Его глаза были точно такого же голубого цвета, как ясное февральское небо, а волосы сияли, как само солнце. Сначала она обратила внимание на то, как странно он был одет, и лишь потом заметила, насколько красиво его суровое лицо. Рубашка из хлопка и прочные полотняные штаны были обычными – на ранчо так одевается каждый ковбой, но вместо сапог на нем были доходившие до икр мокасины с прочными подошвами, загнутыми вверх, чтобы защищать пальцы ног; великолепные светлые волосы спускались ниже плеч, а лоб пересекала матерчатая повязка. Для недавно приехавшей из Бостона Маккензи это было удивительное зрелище.
Маккензи уселась тогда на низкую стену, окружавшую двор и дом, и стала смотреть, как он работает на большой площадке для выгула лошадей. Он занимался с молоденькой капризной кобылкой, которая вытанцовывала круги вместо того, чтобы скакать вдоль каната. Во всех его движениях была такая сила и красота, что ни одна девушка не смогла бы остаться равнодушной. А когда он улыбнулся этой кобылке, у Маккензи задрожали колени. Если бы она была на месте лошадки, она бы из кожи вон вылезла, лишь бы угодить этому золотоволосому парню с ласковой улыбкой. Фактически, именно этим она и занималась все последующее время, не обращая внимания ни на то, что его вырастили проклятые апачи; ни на то, что почти все белое население Аризоны недолюбливало его и презрительно сторонилось; ни даже на то, что отец строжайше запретил ей делать из себя посмешище и встречаться с ним. Маккензи была самоуверенна, невинна, как ребенок, и считала, что ей известно все на свете.
Даже теперь Маккензи помнила острый вкус его первого поцелуя, то долгожданное признание в любви и ту безысходную тоску, охватившую ее, когда отец прогнал человека, за которого она собиралась выйти замуж. Как дорого пришлось заплатить за самонадеянность, за желание любой ценой доказать, что она сама знает, где ее счастье.
Маккензи уткнулась лицом в подушку и крепко зажмурилась, словно это могло облегчить боль. Она не хотела вспоминать часы своей отчаянной глупости – его лицо, отливающее бронзой в лучах заходящего солнца, его руки, обнимающие ее дрожащее тело… Она не желает помнить об этом!
Маккензи тихо помолилась с закрытыми глазами о том, чтобы прошлое, наконец, отпустило ее…
На следующее утро сразу после завтрака Маккензи отправилась на ранчо Натана Кроссби. Винтовку Фрэнка Батлера она держала в правой руке, а ружье, заряженное пулями двенадцатого калибра, было приторочено к седлу. За последние годы Маккензи прекрасно научилась владеть и тем, и другим, но все же больше всего она надеялась на Булла Фергюсона, неотступно следовавшего за ней. Удаляться в одиночку на более-менее значительное расстояние от ранчо было опасно: месяц назад из резервации Сан-Карлос исчезли Джеронимо, Натчез, Чихуху, Мангас и Нана вместе с полусотней других индейцев, женщинами и детьми. Они совершали набеги на белых поселенцев. Но не менее опасны были и белые люди, скитавшиеся в этих местах. Хотя Тумстоун уже не был тем пристанищем преступников всех мастей, каким он был в конце семидесятых годов, и сейчас там было неспокойно.
Ранчо Кроссби находилось в добром часе езды от «Лейзи Би», так что у Маккензи было достаточно времени, чтобы вспомнить обо всех проделках Натана, которые он совершил за последние четыре месяца. Она позволяла ему изредка пользоваться водой источников Дрэгон Спрингс, считая, что соседи должны помогать друг другу, но Кроссби этого было мало, он хотел, чтобы его громадное стадо имело постоянный доступ к этой воде. А Маккензи не собиралась позволять жадному наглецу портить свои прекрасные пастбища. Воды этих источников едва хватало ее собственному небольшому стаду; и все время приходилось следить за тем, чтобы скот постоянно перегонялся с общего пастбища на ее собственное и обратно, чтобы животные не выели все дочиста.
Маккензи и Булл ехали по иссушенной солнцем земле. Там, где раньше все было покрыто пышной растительностью, теперь расстилалась голая серо-коричневая поверхность с отдельными островками полыни и мимозы. Когда-то здесь было общественное пастбище, но Кроссби как владелец крупнейшей скотоводческой фермы завладел этим огромным участком и испортил его неумелым обращением.
Когда Маккензи и Булл въехали в ворота в восьмифутовой каменной стене, окружавшей все постройки ранчо, их приветствовал сам Кроссби. В помятой шляпе, пыльной одежде, с двухдневной серой щетиной на щеках и противно свисающим через ремень брюхом Натан выглядел именно так, как и требовала исполняемая им роль: старого сумасбродного чудака, который не выносит слабонервных, хорошо одетых или добродушных людей. Да, этот человек не вызывал никаких симпатий.
Кроссби стоял на широкой веранде, окружавшей дом с трех сторон. Можно было подумать, что он специально вышел сюда, чтобы встретить Маккензи.
