Еще раз прошу простить…
– Ну уж нет! – воскликнул подполковник. – И не думайте, дорогая Татьяна Владимировна.
Не спрашивая разрешения, подполковник подхватил Таню под руку, лейтенант, чуть поотстав, пристроился сзади, и все втроем зашагали к гостинице. Виктор, наблюдавший со стороны эту сцену, чуть усмехаясь, шел в сторонке.
Тане удалось избавиться от не в меру назойливых поклонников только возле самой двери своей комнаты.
Как ни была Таня раздосадована бестактной настойчивостью подполковника (с ней такое случалось не часто: в воинских частях, где ей приходилось бывать, к ней относились тепло, внимательно, с уважением), она сразу же забыла об этом мелком эпизоде, едва очутилась в своей комнате. Вновь и вновь возвращалась мысль актрисы к необъяснимому ощущению, которое она испытала во время концерта. Что это было? Кто это был?..
С пылающими щеками Татьяна принялась расхаживать взад-вперед по маленькой комнате, натыкаясь то на громоздкую кровать, то на стол, стоявший возле окна.
Прошло около получаса. Раздался тихий, осторожный стук в дверь, словно скребли ногтем. Татьяна остановилась, поморщилась: «Опять этот несносный подполковник! Ну что за человек? Совершенно лишен элементарного такта. Неужели не понимает, что он ей неприятен, что ей вообще противны подобные ухаживания? Нет, она ему не откроет, ни за что не откроет. Он может убираться ко всем чертям!»
Таня молчала. Не шевелилась. Стук повторился чуть громче, настойчивее. Еще. Еще…
Ах так? Хорошо. Отлично. Сейчас она ему все скажет. Татьяна стремительно шагнула к двери, рывком распахнула ее и в то же мгновение отшатнулась назад, судорожно прижав ладонь к губам. Там, в коридоре, стоял… Аракел Менатян. Не спуская с Таниного лица горящих глаз, он вошел в комнату, тихо прикрыл за собою дверь, повернул ключ в замке и заключил Таню в крепкие объятия.
Языкова была потрясена, на какое-то время утратила дар речи.
– Таня, Таня-джан, – шептал он срывающимся голосом, – голубка моя…
Наконец Татьяна пришла в себя. Мягко, но решительно она освободилась из объятий Менатяна, отстранилась и испытующе вгляделась в его лицо. Менатян выглядел хорошо: упитанный, сытый, ухоженный. Разве только чуть оброс жесткой щетиной – как видно, сегодня не брился.
Волнение, охватившее обоих в первый момент встречи, улеглось не сразу. Слова приходили с трудом, постепенно. Разговор поначалу не вязался. То один, то другой начинал фразу, задавал вопрос, обрывал, не договорив, не дождавшись ответа, и снова начинал.
– Ах, Таня, Таня, – словно в забытьи твердил Менатян, – Таня-джан! Какая ты стала… Ой, какая! Еще красивее. Понимаешь? (Это слово он произносил как-то странно, с придыханием.)
Менатян с минуту помолчал.
– Да, – продолжал он, – красивая. А поешь как, как поешь! Я ведь был там, в Доме офицеров. Слышал. (Этого он мог не говорить: Таня и сама теперь превосходно поняла, чей настойчивый взгляд преследовал ее там, в зале.)
Языкова, взявшая себя наконец в руки, хотела сразу поставить точки над «i» – сказать Менатяну, что встретила другого человека и скоро выходит замуж, но, вспомнив Скворецкого, Горюнова, одумалась: «Нет, так сразу нельзя. Не следует. Можно все испортить…»
Что именно «испортить», она не знала, но какое-то подсознательное чувство ей подсказывало: не спеши! Будь осторожна. Уклонившись от объятий вновь устремившегося к ней Менатяна, она сказала:
– Не надо, Аракел, не надо… И потом, ты ничего не рассказал о себе. Где ты был эти годы? Что с тобой произошло? Тебя ведь считают пропавшим без вести. Так мне сообщили. «Пропавший без вести»! Какие страшные слова. – Она тяжко вздохнула, пригорюнилась.
