А сама все стонет, стонет. Ната даже испугалась, спросила, не помочь ли чем, а тетка посмотрела на нее пустыми глазами и говорит: «Чем же поможешь? Ничем ты не можешь помочь. Никто не поможет. Пропали мы, пропали… Что теперь делать?»
К приходу Петра Андреевича она, однако, несколько пришла в себя. Как показалось Нате, дядя ничего и не заметил, только, хотя виду и не показывал, был счастлив, что вечер прошел без «квартирантов», что и ночью они не появились.
А сегодня новая напасть. Профессор явился с работы рано, как никогда не бывало, мрачнее тучи. И молча начал ходить по столовой из угла в угол. Ну, тут Ева Евгеньевна пристала к нему с расспросами: «Скажи, что у тебя стряслось?» Ната была в это время в столовой. И все слышала.
То, что рассказал дядя, было совсем непонятно. Один верный человек в институте (кто именно, дядя не сказал) сообщил Петру Андреевичу под строжайшим секретом, что его, профессора Варламова, персоной интересуется НКВД. Ему, «верному человеку», доподлинно известно, хотя и узнал он об этом случайно – услышал один разговор…
«Все ясно, – ледяным тоном произнесла Ева Евгеньевна, – тебя собираются арестовать».
«Меня? Арестовать? – возмутился профессор. – Помилуй, Евочка, что ты говоришь? С какой стати?»
«Откуда я знаю, это неважно, но это так. Иначе для чего им тобой интересоваться, если они не решили тебя арестовать? Кстати, я не хотела тебе говорить, не хотела беспокоить, но одно к одному: у Бориса и Гитаева тоже неприятности. Крупные. Но как, как эти могли дознаться, что Малявкин и Гитаев жили у нас? Как?»
«Да разве в этом дело – как? – взорвался профессор. – Говори толком, что твои постояльцы натворили? Давно они мне не нравятся».
«И скажу, – спокойно ответила Ева Евгеньевна. – Все скажу. Только…» – Она кивнула в сторону Наты, растерянно замершей возле буфета.
«Да, да, девочка… – поспешно сказал профессор. – Ты лучше иди. Иди. Побудь в другой комнате. Нечего тебе все это слушать. Незачем».
«Но…» – попыталась возразить Ната.
«Никаких „но“! – решительно перебила Ева Евгеньевна. – Не спорь. Нет сейчас у нас времени с тобой препираться. Слушай, что тебе говорят. Иди».
О чем говорил Петр Андреевич с Евой Евгеньевной, Нате неизвестно. Она может только догадываться. Во всяком случае, когда ее позвали в столовую, Петр Андреевич был донельзя растерян, тетушка же вела себя энергично. Надо полагать, она все давно продумала и нашла выход. Сообщение профессора, что им интересовалось НКВД, только ускорило осуществление принятого решения.
«Вот что, Ната. Ты уже взрослая, ты все должна понять, – сказала Ева Евгеньевна, едва Ната вошла в столовую. – Нам с Петром Андреевичем, вернее, Петру Андреевичу грозит страшная опасность: его, а возможно, и меня собираются арестовать. Нам придется бежать. Скрыться…»
«Евочка, – робко вставил профессор, – а может…»
«Нет, – жестко сказала Ева Евгеньевна. – Нет и нет. И не думай, Петр Андреевич. Все решено. Где мы будем, Натя, я пока не могу тебе сказать, но ты не волнуйся и, главное, кто бы тебя о нас ни спрашивал, молчи. Уехали, мол, и всё, ты ничего не знаешь. Поняла? Мы… Мы тебе скоро позвоним. Теперь же…»
– Ну, – закончила свой рассказ Ната, – все это произошло часа за полтора, за два до вашего прихода. Ева Евгеньевна тут же начала собирать вещи, что-то укладывать, перекладывать. А дядя все ходил, все ходил по комнатам как потерянный. Пробовал было вот тут, на тахте, что-то читать, только ничего не вышло. Опять принялся ходить, ходить… Уйти они решили завтра с утра, а тут – ваш звонок. Вот и все.
