Непривычно мирная девочка быстро ушла спать.
Вот только я ничего тебе не привезла… — Ничего, ничего, что ты! Хорошо, что мы опять… — Ой, смотри: сегодня будет «Патер Браун» с Хайнцем Рюманом, тебе ведь нравилось. — Давай посмотрим. — Я так устала… — Ну да, понятно…
Молчание, кончики пальцев соприкоснулись.
— Мы придумали… я выдвинул версию… я уверен, что обезьяна в зоопарке что-то пыталась нам объяснить, и мы говорили с тренером… Или дрессировщиком?…
Пальцы сжались в кулак.
— Многое говорит в пользу того, что расследование нужно продолжать, я тоже в этом уверена. Но… У вас есть результаты?
— Тебе это интересно, да? — обрадованно сказал Тойер.
Он пошел в кладовку и протянул руку к месту, где стоял шнапс. Его там не оказалось.
— Бабетта пьет! — с возмущением воскликнул гаупткомиссар.
— Я допила остатки еще перед отъездом.
— Очень мило!
— Не стоит благодарности. Кстати, для изучения языка горилл тебе, случайно, не придется поехать в Висмар?
Тойер шагнул к столу:
— Значит, тебе не дает покоя ревность — между прочим, абсолютно беспочвенная, — а на гибель человека тебе наплевать?
Ильдирим распахнула балконную дверь и принялась курить — совершенно по-хафнеровски, — часто и глубоко затягиваясь.
— Значит, моя ревность к профессору Хорнунг беспочвенна?
— Да конечно! — Тойер чуть не задохнулся от тоски, накрывшей его волной. Он не испытывал никакого желания видеть ни Хорнунг, ни морские пейзажи. — Хамилькар… — сменил он тему.
— «Милка»? — не расслышала Ильдирим. — У нас нет такого молока, а что, надо было купить?
— При чем тут молоко? Я говорю про доктора Хамилькара, он работал с Богумилом, гориллой из зоопарка. Он скоро приедет, и мне надо поговорить с Момзеном.
— Хамилькар, Богумил! С ума сойти! И что же, мой коллега Момзен должен дать согласие на допрос обезьяны?
— Ну вроде того…
— Тогда я точно могу появляться на работе только в парандже! Ладно, Йокель, хватит говорить на эту тему! Пожалуйста! Твой фильм начинается.
— Чем мы займемся завтра? То есть я имел в виду воскресенье. Может, съездим куда-нибудь?
— Может быть.
Они выехали на природу, правда, не одни. К ним присоединилась вся группа. Было ясное и свежее утро, как будто созданное для великих дел.
— Сначала должен дать согласие Момзен, — объяснял Тойер, — а потом наш дуэт — оба шефа. Тогда и поглядим. Хамилькар наверняка приедет. Я немедленно позвоню Момзену. Да. Я позвоню этому говнюку.
Особой решительности в голосе у старшего гаупткомиссара не было, однако он хотел наконец-то взяться за дело. Не показывая никому, что у него на душе, он лишь прорычал:
— Не всегда надо бегать, разнюхивая след, иногда полезно макнуть мордой в грязь и других!
— Я знаю, что вы не терпите собак, — сказал Хафнер. — Но из вас получился бы первоклассный кинолог. Это я вам авторитетно заявляю.
Тойер условился с Момзеном о встрече. Возможно, это было выгодно обоим: дела у молодого прокурора шли неважно — и это после такого успешного старта, когда обер-прокурор Вернц назвал его «прилежным как пчела». Недавно пришлось отпустить хорватского преступника, занимавшегося нелегальной поставкой в Германию проституток, так как для обвинительного заключения не хватало доказательств.
И все же трудно было предположить, что прокурор может страстно желать встреч с Тойером. Старший гаупткомиссар нервничал.
— Господин Тойер?
У прокурора были новые очки — не круглые, модели «Франц Шуберт», а в прямоугольной черной оправе.
