Поспешно запрягали лошадей и мулов в повозки, служанки кричали друга на друга, носились по двору, обнаружив в самый последний момент массу незавершенных дел. Под крики людей и лай собак выводили в редеющий туман верховых лошадей, которые горячились, взбодренные холодным свежим воздухом. Когда небо на востоке начало светлеть, Хью, Санча, их слуги, а также повозки и фургоны, груженные тюками с шерстью, выехали со двора, чтобы соединиться с караваном де Энфранвиля на дороге в Уоркворт.
После полудня сильно потеплело, и Санче, надевшей свой лучший дорожный наряд – бархатное платье с пелериной и капюшоном темно-коричневого цвета и шапочку ему в тон, – стало жарко. Впереди ее дорожной коляски двигались большие и маленькие повозки и крытые фургоны. Дамы и мужчины ехали верхом.
Брат барона де Энфранвиля, похожий на него как две капли воды, вырядился в желто-зеленые бархатные камзол и штаны, которые, на взгляд Санчи, были бы уместнее на циркаче, нежели на аристократе. Хью в черном с серым платье и черном же бархатном берете с серебряной брошью ехал с мужчинами из рода де Энфранвилей. Санча на своей каурой лошадке – в компании расфранченных и самодовольных женщин этого семейства.
Две женщины постарше вспоминали придворную жизнь во времена короля Ричарда, когда он был женат первым браком, оказавшимся бездетным, на Анне Богемской.
– Мне она казалась простоватой на лицо, и одевалась очень безвкусно, но, надо отдать должное, сердце у нее было доброе, – заявила старшая из дам, матрона с двойным трясущимся подбородком.
– Меня удивил его второй брак, – подхватила младшая, тощая, не в пример старшей, сестра, которая восседала на серой лошади. – Ему нечего было и думать о наследнике. – Она цокнула языком и добавила: – Жениться на ребенке, да еще с таким странным характером.
Санче так хотелось заступиться за свою маленькую Мадам, сказать, что Изабелла любила Ричарда всем своим детским сердцем. Но Хью запретил ей говорить на эту тему с кем бы то ни было.
– Прошлое может принести тебе только горе, – сказал он и заставил поклясться кровью Спасителя, что она будет молчать.
И хотя тогда Санча рассердилась на него, сейчас она сдержала клятву и не проронила ни слова. Она слушала и лишь изредка отвечала любезностями и вежливой улыбкой, когда к ней обращались.
Ее каурая кобылка вела себя прекрасно в окружении других лошадей, и Санча спокойно любовалась далекими холмами, уже тронутыми кое-где алым, бронзовым и желтым. Дорога шла по вересковым пустошам, низинным пастбищам и мимо островков возделанной земли, где от сжатой ржи осталась стерня, блестящая и золотистая, как волосы ее мужа.
Вечером, когда тени у подножия холмов приняли пурпурный оттенок, де Энфранвиль дал команду остановиться и разбить лагерь у опушки леса. Под высокими деревьями, на вершинах которых распевали птицы, поставили яркие разноцветные шатры. Осень давала о себе знать, и на исходе вечера из глубины леса потянуло сырым холодом, пощипывающим руки и лица. Разожгли костры и жаровни, вскоре по лагерю поплыл ароматный дымок жареного мяса.
От долгой езды верхом на свежем воздухе у Санчи разыгрался зверский аппетит. После того как она с жадностью расправилась с тремя сочными куриными грудками и потянулась за четвертой, Хью засмеялся и, поддразнивая ее, надул щеки.
– Какой ты несносный! – шепнула она ему и с озорным блеском в глазах незаметно показала на сестер Энфранвиля, которые уписывали еду за обе щеки.
Потом, когда догорающие костры оранжево светились в ночной тьме, принесли еще вина. И еще долго после того, как Санча и ее служанка Гасти ушли спать в коляску, Хью и остальные мужчины сидели у костра, попивая вино и разговаривая. Они говорили обо всем – от погоды до политики и цен на шерсть. Де Энфранвиль рассказывал об их сеньоре, лорде Нортумберленде, о его любви к роскоши, его алчности и о том празднестве, что ожидает их в Уоркворте, особенно о предстоящем турнире.
– В прошлом году за победы на турнире я получил трех лошадей и кучу прекрасных доспехов, – с гордостью похвастался он.
Наконец с арочного моста, перекинутого через мутную медленную реку, перед ними во всей красе открылся город Уоркворт с мощной крепостью и высокими стенами. Де Энфранвиль обратил внимание Хью на доки и склады, тянувшиеся вдоль речного берега.
– Великолепный город – Уоркворт, и всего лишь один из бриллиантов в короне нашего сеньора. Сейчас лорд Нортумберленд перестраивает свою крепость, – сообщил де Энфранвиль. – Эй, Роберт, говорят, крепость стала не хуже Виндзора, а?