– У меня несколько вопросов, – сказал Скворецкий. – После того дня, после вторника, Малявкин у вас не появлялся? С тетушкой вашей больше не встречался, не беседовал?
– Борис? Нет, не появлялся. А с тетушкой… С тетушкой – не знаю. Может, где и встречался, может, по телефону разговаривал.
– Где он сейчас, куда от вас ушел, вы не знаете? – спросил Горюнов.
– Понятия не имею. Он стал такой скрытный, такой странный… Скажите: Борис – дезертир? Или… или что-нибудь еще? Хуже?
– Дезертир? Или хуже? А что хуже, что вы хотите сказать? Что-то я вас не совсем понимаю. Впрочем, попытаюсь ответить на ваш вопрос, – сказал Скворецкий. – Мы не знаем, дезертир ли Малявкин, почему он себя так странно, как вы рассказываете, вел. Нет, пока ничего определенного я не могу утверждать. Известно лишь одно, что по приезде в Москву ни Малявкин, ни Гитаев никаких служебных поручений не выполняли. Ну, есть и еще кое-какие обстоятельства, говорящие не в их пользу. Впрочем, судя по вашему рассказу, и вам они оба не внушили особого доверия. Разве не так?
– Да, – серьезно сказала Ната. – Это так. Я же вам говорила, что сама хотела пойти, только не знала куда.
– Вот это и плохо, – с укоризной сказал Скворецкий. – Очень плохо. Как это – куда? Совершенно напрасно вы сразу не пошли в райком комсомола или прямо к нам, не сообщили о своих подозрениях. Тут вы подкачали. Ну, да теперь это дело прошлое, не поправишь. Вернемся к Малявкину. Как вы полагаете, он сюда, в эту квартиру, еще наведается?
– Думаю, да. Если… если только Ева Евгеньевна не предупредит его, чтобы он не ходил.
– А как она сможет предупредить Малявкина? – быстро задал вопрос Горюнов. – Ей известно, где сейчас Малявкин, куда он от вас перебрался? Да и как она сможет ему что-либо передать, раз сама оставила квартиру?
– Этого я не знаю.
– Еще вопрос: куда направились, могли направиться ваши дядя и тетя?
– Понятия не имею. У Евы Евгеньевны много знакомых, я мало кого из них знаю.
– Скажите, а вы не думаете, что Ева Евгеньевна через день-два вернется домой? – сказал Кирилл Петрович. – Да и Петр Андреевич. Он же разумный человек, не ребенок. У него важная работа… Неужели он этого не понимает?
– Дядя все понимает, но он сейчас так подавлен, так растерян да и слишком полагается на Еву Евгеньевну. О, она умеет из него веревки вить… А Ева Евгеньевна редко отступает от того, что задумала. Впрочем, дать о себе знать она должна: они же ушли почти без вещей, без денег, даже продовольственные карточки дома остались. Как они будут жить? Где? Дядя… Бедный дядя… – На глазах у Наты навернулись слезы.
– Вот видите, Ната, – подвел итог Скворецкий, – наши интересы совпадают: и вы и мы заинтересованы в том, чтобы скорее разыскать ваших родственников. Нам бы хотелось рассчитывать на вашу помощь.
– Ну конечно! Помощь! Я вам помогу найти дядю, а вы его сразу арестуете!
– Опять за свое? А еще комсомолка! Простите, но я считал вас умнее. Ну что же, попробуем обойтись без вашей помощи. Как-нибудь уж сами.
– Зачем же так? Ну простите, если я что не так сказала, но я ведь ничего не знаю, ничего не могу понять, у меня ум заходит за разум, а вы… Вы тоже не хотите мне помочь… – Ната расплакалась.