— Господин Момзен, позвольте мне еще раз вернуться к первому убийству в зоопарке.
Момзен, тряхнув молодежной стрижкой, откинул с лица прядь волос.
— Зачем?
Тойер хрустнул пальцами:
— У нас появился подозреваемый…
— И признание.
— Точно так. — Тойер всматривался в своего визави.
Модно одетый, загорелый, плечи вроде стали чуточку шире — вероятно, посещает теперь студию фитнеса. А под глазами круги — от бессонницы? В нагрудном кармане модной ярко-розовой рубашки, кажется, лежат сигареты. И куда делось прежнее высокомерие, переливавшееся через край?
— Дела-то у вас неважнецкие! — заметил Тойер.
Момзен неохотно улыбнулся:
— Все-то вы замечаете, господин Тойер. — Его глаза сузились, он метнул злой взгляд на старшего гаупткомиссара. — А вы помните, как однажды оказали мне любезность, заразив ветрянкой?
— Ну, это некоторое преувеличение, — вяло запротестовал Тойер.
— Да? Ведь вы же хотели, чтобы коллега Ильдирим продолжала вести дело о кельтском круге? Я-то хорошо помню.
— Столько воды утекло с тех пор! — Тойер опустил глаза: ему было стыдно — впрочем, совсем чуть-чуть.
— После ветряной оспы у взрослых бывают осложнения, у меня — опоясывающий лишай, — сообщил Момзен, глядя в глаза Тойеру.
Теперь тому стало действительно стыдно — он опустил голову.
— Вы ничего не хотите мне сказать по поводу смерти подозреваемого? — спросил Момзен. Комиссар поднял на молодого прокурора упрямый взгляд. — Ведь нехорошо, если выяснится, что вы из мести препятствовали расследованию, — улыбнулся Момзен одними губами. — Признание самоубийцы всегда попахивает допросом с применением пыток. Кстати, я бы не имел ничего против, если бы мы могли это доказать.
— Мы не применяли к нему недозволенных методов, — заявил Тойер, с трудом сохраняя самообладание, а про себя подумал: «говнюк».
— Ну, что там у вас по поводу первого убийства в зоопарке? О! Вопреки вашим привычкам вы даже принесли что-то написанное?
— Да, и мы также хотим… Я тут написал, то есть велел написать… — Небрежным жестом Тойер протянул бумагу через стол.
Момзен взял ее, пробежал глазами и изобразил еще одну вымученную улыбку:
— Тут не написано, какого именно свидетеля вы хотите опросить, указано лишь то, что это произойдет в зоопарке.
— Не написано? — переспросил сыщик с невинностью только что вылупившегося цыпленка. — Должно быть, коллега Лейдиг забыл написать, а я сейчас не помню фамилию.
— Ах, да ладно! — Момзен пошарил под столом, достал термос и дрожащими руками налил себе чай. Тойеру чаю он не предложил. — Не так уж это важно. Итак, вы рассчитываете добиться особого психологического воздействия, проводя опрос на территории зоопарка?
— Вот именно.
— Ну хорошо, действуйте. — И он подписал бумагу.
14
На совещании в кабинете они быстро сошлись на том, что не станут посвящать в свои дела Магенройтера, грубо нарушив их уговор («Да он в обморок хлопнется от нашего плана! Ха-ха!» — сказал Хафнер и — буль-буль! — запил свои слова), а вечером огорошат своими намерениями плохо соображающего Зельтманна.
— Но тогда нам срочно нужен Хамилькар в качестве эксперта и переводчика, — напомнил Зенф. — Если мы пригласим его официально, нам придется рассказать, чем он будет заниматься. Предлагаю просто скинуться ему на отель.
— Щас! — возмутился Хафнер. — Стану я отстегивать свои кровные денежки на номер в отеле для какого-то там подозреваемого в убийстве типа! Никогда!