– Эх, Таня, – бесшабашно махнул рукой Менатян, – зачем такие слова говоришь? Разве это играет какую-нибудь роль? Есть ты, есть я. Мы – вместе. Вот и все. Остальное неважно.
– Нет, – решительно сказала Таня, – так нельзя. Неважно, ты говоришь? Слова? Это не так, все очень серьезно. Идет война… Откуда ты? Где пропадал без малого два года? Почему не писал? Почему появился здесь, в Туле, а не в Москве? Почему, наконец, сидел в зале и не подошел ко мне там, после концерта, а пришел крадучись, тайком. Объясни мне, я очень тебя прошу.
Менатян криво усмехнулся:
– Слушай, Таня, я тебя не узнаю. Ты не Таня, ты – прокурор, нет – целый трибунал! Ты мне целый допрос устроила! А? – Он рассмеялся.
Однако Таня не приняла игривого тона, она была не склонна шутить, а требовала ответа на свои вопросы. Тогда Менатян фыркнул, округлил глаза, сделал страшную гримасу и приглушенным голосом сказал:
– Ты хочешь знать, кто я такой, откуда взялся? Хорошо, я скажу, только берегись! Так и знай: я – немецкий шпион, диверсант, террорист. Понимаешь, шпион! Что, страшно?..
Языкова в ужасе отшатнулась от Менатяна. Она этого ждала, предполагала, боялась, но так откровенно, с таким цинизмом… Да разве такое может быть, разве возможно?
– Слушай, – наконец выдавила она из себя, – ты понимаешь, что ты говоришь?
Ответа не было. Вместо ответа Менатян… хохотал. Таня окончательно растерялась.
– И ты… – продолжал смеяться Менатян, – ты… Ты могла такое принять всерьез? Могла? Не поняла шутки? Нет, Таня, выходит, плохо ты знаешь Аракела Менатяна, ой как плохо знаешь. Нехорошо!..
– Такими вещами не шутят, – резко бросила Таня. – Немедленно прекрати паясничать. И вот что: или ты мне сейчас же расскажешь, где был и откуда взялся, или…
– Что «или»? – зло прищурился Менатян. Лицо его внезапно изменилось, стало чем-то похоже на оскаленную маску. – Что? Доносить пойдешь?
Таню покоробило.
– Доносить? – Она гордо вскинула голову. – Нет, не «доносить», а сообщить, куда следует, сообщу. Да, да, сообщу. Можешь не сомневаться.
– И что же ты сообщишь? – опять рассмеялся Менатян. – «Вот какая я смелая: диверсанта поймала. Держите! Хватайте!»
– Прекрати сейчас же! – закричала Таня. – И… и… – в голосе ее послышались слезы, – уходи, уходи вон! Убирайся. Видеть тебя не хочу…
Менатян сразу посерьезнел. Он смотрел на Языкову печальными глазами.
– Ай, Таня, Таня… – сказал он. В голосе его послышалась боль. – И ты могла подумать, могла поверить, что Аракел Менатян… Нехорошо! Ладно. Никому не говорил, никому не скажу. Никто не должен был знать, но ты… тебе… Тебе скажу. Слушай внимательно.
Менатян говорил тихо, проникновенным голосом. Таня слушала его не перебивая. Верила и не верила. Нет, все же, пожалуй, скорее верила, а под конец рассказа поверила окончательно…
Менатян ушел в первом часу пополуночи, ушел после того, как договорился с Таней о встрече в Москве, где он собирался быть в ближайшие дни. А она, Таня, тоже заканчивала свои гастроли в Туле и намеревалась возвратиться в Москву. Да, теперь тульские гастроли можно было заканчивать: поставленную перед ней задачу Татьяна решила, и как удачно. Как хорошо все обернулось!