– Ну что вы, голубушка, что вы? – ласково заговорил Скворецкий. – Вот видите – опять слезы. А зачем? Я вовсе не хотел вас обидеть, но поймите, нельзя же так: «арестуете»… Помощь ваша нам действительно нужна, и чем охотнее вы ее окажете, тем скорее мы найдем Петра Андреевича. И, уж конечно, не затем, чтобы арестовать. Надеюсь, вы мне верите?..
Оставив с Натой Горюнова, Скворецкий поспешил в наркомат. Он сразу же прошел к комиссару и доложил обо всех новостях. По мнению Кирилла Петровича, на квартире Варламова следовало организовать засаду на случай появления там Малявкина или кого-либо из хозяев квартиры. Нельзя было исключить и того, что этот адрес мог служить явкой лицам, связанным с Гитаевым и Малявкиным.
Предложение майора было одобрено, и на квартиру Варламовых тут же выехала оперативная группа.
Глава 6
Дождавшись возвращения Виктора, Скворецкий принялся подводить итоги. За прошедший день был получен ряд весьма важных сведений. Теперь было известно, где и как скрывались Гитаев и Малявкин во время своего пребывания в Москве. Ряд фактов, рассказанных Натой, все больше укреплял предположение, что Гитаев с Малявкиным не просто дезертиры, не мошенники, подделывавшие аттестаты, но агенты врага, засланные германской разведкой. Об этом говорили хотя бы слова Наты о том, как отзывался Малявкин о немцах. Пусть ничего определенного здесь не было, но все же… Тому было и еще одно подтверждение: из воинской части, которой были выданы командировочные предписания Гитаеву и Малявкину, в ответ на запрос Скворецкого сообщили, что в списках части старшие лейтенанты Гитаев и Малявкин не значатся и никогда не значились.
Дело усложнялось все более и более. Теперь, помимо розыска Малявкина, надо было искать еще и чету Варламовых, распутывать сложный клубок, завязавшийся вокруг профессора. Да, профессор Варламов! Задал он задачу. Серьезный ученый, работающий над важнейшей тематикой, имевшей, судя по всему, первостепенное оборонное значение, и вдруг всё бросает, бежит, покидает собственную квартиру!
Думая о бегстве профессора, Кирилл Петрович чувствовал, что он в чем-то допустил просчет при посещении института, где работал Варламов. Особенно его бесило то, что он никак не мог понять, где именно. Беседовал майор с людьми, на которых всецело можно было положиться, и вел беседу так, что это никак не могло встревожить профессора, даже дойди до него сведения об этих беседах, что было маловероятным. И все же факт оставался фактом: профессор обо всем узнал, и притом в извращенном виде.
Скворецкий отлично понимал, что решающую роль в бегстве Петра Андреевича Варламова сыграла Ева Евгеньевна, поведение которой во всей этой истории, с самого появления у них на квартире Гитаева и Малявкина, выглядело по меньшей мере странным, и все же казнился. Просчет им был допущен. Но где? Какой?
Бегству профессора Варламова было придано самое серьезное значение. У Кирилла Петровича так и стояло перед глазами лицо комиссара, когда он доложил ему о происшедшем. Комиссар даже побледнел от волнения.
– Бежал? – переспросил он. – Профессор Варламов бежал? Скрылся? Ну спасибо! Порадовали… Да вы понимаете, что это значит?
Скворецкий понимал. А комиссар продолжал:
– Работа, которую вел профессор, не должна прерываться ни на день, ни на час. И если без него она затормозится, если мы будем повинны в этом, нет нам прощения. Но есть и другая сторона дела, еще более страшная: что, если сведения, которыми владеет Варламов, попали или попадут в руки Малявкина или его хозяев – через Малявкина или через кого-то другого, иным путем?
– Вы имеете в виду, товарищ комиссар, жену профессора Варламова?
– Хотя бы и ее. Она меня очень тревожит. И не только она…
– Товарищ комиссар, а вы не думаете, что… что и сам Варламов может быть не безгрешен? Что Ната не все и не полностью в соответствии с фактами рассказала?