– Здравствуй, Маккензи, – произнес Натан ледяным голосом. – Что привело тебя в наши края?
Маккензи спешилась и привязала коня к перилам. Как раз в тот момент, когда она собиралась сказать Натану все, что о нем думает, из-за дверей вышла семилетняя Изабелла Кроссби. Девочка робко приблизилась к ним, теребя подол своего ситцевого платьица.
– Доброе утро, мисс Батлер. Вы не привезли с собой Фрэнки?
– Здравствуй, Исси. Сегодня Фрэнки осталась дома. Исси и Фрэнки были очень дружны, но виделись не часто. После воскресной службы в церкви они всегда задерживались и весело чирикали, как два воробушка.
– Фрэнки сказала, что тебе на день рождения подарили пони.
– Да, – гордо подтвердила девочка. – Хотите посмотреть?
– Я обязательно посмотрю, но только как-нибудь в другой раз. А сейчас мне нужно поговорить с твоим отцом.
«И как это у свиньи Натана мог появиться такой чудесный ребенок?» – подумала Маккензи.
– Исси, детка, пойди узнай, не надо ли помочь Мартине с тестом, – сказал Натан дочери.
– Хорошо, папа, – девочка послушно нырнула в дом.
– Она уже умеет готовить, хотя ей всего семь, – заметил Кроссби, и его неприветливое лицо озарила улыбка. – Когда-нибудь она станет хорошей женой.
Его тон и взгляд напомнили Маккензи о том, что сама она не была ничьей «хорошей женой».
– Но, кажется, ты проделала этот путь не ради того, чтобы поздравить Исси с новым пони, – Кроссби взглянул на Булла. – Какой у тебя серьезный охранник! Я рад, Маккензи, что ты наконец-то прислушалась к моим предостережениям. Эти места слишком опасны для одиноких женщин.
Маккензи пришлось проглотить обиду молча. Она приехала сюда не для того, чтобы скандалить с Кроссби.
– Натан, на северном пастбище возле соляной глыбы лежат протухшие туши одиннадцати моих коров.
– В самом деле?
– Да, в самом деле. И мы оба прекрасно знаем, кто отравил соль.
Кроссби прищурил глаза.
– Ты меня обвиняешь в этом?
– Натан, не валяй дурака. То, что ты затеваешь, может очень плохо кончиться. Если бы ты уменьшил стадо, твое пастбище и сейчас было в полном порядке, а тебе не пришлось бы ссориться со мной и искать доступ к моей воде. Я хочу предупредить тебя, что больше не стану с этим мириться.
Кроссби небрежно облокотился на перила веранды.
– Маккензи, детка! Как ты не понимаешь, что женщинам нельзя заниматься такими вещами! Я развожу скот уже сорок лет и не потерплю, чтобы какая-то девчонка указывала, что мне делать, а что нет. Или ты думаешь, что натянула на себя штаны и стала похожа на мужчину? Мужчиной надо было родиться, а ты родилась женщиной. А если бы ты была хорошей женщиной, то и вела бы себя так, как полагается, а не совала бы нос не в свое дело и не имела кучу неприятностей.
Маккензи отвязала своего коня и вскочила в седло. Разговаривать с Кроссби было не о чем. Она уже и сама не знала, зачем приехала сюда. Маккензи вся клокотала от бессильной ярости.
– Натан, у тебя в голове опилки вместо мозгов. На твоем месте я все-таки подумала бы, прежде чем предпринимать что-то еще. А то как бы не пришлось потом пожалеть! Булл, мы уезжаем!
Спиной Маккензи чувствовала злой взгляд Кроссби. Без сомнения, он с удовольствием просверлил бы глазами дыры в упрямой женщине, которая никак не желала знать свое место. Булл был, конечно, поражен тем, как не по-женски храбро хозяйка разговаривала с Натаном. А Маккензи подумала, что ее строгая тетушка Пруденс, наверное, перевернулась в могиле, видя такое поведение своей племянницы.
Нехорошо начиналось это утро, ох, нехорошо…
Они молча возвращались на «Лейзи Би». Маккензи была мрачнее тучи. Она попала в паутину, раскинутую Натаном, и с каждым днем запутывалась в ней все безнадежнее. Но не меньше, чем Натан, беспокоили ее свои собственные работники. Кроссби будет продолжать делать мелкие пакости до тех пор, пока ее ковбои не взбунтуются. Маккензи подозревала, что Кроссби так же, как и она, не хочет настоящей войны. Скорее всего, он рассчитывает, что сможет запугать Маккензи, она покинет ранчо, и воевать не придется.
Может быть, Натан в чем-то и прав. Женщине трудно соперничать с мужчинами в этих диких местах. Маккензи думалось, что за годы, прошедшие после смерти отца, она настолько огрубела, что порой сама себе была неприятна. Она научилась ладить со всеми местными дельцами, бродягами и служителями закона, иметь дело с которыми иной раз было так же опасно, как и с бандитами, за которыми они охотились. Она трижды отражала нападения апачей и научилась избегать случайных выстрелов, которые постоянно раздавались в этих местах. Но, видимо, этого было недостаточно. Как глупо будет, если эта тупая свинья Кроссби все-таки победит ее… Чтоб его черти изжарили в аду! Да, кажется, тетушка Пруденс извертится в своей могиле, потому что при мысли о Кроссби Маккензи вспомнила только грубые ругательства.