Тот, кого звали Роберт, захохотал:
– Ну да, надо же ему как-то ублажить новую жену, хотя бы это был золотой трон под ее зад!
Фургоны с шерстью были направлены к складам. Там тюки сгрузили и оставили на хранение, за исключением нескольких, предназначенных служить образцами на торгах, которые происходили в Уоркворте ежегодно. Де Энфранвиль предложил подождать несколько дней с продажей.
– Пока не разузнаем, каковы цены, – объяснил он.
Город и его окрестности кишели народом. На торги шерстью сюда съехались купцы, некоторые издалека, из самой Генуи и ганзейских портов; предстоящий турнир собрал торговцев доспехами, кожаными изделиями и прочим товаром того же сорта; и конечно же, хватало бродячих актеров, корабельщиков и представительниц древнейшей профессии на любой вкус.
На выгонах вокруг города и под стенами замка выросли палаточные городки, над которыми торчал лес оглобель фургонов и повозок всякого мыслимого вида. Люди Хью разбили лагерь по соседству с фургонами де Энфранвиля, на берегу реки, где были расположены городские сыромятни и мастерские по литью колоколов.
Во всеобщей суматохе, царившей в замке, на прибытие кавалькады, возглавляемой де Энфранвилем, никто не обратил внимания. Съезжающиеся дворяне и орды их слуг суетились, озабоченные тем, чтобы добыть угол для ночлега и место в конюшнях.
Как сказал де Энфранвиль, замок был значительно перестроен со времени его последнего приезда сюда. Он показал на новое крыло и великолепную новую башню, доверительно сказав:
– Я слышал, он привез мастеров из самой Венеции и Флоренции, а на крыше сделаны резервуары, откуда дождевая вода подается в туалеты и кухни.
Шагая к комнатам для гостей, они всюду видели следы продолжающихся работ, натыкались на груды строительного мусора. Многие коридоры начали обшивать деревянными панелями; в длинных галереях оштукатуренные стены были украшены огромными красочными фресками, еще не совсем завершенными.
Пока Хью, Донел, Санча и ее служанка Гасти устроились в тесной комнате для гостей и начали готовиться к ночному празднеству, прошло несколько часов.
Гасти возилась с волосами госпожи. Она никак не могла уложить их в прическу, и Санча догадывалась почему. Всякий раз, когда рядом появлялся Донел, взгляд Гасти неотрывно следовал за ним. В результате она больно дергала за волосы, а вместо прически на голове у Санчи появлялось что-то невообразимое. Терпение у нее истощилось, но наконец, после того как был принесен последний узел, Хью отослал Донела ночевать к Мартину, в лагерь у литейной мастерской.
Когда Донел ушел, талант Гасти проявился во всей полноте. С обычным выражением угрюмой решимости она быстро закончила прическу, в довершение убрав роскошные волосы госпожи под тончайшую золотую сетку, украшенную мелким жемчугом.
Устроившись в проеме у окна, Хью, давно одетый для выхода, ждал Санчу и подравнивал ногти кинжалом с резной ручкой, который он обычно носил на поясе. Он наблюдал за приготовлениями Санчи, почти не выказывая нетерпения. Наконец он оторвался от окна, молча пересек комнату и склонился над плечом жены.
– Ты самая красивая женщина в мире, – сказал Хью с улыбкой, задержавшись взглядом на нежной ложбинке, видневшейся в низком вырезе платья.
Санча и Хью проследовали в огромный зал, где собралось множество аристократов. Великолепие зала и пышные одежды гостей напомнили Санче подобные празднества при дворе короля Ричарда. И в самом деле, если Нортумберленд хотел дать всем понять, что он «король Севера», это ему вполне удалось, ибо похожий на пещеру зал с украшенными резными панелями стенами и изразцовые камины в обоих его концах производили неизгладимое впечатление. Так же как и сотня или больше лакеев с факелами, стоявшие по периметру зала наподобие живых светильников.
Явление Нортумберленда своим вассалам не обошлось без помпезности. Торжественно, под звуки фанфар, он с молодой женой под руку взошел на помост. На нем был широкий камзол алого бархата, расшитый золотом и усыпанный драгоценными камнями, мантия, подбитая горностаем. Жена, особа много моложе его, высокая и с невероятно длинной шеей, не отличалась привлекательностью. Однако одета она была великолепно: в шелковое платье цвета слоновой кости, все в мелком жемчуге и бриллиантах, которое непрестанно сверкало и переливалось.
Каждый из баронов Нортумберленда проходил через длинный зал, опускался перед ним на колено и произносил клятву верности. Хью, как менее богатый и значительный из его вассалов, был объявлен едва ли не последним. По окончании торжественной церемонии началось празднество. Тучи лакеев в красно-белых ливреях были уже наготове. Их было столь много, что столы были накрыты в одно мгновение, и на помосте, и внизу.