– Что значит «не безгрешен»? Связан с немцами, вы хотите сказать? Маловероятно. Уж очень это не вяжется с работой, которую он вел, не жалея сил, не щадя себя. Нет, вряд ли, но положение крайне запутанное. Рассказу Наты слепо верить нельзя, и все же девушка вызывает у меня доверие. Да и не в ней дело, не в ее рассказе. Самый факт бегства Варламова заставляет крепко задуматься. Одним словом, найти Варламова – первоочередная задача. За профессора вы головой отвечаете. И, конечно, нельзя забывать о Малявкине…
Вот теперь они и сидели вдвоем, Скворецкий и Горюнов, сидели и думали, как вести розыск дальше, с чего начинать. А начинать приходилось сызнова, и не только с Варламовым, но и с Малявкиным, – ведь все известные чекистам связи Малявкина были уже проверены, а он ушел и где теперь скрывается, неизвестно. Впрочем, одно предположение…
– Знаешь, Виктор, – говорил Скворецкий, расхаживая, как обычно, по кабинету из угла в угол, – надо бы нам разыскать эту Люду, знакомую Малявкина, о которой упоминала Ната.
Горюнов даже подскочил:
– Вы что, Кирилл Петрович, шутите? Найти в Москве девушку, о которой известно только одно – имя? Сколько всяких Люд в Москве? Сотни? Тысячи? Другое дело, мы искали Мусю – там было известно, что она студентка консерватории, известно, на каком курсе, а здесь? Нет, увольте, задача неразрешимая.
– Неразрешимая, говоришь? – прищурился Скворецкий. – А что ты на это скажешь?
Майор взял со стола томик Бальзака, обнаруженный в полевой сумке Малявкина, и раскрыл на том месте, где стояла надпись: «Люда. 845649».
– Теперь что скажешь?
Горюнов взял книгу, внимательно прочел надпись, перелистал весь томик страницу за страницей и снова вернулся к надписи.
– Нда-а, история… Написано «Люда», это точно, но что означают цифры? Может, номер телефона, хотя и странно записанный.
– Не «может», а так оно и есть, – уверенно сказал Скворецкий. – Телефон! Номер телефона Люды.
– Надо полагать так, но цифры изменены. Подстановка?
– Конечно, подстановка. Старый прием. И сделано не очень умно. Гляди: первая цифра должна означать литер, букву. Московские телефоны начинаются с буквы. Смотрим на диске букву под цифрой 8 – «И». Но телефонов, начинающихся с буквы «И», в Москве нет. Значит, что-то другое…
– А что, если отнять единицу? – спросил Виктор.
– Не подходит: «Ж». Таких телефонов тоже нет. Вот если прибавить – «К». Это подходит. По аналогии следует приплюсовать единицу и к другим цифрам. Смотри, что получается: «К5-67-50».
– Так-то оно так, – засомневался Горюнов, – но может быть и другое. Может, надо не прибавить, а отнять, и не единицу, а, скажем, двойку или тройку, тогда тоже подойдет: «Е», «Д». Вполне подходит.
– Сомневаюсь. Отнимать по два или по три от пяти цифр на лету, мысленно – это уже сложнее. Так обычно не делают. Но не будем исключать ни одного варианта, пусть будет Е2-34-27 или Д1-23-16. И эти телефоны проверим. Все проверим, но, глядишь, до «Люды» и доберемся. Вот этим ты с утра и займись. Теперь Варламовы…
– Насчет Варламовых у меня кое-что есть, – оживился Горюнов. – Пока мы с Натой сидели и коротали время в ожидании оперативной группы, Ната мне многое рассказала. И телефонные книжки Евы Евгеньевны я просмотрел – Петр Андреевич записи телефонов не делал.
– Ну, и как?
– Там, знаете, столько телефонов записано, что черт ногу сломит. Сотни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43