— Хафнер, он должен переводить то, что сообщит обезьяна. Он никакой не подозреваемый, — объяснил ему Лейдиг, раскачиваясь на стуле.
Пфаффенгрундец кивнул:
— Тогда ладно. Сколько нужно? По сколько марок скидываемся?
Тойер отправил его домой — чтобы протрезвел.
Зазвонил телефон, он снял трубку:
— Тойер слушает.
— Это Ильдирим. Я только что встретила Момзена. Ты что, хочешь устроить допрос в зоопарке? Кого допрашивать собираешься? Я догадываюсь, но даже думать не хочу об этом. Тойер, я тебе не помощница, я…
Он положил трубку, швырнул аппарат о стенку, сходил к технику, заявил об ущербе, сообщил номер своего счета, зашел в туалет, снова вернулся в кабинет и почти ни слова не произнес до самого вечера.
— Зельтманн у телефона.
— Господин Зельтманн, я сожалею, что пришлось вас побеспокоить в такой поздний час. Тойер у аппарата.
— Да-да, вот именно, аппарат, я всегда говорю, господин Бойлер, Тойлер, бюрократия скоро нас съест… Сколько времени? Что?
— Десять часов.
— Сколько еще осталось? Ах, что я говорю…
— Вы можете еще раз прийти на работу? Речь идет о деле чрезвычайной важности.
— Ох, вы лучше обратитесь к Магенройтеру! У меня сердце прихватило, да, сердце пылает… от страсти… Тьфу, что это я? Всегда обращайтесь к нему… когда… Кстати, вы когда-нибудь замечали, что слово «кабак» читается одинаково и в ту, и в другую сторону? Так же как «А роза упала на лапу Азора»?
— Понимаете, если придет Магенройтер, у вас появится огромная куча проблем.
— Конечно.
— Вы ведь директор полиции. По-прежнему!
— Ваша правда, я ответственно вам заявляю. Правда за вами. И вы меня убедили.
— Да, большое спасибо, передайте привет вашей супруге и скажите ей, что мне…
— Если я ее увижу.
— Она вас бросила?
— Этого я не знаю. Я ее не вижу. Все темно.
По дороге Тойер был вынужден признать, что Зельтманн совсем спятил. И то, что они задумали, было непорядочно.
Когда он остановил машину, директор уже стоял, покачиваясь, в конусе света от уличного фонаря.
Первое впечатление, что Зельтманн еще и напился, было ошибочным.
— Свет, — не здороваясь, пробормотал директор, — я больше не переношу света.
— Зачем же вы встали прямо под фонарем? — спросил Тойер, подхватывая его под руку.
Зельтманн вытаращил глаза и не знал, что ответить. Такая мысль явно не приходила ему в голову.
С нарастающей озабоченностью Тойер направился с ним к входу в здание.
— Почему вы не поднялись в свой кабинет сразу? — спросил он, когда они зашли в лифт.
— Вы разве не замечаете? — тихо спросил Зельтманн. — Разве не чувствуете?
— Что? — спросил Тойер.
Одряхлевший директор лишь удивленно покачал головой. Какие бы безумные мысли ни занимали голову доктора, он не счел нужным ничего объяснять. Но он был все еще при своей должности, и забывать про это не стоило.
— Да, вот так… — только и буркнул он себе под нос и отпер свой кабинет.
Из-за странной особенности директора они сидели в темноте, если не считать слабого отсвета, проникавшего сквозь окна с вечерней улицы.
Вернувшись на свой начальственный диван, Зельтманн, кажется, обрел способность немного ориентироваться в реальности:
— Ну, господин Тойер, что вы имели в виду? Что за срочность? Что свело нас здесь в такой поздний час? Господи, сколько лет промелькнуло? Ведь мы давно знаем друг друга? Двадцать лет?
— Три года.
— Хм, тоже немало.
— У вас тут на столе стояла чаша с камешками. Гладкие такие камешки, они скользили меж пальцев…
— Да, — вздохнул Зельтманн, — но это была ошибка. Куда все это меня завело? Ладно, хватит разговоров. Что вы хотите?
