Шеннон слышал, что советник, перебравшийся в Штаты только в 1941 году, каким-то звериным чутьем понял саму суть амери-канского общества и то, как внедриться в фешенебельный мир богатых людей, интересующихся политикой.
К моменту его встречи с послом он все ещё был безвест-ным выходцем из Европы, не имеющим ни денег, ни связей, ни влиятельных друзей, а стало быть - и шансов на успех. Однако этот человек был наделен слоновьей кожей и редкостным напо-ром. Не теряя времени на остальных, он проникал к людям важным и сильным и умело внушал им, что лучшего специалиста по европейским делам, в то время привлекавшим всеобщее внимание, им не найти.
Очень скоро он сблизился с богатыми семьями, входившими в вашингтонскую и нью-йоркскую элиту, освоился в их среде и теперь уже без остановки начал прокладывать себе путь на-верх. Он стал вхож в дома многих видных американцев, умело ссоря и стравливая людей, получал приглашения на уикэнды, а потом и сам стал приглашать тех, на кого хотел произвести нужное впечатление, туда, где бывал сам, говоря, что "хозя-ева устраивают коктейль в его честь". Ему верили или просто не вдавались в подробности.
Обладая умом и отличным политическим чутьем, он отнюдь не чурался и женщин, используя и их как средство достижения цели, а его манера говорить мягко и негромко, с осторожными округлыми жестами, невольно завораживала: казалось, он до-верительно делится с вами чем-то очень важным. Карманы его всегда были набиты записными книжечками, блокнотиками и карандашиками, а глядя на его улыбку, открывавшую мелкие, редко посаженные зубы, Шеннон всегда вспоминал какую-то хищную рыбу.
В 1945 году он получил наконец американское гражданство, а вслед за тем - должность в Государственном Департаменте, после чего быстро двинулся по служебной лестнице, перепры-гивая через несколько ступенек, и теперь занимал в по-сольстве один из самых высших постов. Совершенно безжалостно он расставался с людьми в ту самую минуту, когда они больше не могли ему пригодиться. Его фамильярная манера многим в посольстве действовала на нервы, но с ним предпочитали не связываться - кто из чувства самосохранения, кто из простой брезгливости.
Шеннон подозревал, не имея, впрочем, на то никаких оснований, что посол предпринимал попытку избавиться от советника, и это ему не удалось. Он, разумеется, не мог не видеть его низкопробность и не чувствовать, что в медовых устах таится ядовитое жало. Известно было, что отпуск свой советник проводит в Европе, неофициально встречаясь с мини-страми и влиятельными политиками, после чего в обход посольства присылает донесения своим вашингтонским друзьям - иногда и прямо госсекретарю.
Шеннон был уверен, что советник подставит ножку послу - как и любому другому - при первом удобном и сулящем выгоду случае, что он поддерживает с французами контакты, о ко-торых никому ничего не сообщает, что верность и людям, и делу не входит в число его добродетелей.
С тех пор, как Харви Чернас уехал домой лечиться, со-ветник фактически стал вторым лицом в посольстве, пере-тасовывая сотрудников, наводя свои порядки и закручивая гайки, и Шеннон ни секунды не сомневался, что через своих вашингтонских друзей активно добивается формального назна-чения на пост заместителя посла.
Телефонный звонок Сью-Энн застал Фрэнка Даннинджера, старшего офицера безопасности, на месте - в его кабинете на первом этаже. Выслушав сообщение, Фрэнк - крепко сколо-ченный, с коротким рыжеватым ежиком волос над грубоватого склада лицом - положил трубку, пересек вестибюль и почти взбежал по главной лестнице. Входя в кабинет N 232, он ус-лышал раздраженный голос советника:
- Как вы сюда попали? Кто вас провел? - и сразу понял: неприятности.
Спиной к дверям стоял плотный человек в синем костюме и в шляпе, а перед ним - советник и Шеннон.
- Входите, Даннинджер, - пригласил советник.
Когда Фрэнк закрыл за собой дверь, человек в синем на мгновение развернулся к нему всем телом, показав широко-скулое, бледное, мокрое от пота лицо. Шеннон приветливо кивнул ему. Даннинджер зашел спереди. Человек, переводя пытливый взгляд с Шеннона на советника, нервно облизывал губы. Сью-Энн застыла в напряженной позе у своего стола, и Даннинджера осенило: "Сексуальный маньяк - ворвался и хотел что-то вытворить с бедной девочкой". Он прикинул свои дальнейшие действия - вызвать полицию, санитаров из пси-хушки...
- Похоже, что никто? - услышал он голос советника. - Сью-Энн, будьте любезны, записывайте все подряд, вопросы и ответы. Итак, ваша фамилия?
- Горенко. Горенко Семен Андреевич.
- Вы пришли сюда по собственной воле? Вас не принуждали?
- Нет.
Даннинджер наморщил лоб, пытаясь осознать происходящее. Советник посмотрел, записывает ли Сью-Энн.
