Майкл поработал переводчиком, в результате чего мой чек был вручен бухгалтеру, официально зарегистрирован в каком-то гроссбухе и мы получили квитанцию о внесении денежного вклада. Она-то и должна была убедить господина Зипуша в том, что воля покойной выполнена.
Затем мы двинулись вглубь густо заросшего деревьями кладбища. Здесь так же, как и в Москве, абсолютно невозможно было сориентироваться, ни географически, ни эстетически. Старинные надгробия соседствовали с новыми, ухоженные с разрушенными, кресты со звездами, а рядом с мраморными урнами в руках коленопреклоненного ангела стояли консервные банки с увядшими букетиками и останки венков.
- Цветы не купили. Здесь можно заказать венок? - спохватилась я. - К тому же надо залезть в мой чемодан.
Мы вернулись к сараю с цветами, не порадовавшему нас выбором. Венки, сплетенные из еловых веток, были утыканы яркими бумажными или пластиковыми "розами". Я жалобно посмотрела на Майкла.
- Пойдем, я заметил бабку у входа. Они торгуют и для посетителей роддома и для кладбища. Смотри - прекрасные цветы!
У старушки, присевшей на ящик, торчал из клетчатой сумки целый ворох полевых васильков. Она явно оживилась, заметив нашу заинтересованность и встряхнула букетик, что-то затараторив по-русски.
- Говорит, сегодня утром собирала. Берем?
- Все, - я ткнула пальцем в сумку бабули и она достала ещё два перевязанных ниткой пучка на выбор.
- Все, все! - круглым жестом показала я и полезла за деньгами.
- Дикси, это очень дешево, а свои франки тебе придется поменять в отеле. Они здесь не пойдут.
Он протянул старухе купюру в обмен на огромную охапку чудесных, полем и летним днем пахнущих цветов. Я погрузила лицо в букет. Старушка закивала и заулыбалась беззубым ртом, шамкая непонятные слова.
- Она говорит, что тебе только в васильках и жить - настоящая деревенская красавица.
Пока мы разбирались в происхождении русского, английского и французского названия этих цветов, Майкл вывел меня к высокому обелиску из черного мрамора с выбитой пространной надписью. Земля за чугунной витой оградой с морскими якорями в центральных овалах была посыпана светлым песком, в кольце для букета красовались две свежие гвоздики.
- Исторический памятник. Охраняется государством, - указал Майкл на табличку. - Вообще-то вчера здесь было несколько меньше признаков государственной заботы. Директриса постаралась. Слава Богу, спасибо всем, кто старается, по душе или в корысти, по страху или доброй воле... Спите спокойно, Арсений Семенович. Возможно, любимое вами Отечество все же выживет. А сейчас ваша неведомая праправнучка возложит цветы, а праправнук сыграет вам, как может.
Я положила на черный камень свой летний букет, а Майкл, присев на корточки, стал рыться в сумке. Наконец, на свет была извлечена блеснувшая темным глянцем скрипка, осмотрена, приложена к плечу. Взлетел и замер в раздумье смычок.
- А что сыграть?
Я пожала плечами, обескураженная сюрпризом.
- Ну, ладно! - Майкл привычно тряхнул несуществующими кудрями и с налету тронул струны смычком. А потом нежно повел им, едва касаясь и сдвинув брови, словно это влияло на звук.
Мои детские бренчания на фортепиано не оставили ничего, кроме нескольких имен композиторов, соседствующих в памяти с воспоминаниями о не слишком увлекательных уроках. Последующие годы мало прибавили к моему музыкальному образованию. Названия популярных опер, личное знакомство с модными певцами и композиторами, несколько посещений симфонических концертов - вот, пожалуй, и все, чем я могла бы похвастаться. Мне вряд ли удалось бы отличить виртуоза от выпускника музыкальной школы, но здесь - в подвижной полутени старых деревьев, у насупленного молчаливого обелиска, творилось что-то невероятное. Скрипка Майкла жила своей, особой, надрывающей душу жизнью.
"Ave, Maria"! Мне всегда хотелось плакать от этих звуков, посланных в вышину или льющихся с неба - не разберешь... Но в такие моменты ощущаешь себя причастным к Вечности, крошечным, но очень важным её составляющим. Не какой-то там "формой существования белковых тел". Любимым детищем. И прекрасным. Я засмотрелась на Майкла. Дорогой мой Микки, не зря охраняла бабушка твою мальчишескую жизнь от дворовых футболов, ребяческого резвого пустозвонства - ты стал великолепен, маленький затворник!
Звуки смолкли и посыпались аплодисменты. У нашей оградки собралось человек десять случайных посетителей, среди которых была и краснолицая уборщица с каким-то ведьминым помелом, и пьяненький бродяжка, и знакомый нам бухгалтер. "Еще, еще!" - завопил пьяненький. А бухгалтер вежливо вопросил: "Господин Артемьев, будьте любезны... Огласите... так сказать, обитель скорбных теней своим высоким искусством". (Это мне так показалось по выражению его круглого, светло улыбающегося лица.)
