преимущество переходит к нему! Ее свободное полупрозрачное шифоновое платье с цветочным рисунком, требующее простой шелковой комбинации под ним, было слишком легким для такого случая.– Здравствуйте, мистер О'Коннелл! Полагаю, я должна быть польщена всеми этими ухищрениями?– А вы хотите сказать, что не польщены? Грейс села, он тоже.– Вы создали ситуацию, когда все внимание сосредоточено на вас, а мне отводится лишь служебная роль. Почему я должна быть этим польщена?– Ну, это как посмотреть. Может быть, я хотел лишь снова увидеть вас? Теперь вы мне назовете свое настоящее имя?Она, не ответив, принялась искать в сумочке блокнот и ручку, наконец достала их и торжественно положила на стол.– Что ж, ладно. – Он вздохнул. – Но не надоела вам эта война?– Бедный Декстер! Вы очень устали? – Она открыла блокнот.Он помотал головой.– Так у нас дело не пойдет, мисс Шарп!– Не пойдет?– Не пойдет. – Он протянул руку и забрал у нее блокнот и ручку.Пока они препирались, подошел официант Джо и встал позади Декстера.– Здравствуйте, мистер О'Коннелл! Мисс Шарп! Могу я взять на себя смелость предложить вам шатобриан? Он хорошо идет с картофелем и зелеными бобами.– Звучит аппетитно, – сказал О'Коннелл. – И принесите нам бутылку красного, хорошо, Джо? На ваш выбор, только по-настоящему хорошего.– Простите, – спросила Грейс. – А я имею в этом вопросе право голоса?– Нет. Вы должны быть слабой и покорной, помните? И пожалуйста, полусухого, Джо! И если можно, заберите это! – Он кивнул на блокнот и ручку. – Итак, – продолжил он, когда официант удалился. – Если вы не хотите называть свое имя, то, может быть, хотя бы расскажете о себе что-нибудь интересное?– Например?– Например, почему вы не замужем?
Из «Встречи Дайамонд Шарп с Декстером О'Коннеллом»
«– Писатели отвратительны, – заявляет О'Коннелл, поглощая жесткий шатобриан в «Тур Эффель». (Простите, мистер Сталик, но мясо было жестким, как кожаный ремень! Вашему шеф-повару следует покончить с английской кухней и познакомиться с французской. Картофель же, напротив, был слегка недожаренным. Это простительно по отношению к некоторым другим овощам, но к картофелю?). – Мы в романах делаем с людьми мерзкие вещи, – продолжает О'Коннелл. – Внимательно наблюдаем за ними, а затем придаем им форму, соответствующую нашим целям. Она ошеломляет, как отражения в кривых зеркалах на ярмарочной площади. Писательство – тяжелое ремесло.Я спрашиваю его, правда ли, что Вероника в «Видении», эта оригинальная модница, является страшно искаженной версией кого-то из его знакомых?– Конечно, – отвечает он. – Это девушка, в которую я был влюблен, девушка, которая разбила мне сердце. В «Видении» больше страсти, чем во всем, что я написал. Вот почему это мой лучший роман. Конечно, это была ужасная страсть. Даже ненависть. Но все же это была страсть!Я спрашиваю, что стало с девушкой, разбившей ему сердце.Он пожимает плечами:– Это уже не имеет значения.Его лицо при этих словах становится скорее уродливым, нежели красивым».
– Я не верю, что никто вас не спрашивал об этом. – О'Коннелл отправил в рот порцию бобов, не потрудившись их разрезать.– А мне нет дела, верите вы или нет! Это правда. – Грейс упорно старалась разрезать бифштекс. Во рту у нее ужасно пересохло, несмотря на приличное количество выпитого вина. Она с трудом глотала, и у нее было такое чувство, будто она жует и жует, как корова, и каждый мучительный кусок ей приходилось запивать все большим количеством вина. Она ненавидела свою нервозность.О'Коннелл, похоже, твердо решил довести это дело до его горького конца.– Должен же у вас быть кто-нибудь! Ваш редактор, например. Седжвик, не так ли?– Мы с ним только друзья.– А он считает так же, как вы думаете?– Не знаю. Поскольку он держит свои чувства при себе, мне не приходится об этом думать.О'Коннелл улыбнулся одними губами, глаз же улыбка не коснулась.– Не забывайте, я видел вас вместе! Слышали бы вы, как изменился его голос, когда я сказал ему, что соглашусь на интервью только при одном условии: интервьюировать должна Дайамонд Шарп!– Что ж, если вы правы, ему же хуже.Он наколол вилкой кусок бифштекса, но так и продолжал сидеть, а ее взгляд был прикован к руке, держащей вилку. На мизинце у него было простое серебряное кольцо. На коже золотистые волоски.– Трудная вы женщина, – сказал он, наконец. – Почему вы такая трудная?– Допустим, кто-то умер. Но в этом нет ничего необычного. В данный момент. В этой стране. Каждый кого-то теряет, но это не причина быть, как вы говорите, «трудной». Вероятно, я всегда была такой.– Вы бросаете мне вызов?Кусок бифштекса по-прежнему висел на его вилке.– Что вы имеете в виду?– Вы хотите, чтобы я пробил вашу броню? Открыл вас, как банку сардин?– Разве вы не умеете улыбаться более лирично? Вы же писатель, в конце концов! Если вы собираетесь завести со мной роман, то могли бы делать это поэтичнее!Он немного подался вперед.– Но вас ведь не интересует эта чепуха, не так ли? Вы хотите от меня чего-то иного!– Правда? И чего же я от вас хочу?– Вы хотите стать известной! По-настоящему известной.– О! Я думала, вы скажете что-нибудь поинтереснее!О'Коннелл слегка хихикнул, затем засунул кусок бифштекса в рот и принялся жевать. Грейс наблюдала за его губами. Думала о его губах. Каковы они на вкус?