Наташа показывала старые фотографии, где был представлен сын Саша, удравший в Москву, чтобы не мешать приему иностранки, а также Микки в коротеньких штанах, со скрипочкой и светлыми локонами на белом, отороченном кружевом, воротнике.
- Эту курточку мне бабушка из своего бархатного платья перешила. И воротничок крючком обвязывала. А я плакал и сопротивлялся, потому что боялся быть похожим на девочку. Ой, как ненавидел я тогда эти кудряшки. Даже кусок ножницами выстриг и был выпорот.
- Тебя били? - спросила я просто так, чтобы не выдать, как мне понравился этот восьмилетний Паганини с голыми коленями над белыми гольфами, а ещё то, что его костюм перешит из платья бабушки, как, наверняка, бархатный пиджачок того, испанского 2тореадора".
Наташа что-то грустно сказала, обращаясь ко мне.
- "Неужели мы и вправду сможем жить в Австрии, да ещё в собственном доме? - плаксивым тоном дословно "продублировал" Майкл, и добавил: - Натали нам завидует.
- Наташа, мы постараемся не упустить законного везения. Ведь мы не такие уж плохие, чтобы не заманить жар-птицу, - дипломатично успокоила я.
- Бывшие "совки" не верят в жар-птицу. И в лояльность своего законодательства относительно изменяющих Родине лиц, - объяснил Майкл жестко.
Наташа прижалась к мужу и стала успокаивать его, называя "Мишенька". А потом они разом засмеялись.
- Мы решили, что сделаем Сашу народным депутатом, он введет в законодательство титул барона и узаконит наше владение титулом и родовым поместьем. - Фу, я устал "дублировать". Да и гостья наверняка хочет спать. - Положил конец нашим затянувшимся посиделкам Майкл.
Меня ждала чистенькая скрипучая постель у деревянной стенки, граничащей со спальней. Звенели комары. Ужасно хотелось спать, но на душе было смутно и тревожно. Найти, что ли, в шкафу оставшееся вино и надраться? Я нащупала в сумке таблетку снотворного и не запивая, проглотила. Как хорошо, что привыкла таскать эту пакость с собой, как и кое-что другое, увы, здесь совсем не нужное.
За стеной тихо шептались. Я прислушалась. Чужой язык, совсем чужой. А интонации знакомые. Короткая переброска фразами, смешок. Еще - разливистей и призывней. Мычание и долгая пауза. Пауза поцелуя. Скрипнула кровать, женский голос ойкнул. Затихли и снова зашептались. Голос Майкла сказал что-то властно, по-мужски, Наташи проворковал нечто нежное, прерываемое хохотком. Разом взвизгнули все пружины в матрасе и понеслось! Кровать скрипела все громче, отчаяннее, не заглушая короткие стоны. "Миша, Мишенька", - почти вскрикнула Наташа. Что-то стеклянное свалилось на пол, потекла вода и все стихло.
Мое сердце колотилось в каждой клеточке тела, даже в кончиках пальцев, которыми я зажала уши. Не помню, чтобы когда-нибудь эротика производила на меня большее впечатление. Эх, Рута! Я села в кровати, нащупывая ногами туфли - тело пылало, хотелось в сад, окунуть лицо в бочку с водой, бежать босиком по колкому гравию... За окном прошуршали шаги. Я увидела огонек спички, на секунду осветивший знакомый профиль. И снова потемнело, а потом из черноты, в которую я вглядывалась до боли в глазах, выступила прозрачная, беззвездная синева, светлеющая к горизонту, а на её фоне силуэт Майкла. Он курил, прислонившись спиной к дереву с задранным к небу лицом к единственной белевшей на нем низкой звезде. Наверно, такой же голый, как тогда на балконе Чак, и такой же победный. Неужели это осанка всех самцов после удачной схватки? Майкл, Микки... Что же мне надо от тебя, Мишенька?
Он на миг исчез и вновь появился - в руке смычок, к подбородку прильнула скрипка. Я сжалась в комок, узнав мелодию. Второй раз за сегодняшний день мне хотелось плакать. Увы, я уже давно не умела делать этого, и потому сердце разрывалось о боли - Майкл играл "Травиату", - её главную, прощальную тему. Выть, я же могла выть! Обняв плечи руками, я раскачивалась на кровати, тихонько подвывая скрипке, и проклиная застрявшие в горле, не желающие проливаться слезы...
ЧАО, МИККИ!
Утром у всех были виноватые лица. Потому что над городом и окрестностями нависли плотные, непроницаемые, накрапывающие дождем тучи. Мы пили кофе в комнате, обсуждая культурную программу на предстоящий день. Вернее, обсуждали супруги Артемьевы, а я помалкивала, не требуя перевода.
- Где же ваша собака? Майкл говорил, что у вас живет симпатичный спаниель. Мне показалось, что ночью под верандой кто-то скулил, попыталась я переменить тему.
- Эмма все лето живет у родителей Наташи в деревне. Никто не скулил это я играл на скрипке, - коротко отрезал Майкл, даже не став переводить жене наш многозначительный диалог.
На прощание мы обнялись.
