К этому и переходите. Только одно: когда вы были в Германии в последний раз?
– Последний? В конце 1940 года. В ноябре.
– Кому и что докладывали?
– Я был у генерала Грюннера, которого знавал и раньше, а также был принят самим начальником абвера. Представил подробный доклад о состоянии вооруженных сил вашей страны, вооружении, вещевом и прочем довольствии. Доклад мой был принят далеко не благосклонно. Если бы не полковник Кюльм, вставший на мою защиту, не знаю, чем бы все кончилось.
– Кюльм? А разве вашим шефом был не генерал Грюннер?
– Грюннер – ничтожество. – «Зеро» сделал пренебрежительный жест рукой. – Он мелкий карьерист, тупица и никогда не поднимет голоса в чью бы то ни было защиту. Всему голова в нашем отделе – Кюльм. О, это настоящий разведчик!
– Понятно. Еще вопрос: значит, уже тогда, в 1940 году, шла речь о предстоящей войне против Советского Союза? Так. Какие же задачи были перед вами поставлены в связи с готовившимся фашистами разбойным нападением на нашу страну?
– Тогда, в 1940 году, никаких новых конкретных задач передо мной не ставилось – оставались прежние: сбор сведений, информация. Был, правда, разговор о налаживании диверсионной деятельности, но он носил общий характер.
– Связь, по возвращении в Москву, вы поддерживали прежним путем, через того же сотрудника германского посольства?
– Да. Однако встречались мы крайне редко: раз в четыре-пять месяцев. Не чаще.
– Хорошо. В дальнейшем мы уточним все обстоятельства, все подробности этой связи. Другие каналы у вас были?
– Был еще один, резервный. Через сотрудника посольства одной из нейтральных стран. Им я стал пользоваться после начала войны, когда Германское посольство эвакуировалось из России.
– Где вы встречались с этим «нейтралом»? Как часто?
– Я с ним не встречался. В глаза его ни разу не видел.
– Позвольте, – возмутился Кирилл Петрович, – ведь только что вы говорили… Или…
– Вот именно, – кивнул «Зеро». – Был связник. Один из швейцаров гостиницы «Националь». Ему я передавал свои донесения, зашифровав их надлежащим образом, а он переправлял дальше.
– Этот швейцар – ваш агент?
– Мой. И еще того посольства.
– Может, и еще чей?
– Все может быть, но его роль маленькая: получил, передал. А место, служба, удобное.
– Этим каналом вы пользовались до последнего времени? Он действует и сейчас?
– Действует, только я им пользовался редко. В 1941 году, перед самым началом войны, мне дали радиста. Работал я с ним около полутора лет. В начале 1943 года он погиб.
– Как погиб? – спросил Виктор. – При вашей помощи?
– При моей? Нет. Он просто попал под трамвай. Дурацкая история…
– И больше радиста у вас не было, после гибели того? – задал вопрос Скворецкий.
Беккенбауэр замялся:
– Как вам сказать? Вроде бы и был, а на самом деле не было.
– А нельзя ли пояснее? Был? Не было?
– Тут в двух словах не скажешь. Помните старших лейтенантов Гитаева с Малявкиным, с которых началось наше знакомство?
Скворецкий молча кивнул и подал знак: продолжайте, мол.
Гитаев и Малявкин, рассказывал Беккенбауэр, клички «Музыкант» и «Быстрый», были направлены ему в помощь. Один из них – «Быстрый» – был радистом. Однако «Зеро» тогда не удалось его использовать: «Музыкант» и «Быстрый» провалились. Далее «Зеро» подробно описал историю «разоблачения» «Музыканта» и «Быстрого».
– Значит, – уточнил Скворецкий, – это вы спровоцировали побег Малявкина и Гитаева из прокуратуры и, воспользовавшись этим, сами, собственными руками убили Гитаева, пошли на убийство? Так?
– Убил? – поморщился Беккенбауэр. – Вы неудачно выбираете выражения, гражданин майор. Не убил, а ликвидировал.
– «Ликвидировал»! Выражения вы выбираете осторожно. Но зачем? С какой целью?