Майкл не упирался. Сыграл что-то очень печальное, плачущее, скорбно-прекрасное, и кивнул мне:
- Это известный русский, вернее, советский композитор Шостакович. Музыка к кинофильму "Овод". А напоследок - оптимизм! Развернувшись к монументу, он произнес:
- Когда вы были юнгой, дорогой капитан, вам не пришлось лазать на реи под эту музыку, вдыхать солоноватый воздух странствий, напоенный этими звуками. Но ведь музыка вечна. А значит, вы слышали её своим храбрым сердцем, она звала и вдохновляла вас, уважаемый юнга Арсений Семенович.
Все это Майкл сказал для капитана и меня, по-английски, но скрипку держал наготове, и "публика" не расходилась. Тогда он объявил: "Дунаевский. Увертюра к кинофильму "Дети капитана Гранта".
От свежего порыва этой дерзкой, рвущейся в неведомые дали к простору и счастью музыки, у меня по спине побежали мурашки. Так реагирует моя кожа, когда душа прикасается к чему-то настоящему. То же, вероятно, чувствовали и другие. Уборщица прослезилась, горестно опершись на метлу, а когда Майкл оторвал от струн смычок и быстро поклонился, тряхнув "кудрями", грянули аплодисменты.
Около нас собралась приличная толпа, не желавшая расходиться.
- Прошу прощения, я спешу. У нас ещё один визит. - Майкл спрятал инструмент и, подхватив меня под руку, быстро увел в лабиринт тенистых аллей.
- А это - предок барона фон Штоффена. - Советник по вопросам градостроительства при господине Лефорте. Замок Вальдбрунн на его капиталы построен, да и по его проекту. Он нам Белую башню наследовал, а мы ему шиш!
- Майкл, я опять забыла про свой чемодан. Тащи его сюда, только не урони. Уже в аэропорте намучилась - оформляла как особо ценный груз.
- Так провозят бомбы.
- Тащи, тащи. Пора устроить фейерверк.
Я присела на каменную скамеечку у роскошного, но сильно обветшалого надгробия, изображавшего открытую книгу, где по мраморным страницам было что-то начертано готическим шрифтом. Из-под книги виднелся каменный свиток с планом и часть какого-то инструмента, очевидно, астролябии. Кружевная вязь букв на большой плите почти стерлась и я нагнулась, чтобы разобрать даты. Ого! 1663-1718. Прекрасная карьера для сорока пяти лет!
Майкл вернулся с чемоданом, нарочито изображая утомление. Я-то знаю точно - всего двадцать килограмм весил бронзовый венок, заказанный мной в художественной мастерской Перлашез. На обвивающей лавры ленте выгравированы наши с Майклом имена и цитата из Библии. Что-то о вечной памяти и вечном покое.
- Здорово! Вот куда идет наше общее наследство. Этот веночек стоит, наверно, целое состояние.
- Неужели я выгляжу нищенкой?
- Ах, Дикси, правда, твой сувенир очень подходит к надгробию... Но ведь его стащат. Придется приковать цепью.
- Как это стащат? Украдут? С кладбища?
- Милая, милая моя! Покоящемуся здесь господину, к несчастью, так и не удалось внедрить немецкую щепетильность в душу русского народа.
- Ведь он прожил всего совсем не много! А если бы дотянул до восьмидесяти... как знать!
- Шустрый парень! Наверняка, начал с восемнадцати. Хотелось бы пожать его крепкую руку: прибыть в Россию с почти что нравственной миссией. Строить каменные дома вместо курных изб... Спасибо, брат, отличный пример. Мы с Дикси не дадим погибнуть твоему лютиковому имению. Не распродадим, не спалим, не превратим в пристанище разврата, не бросим на растерзание взбунтовавшихся плебеев, если в Австрии случится коммунистический переворот.
- Будем отстреливаться. Я, кажется, приметила там пушку с горой во-от таких ядер.
Майкл вдруг обнял меня, но тут же отпустил. Не успело мое сердце рухнуть в пятки, а его спина уже удалялась по аллее, ведущей к выходу.
НА ДАЧЕ.
В гостиницу мы заезжать не стали - ведь на даче у праздничного стола ждала нас хозяйка - Натали, специалист по черной металлургии. Эта профессия прозвучала применительно к женщине, жене музыканта, так ужасно, что Майкл, заметив мое выражение лица, поспешил объяснить:
- Она проработала несколько лет в Министерстве черной металлургии, а потом ушла в детский сад, - надо же было Сашку растить. Так и осталась. Заместитель заведующей.
Я уже целый день в России, но запутываюсь все больше и больше. Собственно, меня ничего не интересует, кроме выполненной, слава Богу, миссии и Майкла с его семейством. Лучше бы, конечно, без семейства. Но все же я научилась не удивляться. Например, "дачному поселку" в пригороде Москвы. Где на маленьких участках догнивали деревянные дома послевоенной застройки с туалетами в виде... Ну, в общем, при том бароне, что работал у Лефорта, наверно, уже было что-то более цивилизованное.