Подъехав к ранчо, Маккензи увидела привязанного к ограде крупного мерина; тот мотнул головой, словно приветствуя путников.
– У Вас гость, – прорычал Булл.
Маккензи сурово нахмурилась, но вдруг вспомнила, что Эймос обещал кого-то прислать на место управляющего. На душе у нее стало немного веселее. Как знать – может быть, этот человек и станет тем чудесным спасителем, который так необходим сейчас.
Она соскочила с коня и попросила Булла почистить его и отвести в конюшню.
– Да, мэм, – проворчал Булл.
Маккензи стряхнула с себя пыль и зачесала назад пряди рыжих волос, выбившиеся из косы, уложенной вокруг головы. Войдя во двор, она громко позвала Лу.
– Я в кухне, – откликнулась женщина.
Маккензи зашагала в сторону кухни, которая находилась в отдельном домике в другом конце пыльного двора. Через открытую дверь она увидела, как Лу замешивает тесто для хлеба и беззаботно болтает с каким-то человеком, сидящим на стуле, как на коне. Маккензи не видела его лица, потому что он сидел спиной к дверям.
– Я уже дома! – провозгласила Маккензи.
– Рада тебя видеть, – в голосе Лу чувствовалось какое-то напряжение, и Маккензи сразу насторожилась.
– Это не… – начала она и осеклась.
Слова застряли в горле Маккензи, как только человек повернулся к ней лицом.
Сияющие на солнце длинные светлые волосы. На лбу матерчатая повязка. Глаза такого же ясного голубого цвета, как небо над Аризоной. Кожа, покрытая бронзовым загаром. Широкие плечи и сильное тело. На ногах высокие мокасины с загнутыми вверх подошвами. Суровое, без всякого выражения, будто вырезанное из дерева лицо индейца.
Это был Калифорния Смит.
ГЛАВА II
Маккензи оцепенела. В течение нескольких секунд, показавшихся ей вечностью, женщина была не в силах двинуться с места, не в состоянии даже подумать или произнести что-нибудь. В памяти замелькали картины прошлого.
Вот Калифорния Смит сжимает ее в объятиях и целует так крепко, что вот-вот сердце остановится. Вот он клянется в вечной любви. А вот она видит обнаженное бронзовое тело в постели, на лице Кэла блаженная улыбка. Потом его четкий профиль вырисовывается на фоне адского пламени – он спорит с ухмыляющимся дикарем.
На какое-то мгновение Маккензи показалось, что мир перевернулся, и не было этих долгих шести лет. Она представила, что опять идет в необыкновенной предрассветной тишине, чувствуя, как Кэл провожает ее взглядом. Она возвращается домой после ночи, проведенной в его объятиях… Дорого же пришлось заплатить за те сладкие минуты любви!
Внутри все заныло от боли, но голова Маккензи осталась ясной. А волны памяти вынесли новую картину.
Внезапно двор заполонили неизвестно откуда взявшиеся апачи. Пыль стояла столбом, со всех сторон раздавались воинственные выкрики индейцев, слышались выстрелы. Вот ярко раскрашенный дикарь размахивает факелом. Из дома, спотыкаясь, выскакивает Фрэнк Батлер, в одной руке он держит винтовку, в другой – сапоги. Лу берет ружье и быстро прицеливается. Лицо бегущего к ним индейца тонет в крови. Слышно испуганное ржание лошадей и визг свиней. Маккензи узнает свой голос, отчаянно зовущий Кэла. А он уже ворвался в объятую пламенем конюшню и выпускает животных. Маккензи следит за ним с бешено бьющимся сердцем.
А вот еще одно кошмарное видение, оно тысячи раз посещало ее, и каждый раз приходилось переживать все заново. Сквозь густой дым она видит лицо Джеффа Моргана, произносящего ее имя. Маккензи чувствует, как крепко он держит ее руку, пытаясь вытащить из конюшни, но она сопротивляется, с ужасом наблюдая за тем, как индеец с важным видом кивает Кэлу и, ухмыляясь, бежит в ее сторону. Вот он пронесся мимо и исчез, как во сне. Джефф отпускает ее руку и кидается за апачем. А Маккензи все смотрит на Кэла и не может двинутся с места от изумления. На фоне объятой пламенем стены он выглядит, как сам дьявол в аду. Он бесстрастно смотрит на нее холодными голубыми глазами. А потом Маккензи слышит тот ужасный крик Андалусии и видит глаза Кэла, которые словно предупреждают о том, что ей предстоит узнать там, куда она идет.
Но видения отступают; на смену приходит дикая злоба, когда Маккензи возвращается к действительности.
– Дайте мне ружье! – приказывает она, оглядывая все вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44