– А как же иначе? – изумился «Зеро». – После того как мой помощник, лейтенант Константинов, заподозрил Гитаева, возникла угроза и мне. Гитаева надо было убрать. Разве не ловко я это сделал? Гитаев был убит – убит при попытке к бегству. Кто помешал ему бежать? Капитан Попов. Честь и хвала капитану Попову. К тому же он и жертва злодея Гитаева. Разве не ловкий ход? – «Зеро» самодовольно улыбнулся.
– Продолжайте, – сухо бросил Скворецкий.
– Так все же ясно! Гитаев пырнул Попова финкой (что он сделал по приказу того же Попова, но рассказать об этом никому не расскажет – я стреляю без промаха!) и Попов – герой! Он сближается с органами НКВД и следит за ходом расследования. Правда, узнал я мало… А как же иначе мог поступить на моем месте любой разведчик? Как бы вы, например, поступили?
– У нас, советских людей, есть заповедь: сам погибай, а товарища выручай. Впрочем, что обсуждать с вами вопросы морали? Мы говорим на разных языках.
– Да, пожалуй, – холодно согласился Беккенбауэр. – Только мой язык – язык цивилизованных народов всего мира. Разведки всех цивилизованных государств…
– Бросьте о цивилизации! – махнул рукой Скворецкий. – Ваш язык – язык агрессоров, колонизаторов, империалистов. Язык вандалов, так будет точнее. Давайте, однако, к делу. Что стало с Малявкиным после убийства Гитаева? Почему, кстати, вы и его не уничтожили?
– Зачем? – спокойно возразил Беккенбауэр. – Он меня не знал и никакой опасности не представлял. Обстоятельства сложились так, что я мог проследить за ходом розыска. Я об этом уже говорил. Это учитывалось. Малявкин сумел скрыться, уйти от преследования. Это лучшая ему рекомендация. Я провел дополнительную проверку и намеревался в дальнейшем его использовать. Не вышло.
– Проверку? Какую еще проверку вы проводили?
Беккенбауэр самодовольно улыбнулся:
– О, это было не просто, но… удалось. Я связался с полковником Кюльмом и генералом Грюннером, и по моей просьбе в Москву был направлен со специальным заданием агент «Острый».
– Вы имеете в виду Осетрова, он же Буранов?
– Что? – впервые за время допроса «Зеро» изменила выдержка. Голос его задрожал: – В-вы… Вы знаете про Осетрова?
– Знаем. Всё знаем.
– Но почему же вы его не арестовали? Почему?
– Ай, ай, ай, Беккенбауэр! Не догадываетесь? Действительно не догадываетесь? А туда же – «я разведчик»! Тоже мне разведчик.
Беккенбауэр отер выступивший на лбу пот и продолжал:
– Да, «Острый», он же Буранов, был снабжен документами лейтенанта Советской Армии Осетрова. «Острый» имел явку к «Быстрому», а также к одному нашему старинному агенту – кстати, запишите: Шкурин. Проживает по адресу: Солянка, дом номер, квартира номер, – который сейчас не представляет особой ценности. Эту явку «Острый» передал «Быстрому». Случись с «Быстрым» что не так, вы взяли бы «Острого», взяли бы и Шкурина. Этого не случилось. «Острый» благополучно вернулся назад, а Шкурин и поныне тачает сапоги. Он сапожник. Поэтому я и считал… Но, простите, я ничего не понимаю…
– Еще бы! Вы полагали, что умнее и хитрее всех, что вам не составит труда обвести нас вокруг пальца. Просчитались! Не об этом, однако, речь… Зачем Шкурину понадобилось являться на продовольственный склад? Или Осетров перемудрил?
– Да, Осетров. Он проявил излишнее усердие и сам, по своей воле послал Шкурина на склад, понятия не имея, что выводит его прямо на меня. Обо мне он ничего не знал.
– Это понятно, но вы-то, вы сами? Зачем вам понадобилось приходить к нам и сообщать о посещении Шкурина?
– А что мне было делать? Я же оказался в дурацком положении. Вдруг да Шкурин вам уже известен, находится под наблюдением (ведь проверка еще не была закончена), и, следовательно, вы осведомлены, что он был у меня, а я молчу. Вот и пришлось предупреждать события. Кроме того…
– Что еще?
– Я решил рискнуть: узнать, что вы знаете о Шкурине. Поймите, иначе я поступить не мог. А как бы вы действовали на моем месте?