- Кто ещё знает о ваших намерениях? Кому вы о них сообщали?
- Да зачем же я стану об этом...
- Не разглагольствуйте, а отвечайте на вопросы! При-чина, по которой вы просите предоставить вам убежище?
- Неужели непонятно? Убежище-то политическое.
- Какую должность вы занимаете в посольстве?
- Вот мои документы.
Он залез во внутренний карман, извлек бумажник и протя-нул советнику. Тот раскрыл его, вытащил несколько книжечек и начал перелистывать. Шеннон из-за его плеча тоже взглянул на документы. Горенко что-то сказал по-русски, и Шеннон начал было ему отвечать, но советник резко остановил его:
- Попрошу вас не вмешиваться!
- Но я хотел только...
- Вы слышали, что я сказал?! - он закрыл бумажник и отдал его Горенко.
Шеннон снова хотел что-то сказать, но вовремя прикусил язык и принялся разглаживать свой галстук. Даннинджер каш-лянул и на шажок отступил к двери. В такой ситуации что ни сделай - все равно останешься в виноватых, а советнику под горячую руку лучше не попадаться.
- Как давно вы находитесь в Париже?
- Вчера прибыл.
- То есть только что получили назначение сюда?
- Вы же документы мои смотрели?
Советник смерил его взглядом и ледяным голосом осве-домился:
- Париж - не лучшее место для предательства, а?
- Не понимаю, о чем вы.
- О том, что при отношениях, сложившихся у вашего правительства с Францией...
- В Швейцарии я обнаружил, что меня пасет советская спецслужба, КГБ. У меня было разрешение приехать в Париж, но я думаю, они и здесь с меня не слезут. Дальше не поеду. Это слишком опасно. Меня насильно вывезут в Союз. А я хочу в Америку.
Даннинджер подумал, что советник, поглядывавший через плечо Сью-Энн на её запись, чересчур осторожничает. Пере-бежчик. Это что-то новое. Что же дальше будет? Он с интере-сом посмотрел на Горенко, потом перевел взгляд на Шеннона, но у того было каменное лицо.
- Я могу предоставить вашему правительству очень ценные сведения, сказал Горенко.
На советника эти слова не произвели особого впечатления.
- Пусть так, но я не понимаю, почему вы требовали встре-чи именно со мной. Мы с вами никогда не встречались.
- Нет, встречались. В прошлом году, в Женеве, на перего-ворах о разоружении, подкомитет "С". Я был в составе совет-ской делегации.
- И это, по-вашему, основание?..
- Нет, это зацепка.
Даннинджер видел, как советник с нескрываемым отвраще-нием изучает Горенко - он знал этот тяжелый взгляд и побаи - вался его.
- Сию секунду я ничего решать не стану, - сказал совет-ник. - Горячку пороть нечего. Подождите в другой комнате, пока мы обсудим вашу просьбу. Офицер безопасности проводит вас. Не угодно ли...
- Мне угодно остаться здесь, в этом кабинете.
- Нет, это исключено, - явно теряя терпение, но своим обычным тихим голосом ответил советник. - Следуйте за мистером Даннинджером.
Горенко тяжело дышал, комкая в руках свою шляпу и продолжая время от времени облизывать губы, и Фрэнку неожи-данно стало жаль этого человека.
- Я... Я прошу вас... Я не хочу выходить из здания по-сольства.
- Вас и не просят выходить. Вас вообще ни о чем не про-сят. Это вы просите. А я отвечаю, что в данный момент ничего не могу вам обещать. Согласны подождать - милости просим. Нет - вы в полном праве идти на все четыре стороны.
Лицо Горенко помертвело.
Даннинджер, повинуясь взгляду советника, шагнул вперед и тронул Горенко за локоть.
- Фрэнк, найдите место поудобней, - сказал советник. - И проследите, чтобы контактов ни-ни, ни с кем.
- Понял, сэр.
Даннинджер и Горенко вышли. Сью-Энн направилась следом.
Проводив их взглядом, она зашла в туалет, освещенный резким, как северное сияние, светом люминесцентных ламп, и подходя к умывальнику, бросила быстрый взгляд на свое отражение.
Да, ей пришлось пережить несколько неприятных минут. Даже почудилось где-то на миг... Не хочется вспоминать. Какой этот русский неуклюжий, неловкий, мешковатый, и рукава пиджака явно длинны... Первый случай за время её работы...
На Сью-Энн была сегодня кремовая шелковая блузка и юбка горчичного цвета - она откладывала деньги на этот костюм от Шанель и любила его. Ее темно-каштановые, отливающие на свету красным волосы были убраны наверх, открывая уши и жемчужные сережки. У неё были четко обрисованные брови, орехового оттенка глаза, маленький подбородок.
Несколько секунд она рассматривала себя в зеркале. Вроде бы она не показала слишком явно, как перепугалась, но до че-го же кстати позвонил Шеннон! А советник был просто груб... Недаром его елейные манеры всегда казались ей фальшивыми...