Но цвела сирень и жасмин, буйствовали кусты пионов, а стол, выставленный под яблони, ломился от еды, будто меня и впрямь принимало семейство баронов в своем венском поместье. При этом - никакого светского этикета - сплошное радушие и свобода общения.
Наташа, Натали... Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты выглядела похуже. Мой зоркий женский глаз уловил небольшие переборы в косметике, чересчур нарядный для садового приема фасон крепдешинового платья и не слишком ухоженные ноги в открытых туфлях. Но ямочки на щеках! Губки бантиком, чудная, детская улыбка и соблазнительная пропорциональность невысокой, подвижной фигурки.
Она радушно щебетала, заставляя мужа переводить, пододвигала мне блюда, прося отведать. Немыслимо - ведь все это приготовила она сама! А ещё убрала в домике, сделала прическу и, наверно, уже налету успела мазнуть короткие ногти перламутровым лаком. Мне захотелось сделать этой женщине что-то приятное и я достала коробочку "Коко Шанель" и браслет с чеканными эмблемами парижских достопримечательностей. Интересно, я не думала о ней, покупая эту вещь, а любимые духи взяла на всякий случай, но теперь радовалась, глядя, как русская женщина ахала над моими незатейливыми подарками.
- А у вас, Натали, замечательный муж. Он, наверно, рассказывал про наши приключения... Это чудо, что мы оказались родственниками.
- Муж хороший, - она погладила рыжую голову и на мгновение прижалась к сидящему рядом Майклу. И он нежно поцеловал её в щеку. - Миша просто замечательный. Он очень талантливый и очень скромный.
- Я не буду переводить: жена меня хвалит. (Так раньше дублировали у нас иностранное кино: "беседуют" или "ссорятся" в то время, как на экране проходил огромный диалог.) Наташа добрая и мужественная женщина. Чтобы иметь семью, наша женщина должна быть сильной и жертвенной, - он посмотрел на жену и что-то сказал ей с улыбкой. Посмотрел преданно и ласково. Майкл гордился своей Натали. Я, наверно, заметно взгрустнула от вида семейных радостей, и чуткий Артемьев тут же изменил тон. - У нас есть такой анекдот: к русскому приходит в гости иностранец и восхищается: "У вас прекрасная горничная - дом в полном порядке". Они выходят в сад: "У вас отличный садовник", - говорит гость. Садятся за стол и гость не удерживается от комплимента: "Великолепный повар!". Да что вы, - вздыхает хозяин, - это все моя жена". Я любезно засмеялась над этой жуткой шуткой, а Майкл что-то сказал Натали. Та тоже засмеялась и зашептала мужу на ухо, касаясь его губами. Он стал возражать.
Солнце садилось и появились надоедливые комары. Майкл вынес из дома шерстяную кофту, набросил на плечи жены, задержав руки и слегка поглаживая плечи:
- Наташа хочет спеть русскую старинную песню. Но не решается. Знаете, Дикси, она действительно неплохо поет. Врожденный слух. Иначе бы я не позволил ей и рта открыть.
Он подбодрил жену и та запела что-то очень печальное, старательно выводя мелодию слабеньким, но приятным голоском. На втором куплете Майкл поддержал и они стали петь в два голоса - тихо, слаженно и очень грустно.
"Извела меня кручина, подколодная змея..." - перевел Майкл и объяснил: одинокая крестьянка грустит в избе, за окном воет ветер. А змея - это ревность, гложущая её сердце.
- Не весело, - заметила я коротко, заподозрив намек в словах кузена. Но очень, очень музыкально.
Они потом немного поспорили и спели ещё один романс - бурный, страстный. Это были знаменитые "Очи черные".
Мне показалось, что если я исчезну, супруги Артемьевы и не заметят, будут сидеть здесь под темнеющей сиренью в обнимку и петь свои полные тоскующей страсти песни. Я поднялась, объясняя, что уже поздно и пора возвращаться в отель.
Майкл недоуменно посмотрел на меня:
- Что ты, Дикси? Я же немного выпил, за руль сесть не могу, телефона тут нет, такси тоже. У тебя безвыходное положение - ты примешь наше предложение переночевать здесь. Тем более, Наташа заранее устроила тебе лучшее место на веранде. - Он вдруг усмехнулся. - Вместо душа могу предложить ведро холодной воды, а санузел в конце сада. Ты что? Хлебни нашей местной экзотики, раз уж отважилась посетить Россию, да к тому же имеешь туземных родственников. Будет, чем пугать парижских снобов.
- Перестань. Мне приходилось жить в индийских джунглях. А там ещё были кобры и скорпионы.
"И очень горячий любовник", - хотела добавить я, но постеснялась Наташи, которая все равно ничего не понимала.
Потом мы долго сидели в полутемной комнате под оранжевым абажуром над круглым столом. В углу белела деревенская печь, а по стенам висели букеты сухих трав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50