Как только дверь за Менатяном закрылась, Языкова решила, что надо повидаться с Горюновым – так было условлено на случай появления Менатяна, – но, посмотрев на часы, передумала. Слишком поздно. Можно встретиться и завтра, успеется. Теперь успеется. Ведь страшного-то ничего нет и в помине!
Горюнов, однако, придерживался иной точки зрения. Прошло минут десять – пятнадцать после ухода Менатяна, не больше, и в дверь номера, который занимала Языкова, вновь постучали. Таня, собиравшаяся уже лечь спать, рассердилась – и что за вечер такой? – но дверь открыла. Это был Виктор.
– Прошу извинить, Татьяна Владимировна, за столь позднее вторжение, – сказал он, входя в комнату, – но уж такая беда: не во всех номерах есть телефоны. Вот и у вас тоже. А у меня уж вошло в привычку встречаться с вами каждый вечер, не хотелось нарушать традицию. Тем более сегодня. Раньше же никак не мог, у вас…
Таня была раздражена. Она устала, изнервничалась за этот нелегкий вечер. Не дав Горюнову закончить фразу, она с вызовом сказала:
– Да, вы правы, я была не одна. А вы… Откуда вам это известно? Подсматривали за мной? Вы полагаете, что это красиво?
– Подсматривал? Знаете, Татьяна Владимировна, у вас удивительный дар выбирать выражения. – Виктор широко усмехнулся, будто говорил нечто очень приятное. – «Подсматривал»! Нет, не подсматривал. Просто после концерта мне никак не удавалось к вам подойти, в таком плотном окружении вы были (Татьяна, вспомнив нахального подполковника, поморщилась), а я, как уже было вам доложено, раб привычек. Вас нет и нет, вот и решил, не дождавшись, сам вас навестить. Подошел к вашей двери: голоса. У вас шло какое-то бурное объяснение, уж не знаю с кем. Что мне оставалось делать? Пришлось уйти. Вот там, за углом, коротал время, ожидая, пока вы останетесь в одиночестве, сами вспомните обо мне. Не вспомнили… А теперь еще и ворчите!
Виктор говорил весело, шутливо, но глаза у него были настороженные, взгляд суровый. Перехватив этот взгляд, Языкова невольно поежилась. «Ну ладно, – подумала она, – посмотрим, что ты сейчас скажешь!»
– Повторяю, – сказала она, не меняя тона, – вы не ошиблись. У меня был… Менатян. Да, да, Аракел Менатян. Он самый. Собственной персоной. И я не понимаю, что вам от Менатяпа надо, чего вы к нему привязались? Аракел – разведчик. Партизанский разведчик.
Таня внезапно осеклась: Менатян – советский разведчик? Партизан? Полно! Так ли оно? Не слишком ли она, Татьяна Языкова, наивна, доверчива, не слишком ли легко поверила Менатяну?
Горюнов смотрел на нее, не стараясь скрыть изумления. Даже присвистнул: Менатян – партизанский разведчик?! Ловко! Улыбка сбежала с лица Виктора, он мгновенно посерьезнел, посуровел:
– Послушайте, Татьяна Владимировна, да вы понимаете, что говорите? Это же очень серьезно. Мы тут не шутки шутим. Или он сам вам об этом сказал?
– Да, сам, – коротко ответила Таня.
Ей трудно было разобраться в собственных чувствах: так хотелось верить Менатяну, а веры не было. Но как раз этого она и не хотела показывать Горюнову.
Виктор смотрел на нее испытующе:
– И вы… Вы верите тому, что Менатян – партизан, советский разведчик? Верите?
– А почему бы мне не верить? Ведь вы-то ничего определенного об Аракеле не говорили. – Татьяну обуял дух противоречия.
– Да, это верно, – задумчиво сказал Горюнов, – не говорили. И сейчас я ничего не скажу. Просто не в силах сказать. Все очень сложно. Но… партизан! У меня к вам пока одна-единственная просьба: не торопитесь с выводами, не принимайте окончательного решения. Все разъяснится. И, я надеюсь, разъяснится скоро.