Сью-Энн было двадцать четыре года. Она работала в Нью-Йорке фотомоделью, пока ей это окончательно не наскучило, и её всегда изображали шикарной и отважной, независимой и уверенной в себе, красивой и забавной. Может, она такая и есть? По крайней мере, тихая размеренная семейная жизнь, муж, дети, домашнее хозяйство - все это никогда не при-влекало её. Слушая, как Барбра Стрейзанд поет "Когда в Ри-ме", она смеялась от удовольствия, узнавая в этой песенке какую-то смешную и милую частицу себя.
Но в самой глубине души она чувствовала себя очень одинокой и сознавала, что лекарство от этого вряд ли сыщется в той среде, где она рекламировала зубную пасту: молодые люди её не прельщали, а джентльмены постарше, которым Сью-Энн готова была отдать если не себя, то предпочтение, - были женаты или хотели всего лишь переспать с ней. А такие разочарования имеют свойство очень быстро приедаться.
У неё было природное чувство стиля, она умела носить простую, спортивного стиля одежду так же изящно, как замысловатые вечерние туалеты. В самую страшную жару от неё точно веяло приятной прохладой, даже зимой она казалась загорелой, а мужчины, с которыми ей нравилось проводить время, считали, что ломаться - не в её правилах. Когда же она давала им понять, что постелью не обязательно все должно начинаться и тем более кончаться, они всерьез и с нежностью говорили, что она - замечательный партнер (в чем она, кстати, сомневалась), и стоит ли поэтому менять их чудесную дружбу на занудное и тоскливое существование бок о бок : это убьет всю прелесть. Впрочем, она вовсе и не рвалась замуж ни за кого из них.
Она великолепно знала французский, который был для неё родным и, как небо от земли, отличался от французского других кандидатов на должность. В сочетании с умом и образованностью это помогло ей проработать год в ООН и получить назначение в американское посольство в Париже.
Там она держалась особняком, немного сторонясь других посольских мисс, потому что терпеть не могла сплетен. Впрочем, она сумела сохранять со своими коллегами добрые отношения. О, если бы она родилась мужчиной! Вот тогда бы она показала всем, чего стоит. Она мечтала о настоящем деле - о деле, которое поглотило бы её целиком, без остатка, которому можно было бы отдать всю себя, - и знала, что такого дела не найдет. В двухкомнатной квартирке на улице дю Бак, где скрипел рассыхающийся паркет и стояла ветхая мебель, которую хозяин именовал "бесценным антиквариатом", она иногда устраивала обеды для друзей и изредка принимала мужчин. Вечеринки, однако, не слишком её привлекали: ей хотелось постичь самое себя, заглянуть в свою душу, а работа, как она вдруг поняла, не давала ей это сделать, уводя и отвлекая от самокопания.
С советником она работала уже полтора года и знала, как он умен и настойчив. А его отношение к мисс Лассаль было довольно сложным. Она была его секретаршей, и уже одно это ставило её в особое, привилегированное положение, отделяя от всех остальных сотрудников посольства. Он, разумеется, ни-когда прямо не говорил ей, что есть "мы" - он и она - и "они" "- весь прочий дипломатический и технический персонал, но, работая рядом с ним столько времени, она по мелочам - обмолвкам, отношению к служебным бумагам, манере говорить по телефону - уяснила это для себя очень четко.
Все шло прекрасно до тех пор, пока он не заставил её от-крыто выступить в этом противостоянии. Он и раньше время от времени устраивал ей незаметные "проверки на лояльность", узнавая, разделяет ли она его точку зрения, и даже заставляя её действовать в интересах "нас". И, разумеется, не мог не чувствовать её внутреннего сопротивления.
И вместе с тем он бывал с нею резок и даже груб и совер-шенно явно не видел в ней личность, а если и видел - то не думал с нею считаться. Спустя всего три недели после её при-езда он допустил ужасающую бестактность. Они встретились на кокктейле в австралийском посольстве, он был очень любезен, мил и внимателен, пригласил её пообедать вместе в рес-торане, а по дороге домой из Шестнадцатого аррондисмана привез её к себе, на бульвар Бозежур, и Сью-Энн была по-ражена роскошью, в которой он жил.
Потом он присел с нею рядом и, проявив незаурядное про-ворство и редкую настойчивость, дал, что называется, волю рукам, а получив отпор поначалу шутливый - попросил её "не строить из себя недотрогу". Голос его звучал, как всегда, мягко и чуть приглушенно, на губах играла улыбка, и только лицо потемнело от прилива крови, когда он повторял: "Ну-ну, разреши мне... ну, не ломайся... ну, дай мне потрогать..." Потом он рассердился: "Ты ведь не девочка, кажется?!" Их схватка на диване становилась все яростней - он наваливался на неё всем телом, прижимая к подушкам - но Сью-Энн удалось все же высвободиться, встать и попытаться уйти, сделав вид, что все это - не более чем шутка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28