Тойер набрал в грудь воздуха. Первоначально он планировал скрыть свои истинные намерения, но стремительная смена настроений у шефа сделала это излишним… Что ж, пожалуй, так даже лучше…
— Мне требуется ваше согласие. Я хочу допросить гориллу.
— Это что, международная сенсация с гориллой? — Зельтманн взволнованно захихикал. — Я охотно созвал бы конференцию. Еще хотя бы раз…
— Кто знает! — уклончиво ответил Тойер. — В общем, дело пока не носит международный характер, но почти…
— Ну-ну!
— Дело в том, что гейдельбергский самец гориллы… умеет говорить.
— Невероятно! — Зельтманн взволнованно перегнулся через стол. — Откуда вы знаете?
— Он сам мне сказал.
— Вот это да! — Директор в восторге ударил себя по ляжкам, но тут же опять посерьезнел. — Однако тут есть проблема!
— Какая же? — Тойеру надо было изложить просьбу, и он чувствовал себя при этом не очень комфортно.
— Откуда вы знаете, что горилла не лжет? Что тот самец не солгал, когда сообщил вам, что умеет говорить?
— Мы сможем доказать это научным путем.
— Это хорошо. Наука дает знание! Но я после разговора с Магенройтером… вы помните… он рвется на мое кресло, а потом его распилит… этот черный человек… Мне пришлось, — с пеной на губах продолжал больной, — пообещать ему, что до своего медицинского обследования я не приму никаких решений, не посоветовавшись с ним, понимаете? Я уже говорил вам об этом, точно? Точно, господин Тойер?
Сыщик не мог на него смотреть.
— Разрешение — еще не решение!
Зельтманн надолго задумался, и это дало Тойеру возможность поразмышлять об умственной деградации объекта его давней ненависти. Вот что остается от отъявленного карьериста, усердного, одержимого так называемыми инновациями и глупого как пробка, если отнять у него почет и власть, — трепещущая, смятенная, боязливая душа.
— Да, — произнес Зельтманн. — Вы правы. Разрешение вам дано. Пойдемте.
— Мне нужна еще подпись для директора зоопарка, — твердо произнес Тойер и вытащил из кармана куртки нужные бумаги. В них Лейдиг скрупулезно сформулировал суть. Как ни странно, все шло по плану, у сыщика даже пробежал по спине холодок.
С утра они встретились на работе, чуточку похожие на школьников, которые затевают очередное озорство и уговаривают друг друга, что ничего особенного в этом нет — подумаешь, подложить бомбочку в портфель зануды-учителя.
— Что там Хамилькар? — спросил Тойер. — Хафнер, ты позаботился о нем?
— Да, ясное дело, я перепеленал его, сменил памперсы и покормил грудью.
— Перестань паясничать! Он приедет сегодня вечером?
Хафнер вытащил из внутреннего кармана пиджака записку:
— В двадцать минут восьмого на четвертый путь.
— Надо его встретить и окружить вниманием, ведь он главная фигура в нашем плане.
— Я беру его на себя, — вызвался Лейдиг. — Заодно заеду перед этим в Шветцинген…
— Ты снова навещаешь ее? После всей той истории? — Хафнер погрозил ему пальцем.
Лейдиг покраснел.
Раздался стук в дверь — появился Зельтманн. Он дрожал всем телом. Заговорил еще с порога:
— Я должен заявить открыто и желаю это сделать. Вы все заметили, вероятно, что мои дела идут неважно. Мое будущее висит на шелковой ниточке, вода подходит к самому горлу, и все рушится в пропасть. Моя жена ушла, теперь это уже ясно. Господин Тойер, вы помните наш вчерашний разговор? — Тойер кивнул. — Его ведь не было, не так ли?
— Нет, он состоялся.
— Я прохожу медикаментозное лечение, — возопил директор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26