По стенам зала висели гобелены и шитые золотом полотнища. Под стать убранству были и пиршественные столы. Перемен и блюд было такое количество, что никто бы не смог хотя бы попробовать каждое. Поскольку город стоял у моря, на столе в изобилии присутствовала рыба – миноги и прочие морские деликатесы. Тут были и черный пудинг, и паштет из свиной печенки в мраморных разводах жира, колбасы, жареные утки, лебеди и аисты. Фаршированные поросята в дрожащем вишневом желе, жареная оленина, седло зайца; пироги и пирожки со свининой, поданные с огромной семгой, обжаренной и залитой соусом из яичных желтков с мукой; бычьи языки в маринаде; разнообразное заливное и овощи. Под ровный гул голосов и стук серебряных тарелок слуги носились между столами, наполняя кубки и предлагая все новые и новые блюда, среди которых было много необычных.
Хью заметил своих сводных братьев, сидящих среди избранных гостей на помосте. До этого он был занят разговорами с соседями, но теперь, когда все вокруг увлеклись едой, Хью мог без особых помех наблюдать за ними. Братья прибыли с женами. Не сразу Хью сообразил, что молодые женщины, сидевшие рядом с Гилбертом и Уолтером, – дочери Нортумберленда, поскольку если они чем и напоминали отца, так это надменностью. Уолтер с жадностью накинулся на еду и прерывался лишь для того, чтобы приложиться к кубку. Сидевший справа от него Гилберт разговаривал со старшим из сыновей Перси, тем, кого он называл Буйным. Тогда-то Хью и заметил алчный взгляд Симона де Лаке, направленный мимо него на Санчу.
Когда трапеза подходила к концу и гостям подали фрукты, сахарное печенье, цукаты и очищенные орехи, Хью случайно обратил внимание, что у Санчи на руке нет кольца с рубином.
– Почему ты не надела кольцо? – спросил он спокойно.
– Ой! Как же это я забыла его! – воскликнула Санча, изобразив удивление и сожаление, и пообещала сходить за ним в их комнату, как только кончится ужин.
Но Хью проронил:
– Не надо, это будет выглядеть глупо.
За пиршественным столом было не место продолжать расспросы. Они сидели рядом с де Энфранвилями, и им приходилось принимать участие в общей беседе, весьма оживленной и шумной. Слуги еще убирали со столов, а в зал уже входили музыканты, числом сорок или больше того, неся в руках разнообразные инструменты. Затем начали свою пантомиму актеры, принялись выделывать кульбиты акробаты, запели трубадуры. Когда последний из них завершил балладу о любви рыцаря и его подвигах, было объявлено, что теперь музыканты в распоряжении тех из гостей, которые хотят танцевать.
Старшие сестры де Энфранвиля, побагровевшие и отяжелевшие от съеденного и выпитого, поднялись, чтобы отправиться в туалетные комнаты. Остальные последовали их примеру. Санча присоединилась к дамам. Ей хотелось избежать дальнейших расспросов Хью и собраться с мыслями. Роскошь туалета, украшенного зеркалами и статуями, поразила их. Дамы обнаружили там такое чудо изобретательности, как водопровод: стоило повернуть серебряную ручку, и из устроенных в стене каменных желобов в виде цветов лотоса начинала литься вода. Здесь гостий поджидали служанки, предлагавшие надушенные полотенца.
Когда дамы, освежившись, вернулись в зал, леди де Энфранвиль и ее сестры встретили свою знакомую. Санчу познакомили с дамой, и обе обменялись вежливыми улыбками. Выждав приличествующую паузу, Санча ускользнула от оживленно болтающих женщин и отправилась бродить в толпе разодетых в шелк и бархат гостей. Медленно продвигаясь по залу, Санча оказалась перед танцующими, окруженными плотной толпой зрителей. Она уже было хотела повернуть обратно, как на нее кто-то налетел, едва не сбив с ног.
Сильные руки обхватили ее.
– Ах я медведь! – воскликнул приятный низкий голос по-французски. – Умоляю о снисхождении, мадемуазель, простите мне мою неловкость.
Санча подняла глаза. Перед нею стоял приятный молодой человек с оливкового цвета кожей, темными вьющимися волосами и темными же глазами под тяжелыми веками. Он был превосходно одет, и его выговор выдавал в нем человека, принадлежащего к парижскому двору. Санче было невыразимо приятно вновь говорить на родном языке, хотя это и пробуждало в сердце тоску по дому.
– Ах, это такой пустяк, не стоит извиняться! – сказала она.
Молодой человек ответил ослепительной улыбкой.
– Вы дочь Франции, это несомненно, потому что говорите, как ангел. – И добавил заговорщицким тоном: – Ангел милосердия, моя дорогая Санча. – С этими словами он что-то вложил ей в руку.
Это было ее обручальное кольцо с рубином! Санча потеряла дар речи от неожиданности. Не веря своим глазам, она взглянула на сверкающий темно-красный камень, потом на молодого человека, который вряд ли был намного старше ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41