- Спасибо, Наташа, все было великолепно. Обязательно увидимся... Надеюсь, встретимся у нас, в Вальдбрунне, - сказала я, целуя госпожу Артемьеву в щеку.
Еще вчера днем я была убеждена, что немедля приглашу их в Париж, в свою заново отделанную квартиру. Черта с два! Не видать вам, дорогой кузен, моей голубой "королевской" спальни!
- Что, нескладно вчера вышло? - спросил меня Майкл, когда мы выехали на шоссе. Не глядя и будто вскользь.
- Нормально. У вас хорошая семья.
- Ты точно знаешь, что номер забронирован в "Доме туриста"?
- Я улетаю домой. Сейчас же. Вспомнила о важном деле.
- Хорошо, - сразу согласился Майкл и круто развернул машину.
Мы молчали всю дорогу. А это очень длинный путь - по шоссе вокруг Москвы. Наверно, мы проехали Бельгию, Голландию и Люксембург, вместе взятые. Майкл внимательно смотрел вперед, а я сочиняла обидную фразу. Чтобы сразу стало ясно, что он в подметки не годится моим дружкам, что я ни капли не поверила его трепу в Гринцинге про обреченность любить, что мне вовсе не было весело болтаться в мокрой резиновой лодке и подыгрывать его школьным шуточкам... Что весь этот месяц я прожила монашкой просто из лени. А его скрипка... его скрипка... А его скрипка хороша для семейных дуэтов. Может, и для концертов, только я в этом ни бельмеса не смыслю...
...Мне пришлось купить билет на брюссельский рейс, потому что он вылетал прямо через полчаса и я решительно направилась к уже опустевшей стойке билетного контроля.
- Подожди! - Майкл схватил меня за плечи, оттаскивая в сторону от удивленной контролерши, и развернул к себе лицом. Но сказать ничего не мог, только губы дрожали, а в глазах металось отчаяние. Он разжал руки и пробормотал, словно диктуя себе смертный приговор: - Богатая, красивая, нежная... Такая нужная и такая чужая...
- А ты - талантливый и сильный. Безжалостный и счастливый. - Я повернулась, чтобы уйти.
- Дикси! Не сильный и очень несчастный, - прошептал его голос мне в спину. Но это было уже в прошлом. Изящно и уверенно Дикси Девизо удалялась в аэропортовские недра, к другой, теперь уж я точно знала, - к совсем другой жизни.
Хризантемы Рут ещё стояли как ни в чем не бывало, а в жизни Д. Д. сменилась целая эпоха. Она в сердцах пнула ногой освобожденный от бремени бронзового венка чемодан и, не разбираясь, сунула в шкаф тщательно подобранные для поездки в Москву вещи. Платьица и белье, которыми намеревалась смущать Майкла: темный костюм для визита на кладбище, гипюровое вечернее платье для театра, туристические брючки и пуловеры и, конечно, небрежно-элегантный пеньюар, крайне необходимый в непредвиденных обстоятельствах.
"Что произошло с тобой, Дикси? Примчалась домой через Брюссель, будто удрала от Интерпола? В глазах - сплошное презрение и патлы торчат как после плохой "химии", - тусклое жеванное мочало. Что напугало тебя, бесшабашная искательница приключений?" - недоумевала она, рассматривая свое отражение в высоком зеркале холла. Из глубины замутненного временем стекла, видавшего ещё юную хохотушку Сесиль, смотрела усталая, рассерженная дама неопределенного возраста (это когда дают меньше, чем на самом деле, но больше, чем хотелось бы). Костюм в "гусиную лапку", классифицированный Майклом как "клетчатый голубой". Сизый, дорогой мой, сизый. А блузку этого легонького кусочка перламутрового шелка, - ты, брат мой, вообще не заметил, поскольку представляет она практически одно декольте. И загорелую шею с тяжелой серебряной цепью, убегающей в "соблазнительную ложбинку" (как обычно выражаются беллетристы) - упустил из виду. "Соблазнительную"! Дикси собралась саркастически расхохотаться, но буквально скорчилась от спазмов жалости к себе: "Здорово же провели тебя, дуру!"
Рут сразу подняла трубку, очевидно, придерживая её подбородком и облизывая пальцы:
- Ты уже в Париже?! Что стряслось? - Она перестала слизывать крем. Где-то в глубине её дома пел Джо Дассен.
- Что у тебя там происходит?
- Делаю торт с банановым суфле. У нас вечером гости и, конечно, потребуют мое коронное блюдо.
- Меню ты правильно рассчитала. А вот со мной ошиблась. Кроме демократии, Кремля и описанных тобой факторов, в России есть секс и тараканы. Причем, их-то как раз больше всего. Тараканы мирно сосуществуют с людьми, имеющими библиотеку, роль и портрет Баха, а люди постоянно трахаются. Причем, не стесняясь гостей.
- Дикси, может, мне заехать? - Рут испугалась, уловив истерический звон в голосе подруги.
- Не надо. Я валюсь с ног от усталости. Постарела на десять лет. Как там у Александра Пушкина: "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей". Ладно, пока. Корми гостей.
