, заклеено липкой лентой. С помощью карманного ножа (обычно он почти им не пользовался) ему удалось открыть окно — теперь получалось классическое проникновение со взломом. Он огляделся в темном классе, возле доски висело учебное расписание, ага, 7-й «Б». Классная комната была заперта, но дверь выглядела не очень крепкой. Тойер навалился на нее всей своей массой, и она с треском поддалась.
Сыщик быстро отошел от двери, вылез наружу и затаился во дворе. Если сейчас кто-нибудь придет, он выдаст себя за бесстрашного прохожего, явившегося на шум. Но никто не объявился.
Классная комната 8-го «Б» находилась на втором этаже, и, поскольку комиссар отыскал в незапертой комнатке слесаря возле входной двери стамеску, ему легко удалось войти в нее без особого шума.
У каждого ученика был свой ящичек с замком, но теперь никакие замки уже не могли его остановить. Зажав в руке стамеску, сыщик достал листок бумаги: на нем Тойер еще в Гейдельберге записал имена учащихся, с которыми лично не встречался. Вот ящик Франко, да, он присутствовал при допросе парнишки и помнит, как стойко парень выдерживал грубость Хафнера.
Корнелия Кёниг. Ей принадлежит тот самый «Альбом дружбы»… Тойер нашел ее ящик во втором ряду сверху. Означало ли это, что она высокая? Замки никуда не годились, не нужно никакой стамески, достаточно и швейцарского ножа.
Маленький световой конус прыгал по содержимому шкафчика. Обычные школьные вещи, тетради, которые не требовались школьнице каждый день. Много рисовальных принадлежностей и парочка эскизов, не без таланта, как показалось сыщику. Ого! Журнал «Современное карате»! Тойер насторожился. Возможно ли такое? Глупость, миллионы подростков занимаются боевыми искусствами. А вот еще: тетрадка по немецкому языку.
Он чуть не отложил ее в сторону, потом все-таки перелистал. Последняя работа Корнелии была так себе, на тройку. Тема сочинения: «Почему молодежь все чаще прибегает к насилию?» Надо было употребить степени сравнения. Фредерсен, да, конечно, ведь он преподает немецкий, написал внизу комментарий:
«На этот раз сочинение написано ниже твоих возможностей, но при этом ты все еще вдвое умней, чем я, жопа старая».
Тойер поразился. С тех пор как он окончил школу, времена, конечно, изменились, но разве это нормальная лексика учителя, да еще письменная? Он еще раз внимательно перечитал страницу, прищурил глаза.
После слова «возможностей» запятая была очень жирная; подсветив листок снизу, он увидел, что раньше там стояла точка. Он также обнаружил, присмотревшись, что с этого места линии чуть сильней врезались в бумагу. Тойер опустил листок. Итак, Корнелия умеет подделывать почерки. И по какой-то причине может позволить себе открыто оскорбить Фредерсена. Он лихорадочно перелистал другие тетради. Вот еще одна, он уже отложил ее в сторону, но теперь открыл снова. Внизу, на третьей странице увидел:
«Ты мой маленький воробышек».
Стараясь сдержать волнение, Тойер извлек из кармана куртки копию надписи из «Альбома дружбы». Он захватил ее с собой почти неосознанно, на всякий случай, не помешает…
«…воробышек». Так. А тут? «… горилла…»
Почерк один и тот же. Почерк Анатолия.
Сыщик невольно опустился на стул: ноги его не держали. Способная девочка…
Перед рассветом он поспешил исчезнуть из школы. Шторм утих, а в пять утра самые стойкие уже выходят на прогулку со своими собаками. Адрес Корнелии он высмотрел усталыми глазами на привезенном листке — Бергштрассе. Он вспомнил: надо же, как близко он жил от ее дома! Не торопясь, он поехал в сторону Борби. Дом Корнелии находился совсем рядом с Петерсбергом. Сыщик поставил машину чуть поодаль внизу и стал ждать.
В половине восьмого из дома вышел мужчина, вероятно, отец, и направился к маленькой церкви. Наверное, там стоит его машина либо он работает где-то неподалеку. Через десять минут на улице появилась Корнелия и пошла к привязанному цепочкой велосипеду. Тойер поспешил к ней, пока она не уехала. Он надеялся, что из дома его увидеть нельзя. Не хватает только материнской истерики!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26