– После выхода «Видения» он озверел, – заявила Маргарет, завтракая в «Карлтоне» треской, приправленной карри. – Вы же знаете, как деньги портят человека!«Как будто кто-то из нас может это знать?» – думала I рейс, ковыряя вилкой салат.– Машины. Женщины. Вечеринки. Драки. Его всегда выставляли из отелей. Году, кажется, в 1920-м его выгнали из маленького городка в Пенсильвании. А однажды во Франции его даже арестовали. На Ривьере. Сначала он подрался с владельцем ресторана. Кулаки ходили ходуном, тарелки летели во все стороны. Затем, когда его с друзьями выставили, он вскарабкался на статую лошади и принялся кричать и петь, отказываясь спуститься. В конце концов полиции пришлось принести лестницу и снять его. Ему, конечно, удалось выкрутиться!– Кто бы сомневался...– Была женщина... кажется, ее звали Генриетта. В то лето она была с ним во Франции. Она была замужем... если мне не изменяет память, за сенатором. Разразился нешуточный скандал. Она послужила прототипом Хелены Догерти в «Аде и Хелене», его третьем романе. Вы читали?– Я читала только «Видение», – ответила Грейс. – Что стало с Генриеттой?– Она вернулась к мужу, – сообщила Маргарет. – О'Коннеллу за это хорошо досталось в газетах. Люди, видите ли, завидовали. Его деньгам... образу жизни. Всему. Но потом он затих.Она доела свою треску и смотрела на тележку с десертом. Грейс подозвала официанта, но ей понадобилось много времени, чтобы сделать выбор между профитролями, шоколадом, печеньем с кремом и яблочным пирогом. В конце концов выбор пал на печенье.– Говорите, он затих? Что это значит?– То и значит. Пошли слухи, что он исписался. Якобы «Непокорный сын» и «Ад и Хелена» не идут ни в какое сравнение с «Видением». Критика оценила их не очень высоко, и они продавались не так успешно. Мне, конечно, они понравились, но я ведь не большинство. Всем хотелось, чтобы он написал еще что-нибудь вроде «Видения». Вероятно, в конце концов это его добило. А может быть, у него просто кончились деньги... не знаю. Но он в некотором роде исчез. Никто по-настоящему не знает, чем он занимался последние несколько лет. Время от времени появляются слухи, что он написал что-то новое. А именно этого все и ждут. Читатели хотят, чтобы он использовал весь свой потенциал и сочинил великое произведение. Мы все надеемся, что так и будет. А теперь вы сможете это выяснить. Вы встретитесь с ним... наедине!
Из «Встречи Дайамонд Шарп с Декстером О'Коннеллом»
«В последние пять лет, со времени выхода в свет его третьего романа, «Ад и Хелена», Декстер О'Коннелл молчал, что для него нехарактерно. Ни романов, ни рассказов, ни даже статьи или книжного обозрения. В течение почти десяти лет едва ли не каждую неделю О'Коннелл ярко и выразительно высказывается о самых разнообразных сторонах жизни в популярных журналах. Едва ли не каждую неделю против его «демонической» работы протестует Лига материнства штата Висконсин, Церковь потерянных детей штата Техас или какая-нибудь другая кучка сумасшедших.Некоторые вообразили, что он исписался, исчерпал свои возможности и опустился, хватаясь дряблыми руками за стойку бара дешевого французского отеля и вздыхая о своем былом великолепии. Другие утверждают, будто он заперся в мансарде и в монашеском уединении сочиняет очередной шедевр. Вероятно, периодически бьется головой об стол, когда ему не хватает той непостижимой магической энергии, которая когда-то делала писательский труд таким же легким, как смех.И вот он передо мной. Ест пережаренный бифштекс, всем своим видом являя довольство и легкомыслие. Руки у него не трясутся. Он вовсе не похож на опустившегося человека. Но шепнет ли он в мое сочувствующее ушко хоть слово о том, чем занимался все это время? Черта с два!– Да, я пишу новый роман, – неохотно говорит он после того, как я пустила в ход весь свой шарм, умасливая и уговаривая его (а я, смею вас заверить, умею очаровывать!). – Нет, он не закончен. Впрочем, будет закончен... вероятно, через несколько месяцев. Здесь я работаю над действием, которое происходит в Лондоне. Вероятно, вы скажете, что это продолжение «Видения», хотя слово «продолжение» несколько неправомерно. Персонажи остались теми же. Стэнли поседел одновременно со мной...Не волнуйтесь, девушки, я не заметила в его шевелюре ни одной седой прядки и уверена, что своим особенным золотистым оттенком его волосы обязаны не краске. Назовем это упоминание о старении поэтической метафорой.– ...Вероника приобрела некоторый лоск и уравновешенность, присущие несколько более зрелой, но все еще Красиной женщине. Ее безудержное озорство превратилось в нечто гораздо более предсказуемое. Вопрос в том, скрывается ли за сдержанным блеском и умом мягкая и нежная душа? Вот что поражает меня в Веронике.Он говорит, что ему понадобилось много времени, чтобы рассказать что-то новое о Стэнли и Веронике. Их история созревала в его уме одновременно с историей его жизни. Они росли вместе с ним, но им приходилось ждать, пока он разовьет новую перспективу – на их и на своем собственном опыте. А теперь, после всего этого мальчишеского озорства и долгого молчания, пора ему наконец подарить нам книгу, которую мы все давно ждем».