Опустив трубку Дикси решительно направилась к бару, но телефон тут же зазвонил вновь. По-видимому, Рут не на шутку обеспокоили бредовые заявления вернувшейся из Москвы путешественницы.
- Перестань паниковать. Все нормально, - заверила её Дикси, откупоривая бутылку виски. - Не забудь полить суфле ликером. Я все вспомнила, это из "Евгения Онегина". "...И тем её вернее губим средь обольстительных цепей". Правильно? По-моему, отличный перевод и очень точная мысль: чем меньше любим, тем больше нравимся! Это как раз про легковерных идиоток...
- Дикси? Ты готовишь новую роль? - в трубке звучал незнакомый мужской голос.
- Простите?!
- Не узнаешь? Еще бы - лет пятнадцать протикало. А это помнишь... хриповатый голос напел шлягер из "Берега мечты".
- Ал?!... Не может быть! Ты где? Фу, как я хочу тебя видеть! прошептала Дикси севшим от волнения голосом
- Послушай, детка, заехать сейчас не смогу - в страшном закруте. Я в Париже. У меня катастрофа, нужна твоя помощь. Не отказывай другу - график горит!
Опустившись с бокалом виски на пол у телефона Дикси минут десять слушала историю Ала и в конце концов сказала: "Да".
После серии средненьких ролей "белокурого бестии", покоряющего пустыни, дебри, прерии, лошадей, женщин, сердца мирных жителей и воинственных дикарей, Алан Герт почувствовал позывы к "большому кино". Ему удалось найти продюсера для первого проблемного фильма, явно претендовавшего на элитарного зрителя. "Голодный холод" (или "Холодный голод") Алана Герта с треском провалился. Ехидно писали о том, что незадачливый режиссер застрял меж двух стульев - коммерческого плебейского вкуса и вымученной претенциозности, метя в номинацию "самый серьезный фильм года". В фильме, поднимающим проблемы расовых конфликтов, присутствовали индейские гетто, палестинские беженцы, арабские террористы, пухнущие от голода чернокожие дети и все то, что должно было, по убеждению Ала, заставить человечество схватиться за голову и взвыть от отчаяния. "Славный малый Герт" и в режиссуре остался прекраснодушным и не слишком мудреным "ковбоем". Хотя изо всех сил метил в интеллектуалы.
Потом появились ещё две ленты полудокументального плана, снятые в паре с хорошим документалистом. Их заметили, похвалили, поощрили какими-то призами и Алан воспрял. Теперь он снимал самостоятельно трехчасовой фильм о Второй мировой войне, исходя из новых представлений о русско-американском союзничестве. Было в нем и французское Сопротивление, и концлагеря и советские воины, гибнущие за Сталина.
Алан сгорал от нетерпения завершить последние части и был уверен, что на этот раз его фильм получит заслуженные лавры. Здесь, в Париже, среди прочих французских "хвостиков" он должен был доснять прощание русского офицера с женой.
В роли Аси снялась русская актриса, но для поездки в Париж её виза почему-то задерживалась. И тут Алан вспомнил о Дикси: чем черт не шутит! Русская актриса Алферова сразу напомнила ему давнюю подружку, отлично сыгравшую в "Береге мечты". Правда, карьера "дикарки" не сложилась, но Ал пару раз видел Дикси в эпизодах и убедился, что она могла бы стать первоклассной актрисой, если бы, допустим, Старик Умберто не передумал снимать продолжение своей жизнеутверждающей притчи. Увы, прошло не мало лет, для иных женщин весьма губительных.
"Какова теперь пылкая синеглазка? Поговаривали про неё всякое", ? думал Алан, отыскивая парижский телефон мадмуазель Девизо.
На третий день он, наконец, застал Дикси дома. Тороплив изложил свои проблемы, не упустив возможность прихвастнуть, и получил согласие.
Повесив трубку, Ал даже присвистнул - так тревожно сжалось у него сердце. Завтра он увидит её и, возможно, пожалеет об этой встрече. Тот месяц в джунглях стал едва ли не лучшим временем в жизни Герта: блистательное начало актерской карьеры, сказочная партнерша, сочетающая полнейшую невинность и страстную готовность постичь все премудрости греха. Впрочем, тогда у них это был совсем и не грех, а святейшая мудрость матери-природы... Да, много воды утекло и, наверно, не стоило омрачать печальными впечатлениями чудесные воспоминания юности.
В шесть утра он подкатил к её подъезду и вышел навстречу выпорхнувшей из подъезда пышноволосой блондинке.
Они обнялись, а рассмотрев друг друга, хмыкнули, - раннее утро не лучшее время для встречи через прорву лет.
- Ты ещё хоть куда, детка! - слишком горячо для натурального восторга воскликнул Ал. И отметил про себя: "увы, увы..."
- А ты стал ещё "рекламней". Только жвачкам и сигаретам придется отдохнуть. Мистер Герт может снизойти лишь... - Дикси окинула взглядом поджарую фигуру пятидесятилетнего "ковбоя", его жесткие, выгоревшие под солнцем медвежьи патлы, веселый кураж в голубых, прищуренных глазах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50