- Эти чертовы ярлычки - раз, заперт - два, неизвестно, чей три. Где он стоял?
- Вот здесь, под столом.
- Его спрятали.
- Откуда ты знаешь?
- Я уже видел его сегодня. В Сайгоне в 64-м году нам под-ложили такой подарочек. Один из наших погиб, второму оторва-ло руку. А сегодня явился некий субъект, поставил похожие чемоданчики у стены, попросил за ними присмотреть и хотел отвалить. Но я ему велел немедленно забрать свое барахло. Сдается мне, это тот самый чемоданчик. Наверно, он пронес его попозже.
Даннинджер пнул чемодан ногой.
- Эй, полегче! - закричал Уайлдсмит.
- Ну, что ты предлагаешь? Сплясать вокруг него? - тревога Уайлдсмита раздражала Даннинджера.
- Надо вызвать полицию.
- Как же! Сейчас побегу за ажанами!
- Зря ты так, Фрэнк, с этим шутки плохи.
Даннинджер услышал доносившиеся из вестибюля голоса, но с кем разговаривал охранник, ему отсюда было не видно. Он сно-ва пнул чемодан ногой.
- Ты прекратишь или нет? Хочешь, чтобы все взлетело на воздух?!
Даннинджер, неожиданно наклонясь, поднял чемодан и крикнув "Убери охранника с дороги", понес его к выходу. Он спустился в вестибюль и, проходя через арку, увидел, что охранник весело и оживленно беседует с тремя мужчинами в синих комбинезонах. В руках у них были пылесосы. Все повернулись к нему, а он на мгновение остановился, но потом прибавил шагу и оказался во дворе посольства. Ворота были открыты.
Даннинджер взял правее, пересекая двор. Двое полицейских смотрели на него из-за барьеров на тротуаре. Агенты в штат-ском тоже, наверно, где-то здесь. Протиснувшись через кусты к бюсту Франклина в дальнем углу двора, Даннинджер опустил чемодан и застыл в нерешительности. До полицейских было футов пятнадцать. А если эта штука сейчас рванет и ранит ажанов или кого-нибудь из прохожих?
Полицейские его видели. Он засветился. А ведь приказано было: держаться от них подальше и ни в коем случае не давать им повода войти в посольство. Может, на этот чемоданчик и был расчет? Что за черт! Неужели мало Кестена?! Уайлдсмит и охранник смотрели на него из дверей. Те трое уже скрылись из виду, и Даннинджера вдруг обуяла бешеная злоба. Он подлетел к дверям:
- Кто это такие?
- Уборщики, - небрежно ответил Уайлдсмит. - Скажи-ка, Фрэнк...
- Откуда известно, что это уборщики! Сколько раз я говорил - без тщательной проверки никого сюда не пускать! Эй, стойте! - и он помчался по вестибюлю, слыша впереди удаляющиеся торопливые шаги, взлетел по лестнице, пос-кользнулся, ухватился за перила и, перескакивая через три ступеньки, выскочил в коридор. Он вытащил пистолет. Трое бежали по коридору вглубь здания.
Споткнувшись о забытое ведро, Даннинджер ринулся за ними. На развилке один из них отделился от других и побежал в ко-нец коридора. Даннинджер поднял пистолет: пуля с воем рико - шетировала от стены. Бежавший оглянулся через плечо, сделал ещё несколько шагов и застыл как вкопанный. Подскочив, Дан-нинджер наставил на него пистолет. Это был человек лет тридцати, круглолицый, с маленьким ртом.
- Кто вы такой? Почему убегали?
- Да вы... да вы что... спятили, что ли?.. Чего вы тут стрельбу устраиваете?... - он говорил с французским акцен-том.
Даннинджер, ухватив его за ворот, ткнул стволом ему под ребра. Он едва мог говорить.
- Кто такой?
Человек начал отбиваться, и тогда Даннинджер ткнув пис-толет под нижнюю челюсть, надавил на горло так, что тот захрипел и обмяк. Даннинджер втащил его в женский туалет, швырнул на пол и стал искать ключ, чтобы запереть дверь. Однако ключа не оказалось. Выхватив из кармана связку ключей на цепочке, он сунул в замочную скважину первый попавшийся и повернул. Потом снова припустил по коридору. Никого. Даннин-джер остановился и вдруг услышал невдалеке мягкий стук акку-ратно закрываемой двери.
На цыпочках, прижимаясь к стене, он подобрался к ней, плавно повернул ручку и, резко распахнув дверь, ворвался в комнату. Стоявший у стола человек с телефонной трубкой возле уха обернулся к нему.
- Положи трубку.
Человек стоял неподвижно. Даннинджер сделал шаг вперед:
- Положи трубку или я стреляю.
Тот повиновался, но стоял, по-прежнему нависая над столом. У него были черные редеющие волосы, по-лошадиному длинные зубы, впалые щеки. Он был одет, как и те, в синий комбинезон и белую рубашку с расстегнутым воротом.
- Ты кто такой?