Бутылка хорошего красного вина сделала свое дело, и Грейс поймала себя на том, что начинает успокаиваться. К тому времени как они перешли к арманьяку, она стала более легкой в общении и словоохотливой. Она говорила о том, насколько привлекательнее мужчины в романах, чем на большом экране.– Они, видите ли, ограничены реальностью. – Она сделала экспансивный жест мундштуком. – Когда вы читаете книгу, вы можете сделать главным героем кого угодно. Вы можете лепить его согласно вашим личным вкусам. Камера превращает актера в героя, но может слишком далеко зайти в этом превращении. Я могла бы приготовить бисквит из муки, яиц, сахара и масла, но как бы я ни старалась, ни за что не могла бы приготовить французский круассан!– Любому читателю вашей колонки известно, как вы любите круассаны!– Т-ш-ш, т-ш-ш! – Опять взмах сигареты. – Я не закончила. Через год-другой все актеры на экране заговорят. Поэтому даже их голоса не будут достоянием воображения. Это сделает их более заурядными.– Вы думаете, выпуск фильмов уменьшится?– О, конечно, – ответила Грейс. – Помяните мое слово. И наблюдайте за рушащимися карьерами. Выпуск фильмов потребует совершенно других действий. Крупными кинозвездами будущего станут наши лучшие английские театральные актеры, вот подождите, увидите!– Это все ваши собственные предположения, не так ли? – О'Коннелл сунул в рот толстую сигару.– Я не боюсь высказывать свои мысли. Меня так воспитали. Мама с папой всегда направляли нас к предположениям, к формированию собственной точки зрения.– Нас?– Меня и мою сестру.– Ах да, обычный порядок, Дайамонд и Сапфайр! Но Грейс не отвлеклась от своего хода мыслей.– Вероятно, поэтому я не замужем. Я спорщица. Ни одному мужчине я не позволю третировать себя или навязывать мне свои мысли. Полагаю, я та еще штучка!– Ну, насчет третирования не знаю. А как насчет того, чтобы уйти отсюда и немного потанцевать в каком-нибудь фешенебельном заведении? Привлекает ли это вашу своеобразную и целеустремленную персону?– О, конечно! – И прежде, чем она успела овладеть собой, краска возбуждения по-детски залила ее лицо.
– У него очень приятный голос. – У Маргарет кончик носа был вымазан кремом от торта.Грейс пыталась просигнализировать ей о недоразумении, но та была настолько поглощена разговором, что не обращала внимания на такую мелочь, как измазанный нос.– Музыкальный... Вы понимаете, что я имею в виду? Писатели не всегда хорошие чтецы. Эти две вещи несовместны. Но О'Коннелл... Это совсем другой уровень. Его можно представить на сцене. Он явно... персона! Не будь он писателем, непременно прославился бы в какой-нибудь другой области!– Хорошо бы получить счет. – Грейс посмотрела на часы. – Нам пора возвращаться.– Я вам так завидую! – Глаза Маргарет за толстыми стеклами очков выглядели огромными. – Я часто воображала, как где-нибудь столкнусь с ним! Как вот столкнулись вы. А он бы посмотрел на меня и сказал...– Так со мной и случилось. – Грейс улыбнулась. – Я буквально столкнулась с ним.Но Маргарет не слушала.– Полагаю, это самый тесный контакт, который у меня когда-нибудь с ним будет. Я имею в виду ваш с ним ужин. Когда я прочту ваше интервью, узнаю свои собственные вопросы. Словно не вы, а я беседовала с ним. Словно вы были в некотором роде посредником между нашими двумя духами!– Быстрее. – Грейс снова взглянула на часы.– Простите, Грейс!Снова эта излишняя фамильярность.– Его книги значат для меня целый мир, вот и все!– Ах, ладно.Принесли счет, и Грейс принялась шарить в сумочке.– Когда она выйдет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35