Татьяна, слушая Горюнова, смотрела на него во все глаза. Вот он, оказывается, какой: собранный, строгий. Таким она его еще не знала: он ей казался просто веселым, разбитным, компанейским парнем, а он вон оно что.
Татьяне стало стыдно: как она с ним разговаривала! Каким тоном… Обидела, пожалуй, а за что? Зачем? Ну и несносный характер! Он же хочет добра, только добра, и ей, Татьяне Языковой, в первую очередь. Оберегает ее от страшной ошибки, от возможной беды.
– Послушайте, Виктор Иванович, – сказала она просительно, – не сердитесь на меня, пожалуйста. И потом, я же вам еще ничего не рассказала.
– Теперь-то расскажете? – усмехнулся Горюнов.
Татьяна провела рукой по лицу, собралась с мыслями и начала говорить. Она передала Горюнову во всех подробностях рассказ Менатяна.
Аракел, по его словам, еще в 1941 году был сбит в воздушном бою. Ему удалось выброситься с парашютом из объятой пламенем машины и благополучно приземлиться, но он очутился в плену. («Так, – отметил про себя Горюнов. – Ложь. Обстоятельства пленения выглядят в сообщении воинской части иначе: самолет Менатяна был не сбит, не горел. С парашютом Менатян не выбрасывался».)
Как рассказывал далее Менатян, около года он пробыл в фашистской неволе, в лагере для военнопленных, потом бежал.
– В каком лагере, где? – быстро спросил Горюнов.
– Не знаю, – растерялась Языкова. – Он не говорил, а я не сообразила спросить.
– Это не беда, может, даже лучше, что не спросили. Что же дальше?
А дальше, как поведал ей Менатян, он прибился к крупному партизанскому соединению и вот уже год сражается в рядах партизан, в разведке, выполняя особо ответственные, серьезные секретные задания партизанского командования. Поэтому и не писал, ничего не сообщал о себе: не мог, не было связи. Да и права, по роду своей деятельности, не имел.
– Не имел права? Любопытно, – усмехнулся Горюнов. – Это что-то новое. Как по-вашему, это похоже на правду?
– Не знаю, – растерялась Языкова. – Я же в таких вещах ничего не понимаю.
– Это справедливо, – заметил Виктор. – Ну, а в каком соединении Менатян находился, где? В каком районе действует это соединение?
– И этого не знаю, – пожала плечами Языкова. – Аракел не назвал. Район? Я поняла так, что где-то на западе Белоруссии, но за точность не ручаюсь.
– Хорошо. В конце концов, это не так важно. А как он попал сюда, почему именно в Тулу? Тоже по «заданию командования»? – Горюнов не мог скрыть иронической усмешки. – И тоже «секрет»?
– Да, – окончательно смутилась Татьяна, – так он и говорил: «Секрет, не имею права говорить».
– Последний вопрос: вы этому верите? Хотя… Хотя не надо. Не отвечайте. Поразмыслите сами над всей этой историей, подумайте. Хорошо? Ну, а гастроли, я думаю, можно кончать. Пора вам возвращаться в Москву. Самое время.
– А вы? – неожиданно робко спросила Татьяна. – Вы тоже вернетесь? И потом, как мне держать себя с Менатяном, если он вновь появится? А он, я думаю, появится. Обязательно. Как быть?
– Видите, сколько вопросов сразу, – улыбнулся Виктор. – Отвечаю по порядку. Первое: и я возвращаюсь в Москву. Вслед за вами. Второе: как держать себя с Менатяном? Думаю, обычно. Мы с вами не виделись, никакого разговора у нас не было. Вот так себя и держите. Понятно?
Той же ночью Горюнов связался с Москвой, со Скворецким. Он доложил Кириллу Петровичу о прибытии Менатяна и о «партизанской» версии, которую тот пытался внушить Языковой. Виктор просил проверить эту версию самым тщательным образом.
В трубке послышалось недовольное кряхтенье майора:
– Так ты что, думаешь, Менатян действительно прибыл из партизанского соединения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43