- Это я у тебя должен спросить, - выпрямился тот. - Какого дьявола ты пальбу устраиваешь?! Тут тебе не Техас. Я служу в компании "Клео Клининг сервис", у которой, представь себе, договор с посольством об уборке помещений. Я вижу, ты парень любознательный, потому и отвечаю. А хочешь пистолетом махать иди-куда-нибудь в другое место. Что за преступление позвонить? Нельзя, что ли? Чего ты на людей бросаешься? И выстрел я слышал. Одурел? Руки чешутся - пострелять хочется?
- Это ты по телефону помещения убираешь?
- Кончай! Хемингуэя начитался? Чего ты пристал? Каждый, кто работает здесь, раз двадцать звонит по своим личным делам. Ты ж это знаешь не хуже меня. А потому отвали и не мешай.
- Ладно, - Даннинджер шагнул вперед, стараясь схватить его, но тот увернулся, свалив со стола телефон, и кинулся к дверям. Даннинджер успел подставить ножку и тот, потеряв равновесие, с размаха грохнулся на пол. Даннинджер навалился сверху, вздернул его и поставил на колени, прислушиваясь к звучащим в коридоре голосам.
- Да оставь ты меня, - из разбитой губы у того текла кровь. - Только попробуй тронь меня, только попробуй, я тебя на куски разорву!..
- "Тронь"? Да я не то что трону, я тебе кишки выпущу! Ты не против?
- Заткнись, заткнись, сволочь! Пусти меня, пусти-и-и!
Он вился как угорь, стараясь вырваться из рук Даннин-джера. Тот поднял голову и увидел в дверях Уайлдсмита, охранника, а между ними - третьего человека в комбинезоне. Ему было лет сорок, и он выглядел покрепче тех двоих.
- А-а, взяли?! А как тот, в сортире?
- В порядке. Ты знаешь, кто это такие? Телевидение! Внесеточное вещание тут хотели наладить!
Даннинджер, почувствовал, как от ярости кровь прихлынула ему к шее и ударила в голову, застилая глаза пеленой. Ку-питься, хоть и не до конца, на такую дешевку - это уж конец всему.. А теперь ещё предстоит выведать у них, что они успе-ли разнюхать, заставить их молчать. И оправдываться перед мистером Шенноном. Он попытался взять себя в руки.
- Я требую, чтобы мне разрешили позвонить! - сказал тот черноволосый, с лошадиными зубами. - Мы должны вернуться!
- Нет уж, пришел в гости, так побудь еще.
- Вы не имеете права держать нас здесь! - он уже вскочил на ноги и старался высвободиться.
- Имеем, имеем, - Даннинджер с силой ткнул его стволом пистолета под нос, и черноволосый отлетел назад, опрокинув стул. Потом медленно приподнялся на локте, другой рукой размазывая по лицу кровь.
Даннинджер выругался про себя, зная, что если вслух - будет ещё хуже.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Положив ногу на ногу и грызя ноготь, Джей Остин ждал, когда его собеседник, месье Бертран де ла Пиньярдье де Реневаль, ответственный сотрудник отдела печати, договорит по телефону. Было уже семь вечера, но в МИД работали допоздна.
Остин уже не в первый раз бывал в этом кабинете на первом этаже и всегда поражался тому, как там грязно, запущенно да и темновато и сколько пыли на стенах, выкрашенных в темно-желтый цвет. В кабинете стояли письменный стол, два кожаных кресла - в одном сейчас и сидел Остин - и книжная полка.
Реневаль постоянно именовал собеседника "mon cher ami"*), ведя беседу в той манере, которая была принята на Кэ д'Орсэ с изысканной вежливостью, ровным голосом, чуть в нос. Остин подумал, что ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из мидовских чиновников говорил сочным баском. Ему было лет тридцать пять, у него была маленькая голова, маленький тонкогубый рот. Он носил усы, а темные волосы зачесывал наверх. На нем был, как всегда, безупречный темно-синий костюм и синий, в белый горошек галстук-бабочка, а на стуле он сидел, слегка покачиваясь из стороны в сторону, словно ехал на лошади. Остин знал, что он, между прочим, и в самом деле - известный наездник. Одно слово - шевалье!
Остин пошевелился, закурил и глубоко, нервно затянулся. Надежда вызнать какие-либо подробности о русском и о встрече министра с послом была довольно призрачной. Он уже толкался в двери президентской пресс-службы в Елисейском Дворце и по-лучил обычные отговорки, которые его однако нимало не обес-куражили. У французов была врожденная неспособность сотру-дничать с англо-саксонскими журналистами, а теперь ещё сверху было предписано держаться холодно-покровительст-венного тона, приправленного полным незнанием чего-либо интересного или значительного. Остина это не смущало. Он понял ещё в Штатах, что за некоторые услуги некоторые люди хотят получать деньги - желательно еженедельно.
Он слышал как-то, будто генерал невзлюбил прессу ещё с тех пор, когда ему не удалили катаркты, и вспышки "блицев" раздражали ему глаза. Совершенно естественно, думал Остин, чем ближе к де Голлю стоял тот или иной чиновник, тем сильнее делалась эта неприязнь. Все хотели быть католиками больше самого папы. Впрочем, французы вообще считали журна-листику презренным делом.
Тем не менее, обращение всюду было безупречно-учтивое, терпеливое и доброжелательное. Французы хамства не любят и, если уж надо оскорбить тебя, уязвить или обмануть, сделают это в высшей степени корректно. Это как толчея в метро - пихайся как хочешь, только приговаривай "пардон, пардон", тогда никто не обидится. Надо думать, палач, опуская нож гильотины, тоже говорит осужденному: "Пардон!"
Реневаль закрутил прощальную арабеску, положил трубку и чуть подался вперед:
- Прошу меня извинить. Чем могу быть вам полезен? - по-английски он говорил безукоризненно.
- Хотелось бы узнать, есть ли новости о Горенко и об утренней беседе нашего посла с министром.
- Никаких.
- А чем объяснялся такой резкий тон их разговора?
- Резкий тон? Вы читали сообщение ФРАНС-ПРЕСС? Мне нечего к нему добавить.
- Но вы не станете отрицать, что разговор был резким? Я слышал, будто министр сказал, что располагает данными о дея-тельности здесь ЦРУ.
- Об этом, мистер Остин, вам следует справиться в посольстве Соединенных Штатов.
"Может, он и впрямь не знает", - подумал Остин и спросил:
- А кто сделал эти фотографии?
- Повторяю, мне нечего добавить к сказанному и написа-нному, - тон был ледяной, но вежливый.
- Не пора ли вашей конторе заняться своим прямым делом? - разозлился Остин. - Сидите с кляпом во рту, а потом ещё обижаетесь, почему инкоры к вам не обращаются.
Подбородок Реневаля чуть дрогнул, он взглянул на Остина с едва угадываемой неприязнью:
- Мы обижаемся? Пока я заметил только, что обижаются ваши сенаторы, произнося оскорбительные для Франции речи. Если бы французское радио или телевидение позволило себе по отнош-ению к вашему президенту сотую долю того, что позволяют себе британские и американские СМИ по отношению к генералу де Голлю, нас замучили бы протестами. Мы не платим вам той же монетой и не отвечаем. И сейчас я не отвечаю - мои слова не для печати. Но, вы думаете, нам не жалко, что некоторые французские газеты не перепечатали редакционную статью из филадельфийского "Инкуайерера"? Я полагаю, многие собирались это сделать. - Он достал из ящика четвертьстраничную газет-ную вырезку и принялся читать: - "Жадность, высокомерие, не-благодарность. Пресс-конференции Шарля де Голля, проводимые раз в полгода, всегда содержат антиамериканские выпады, и состоявшаяся в понедельник встреча с журналистами исклю-чением не стала. Злоба, которой дышали его оскорбительные тирады, бессмысленность его обвинений превзошли, однако, все, что нам доводилось слышать раньше. Престарелый па-рижский тиран обвинил Соединенные Штаты в стольких грехах, что вопиющий абсурд содержания этой речи мог соперничать лишь с беспримерной наглостью её формы..." Тут ещё много интересного. А в конце де Голля сравнивают со свиньей, ва-ляющейся на грудах припрятанного золота. - Он положил вы-резку на стол. - И что же, мистер Остин, потребовал ли генерал извинений? Найдите в его заявлении хоть одно бранное слово по адресу вашей страны! И все-таки в США находятся люди, желающие оплачивать и тиражировать эти оскорбления.
- Если вас это удивляет, - сказал Остин, - то надо поскорее отозвать из Вашингтона и посла, и всех ваших консулов с советниками и ааташе, раз они не докладывают вам, что большинство американцев не только больше не доверяет Франции, не только уверено в том, что она стремится как можно сильней напакостить США, но считает: политика генерала приносит выгоду только Советскому Союзу.
Реневаль изящно приподнял левую бровь.
- Вся беда в том, что Франция проводит ту политику, которую считает нужным проводить, и ни перед кем не намерена становиться на колени. Скандал, да и только, вы не находите?
- Ожидаются ли новые делегации Красной Армии?
- Ожидается заход кораблей Шестого флота в Тулон. Вам это известно? А то, что мы разрешили проводить на Корсике тактические учения ваших войск? И протест не заявляем. Мы держим семидесятитысячную группировку в Германии и, не в пример некоторым, не требуем, чтобы немцы за это платили, не шантажируем Бонн угрозами в противном случае вывести ее! Мы за это не получили ни пфеннига. Мы содержим свою армию за собственный счет, потому что уважаем право другой страны на независимость. А независимость - хоть в политике, хоть в частной жизни - вызывает ненависть. Куда спокойней быть марионеткой, не так ли?
- Мосье Реневаль, - сказал Остин, затягиваясь сигаретой, - неужели вы всерьез считаете, что присутствие скольких-то там французских дивизий в Германии кого-нибудь в чем-нибудь может убедить, да ещё с учетом ваших взаимоотношений с Рос-сией? Неужели кто-нибудь засомневается, кого вы предпочтете, если придется выбирать между нами и русскими? Если бы вы только могли, вы завтра же вытеснили бы немцев из западной зоны - если бы могли или если бы сочли это выгодным! Выро-нили бы как печеную картошку, которая жжет руки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28