– Ну, как бы я действовал, сейчас не обсуждается, но должен вам заметить, что вы поступили не лучшим образом. Пойдем, однако, дальше. Скажите, как вы связывались с центром и центр с вами, пока не было радиста? Все тем же путем, через так называемое нейтральное посольство?
– Да. Через посольство.
– А иные каналы были?
– Был и еще один канал, но он меня мало устраивал.
– Почему?
– Он был односторонним.
– То есть?
– Использовались открытые радиопередачи. Следовательно, получать указания я получал, а сам ничего передать не мог.
– «Фауст», что ли? Марш?
«Зеро» ахнул:
– Вы и это знаете? Но откуда? Это невозможно!..
– Возможно, – улыбнулся Скворецкий. – Уж сколько времени мы принимаем адресованные вам шифровки. Расскажите все же поподробнее об этом способе связи. Кто принимал «Фауста»? Вы сами?
Беккенбауэр, преодолев минутное смятение, рассказал о Бугрове. Ничего, о чем бы не было сказано в дневнике, он, однако, не сообщил.
– Теперь-то мне ясно, – закончил «Зеро», – что Бугров был вашим человеком. О, какого я свалял дурака, не правда ли?
Скворецкий многозначительно пожал плечами, оставив вопрос Беккенбауэра без ответа. Сурово посмотрев на арестованного, он сказал:
– Вам известно, как умер Бугров? И эта смерть тоже на вашей совести. Сколько же смертей получается? Впрочем, подсчитывать рано. Вы, по существу, еще ничего о своих преступных делах в годы войны не рассказали. Мы ждем.
Беккенбауэр возобновил свой рассказ. В 1941-1942 годах он, по его словам, провел несколько диверсий и передал своему центру ряд важных сведений. В 1943 году ему было предложено сосредоточить все внимание на профессоре Варламове, работавшем над каким-то крупным открытием.
Задача формулировалась так: любой ценой получить открытие, а самого профессора – ликвидировать. «Быстрый» и «Музыкант» должны были, в частности, способствовать решению этой задачи. Но «Зеро» действовал и сам: ему удалось завести роман с одной из сотрудниц института, в котором работал Варламов, и получить от нее кое-какую информацию.
– Фамилия? – жестко спросил Скворецкий. – Ее фамилия?
– Антонова, – сказал Беккенбауэр, называя фамилию сотрудницы спецчасти, которая была убита в парке возле института.
– Письма, что у нее нашли под подкладкой сумочки, ее заявление в дирекцию и письмо самоубийцы Иваницкого – ваша работа?
– Моя, – кивнул «Зеро».
– Евстафьева, сотрудника института, тоже вы «ликвидировали»?
– Я.
– Зачем? С какой целью?
– Мне нужен был пропуск, чтобы проникнуть в институт.
– И ради пропуска, ради бумажки вы пошли на убийство?
– Пропуск – не бумажка. Он был мне необходим. Я намеревался сам похитить документацию Варламова, когда с Гитаевым и Малявкиным сорвалось.
– Вам удалось пробраться в институт?
– Да, но понапрасну. Сейф Варламова оказался пустым.
– Что же, пришлось отступиться? – зло сказал Скворецкий.
Беккенбауэр вскинул голову:
– Нет, я не привык отступать. Мной был намечен новый план, вновь с участием Малявкина…
– И в Горький вы собрались для осуществления этого плана? – не без иронии спросил Горюнов. – И в Гераськина перевоплотились с этой же целью?
– Нет, – поморщился Беккенбауэр. – Подвел Менатян, кличка «Кинжал». Хотя что я вам буду о нем рассказывать? Вы же его знаете лучше, чем знал я.
– Любопытно. Знаем лучше, чем вы? Может, поясните свои слова?
– А чего пояснять? Думаете, я не понимаю причины своего ареста? Менатян – ваш человек, я его выследил. Видел, как он бегал в гостиницу «Москва»… На явку с вами…
– Видели? И что?..
Лицо «Зеро» исказила злобная судорога:
– А то… Ищите своего Менатяна в лесу, в районе подмосковного совхоза. Вернее, его труп.
– Зачем так далеко искать? – усмехнулся Кирилл Петрович. – Да еще труп. Менатян здесь. Живой. Здоровый. Сидит в такой же камере, что и вы.
– Менатян сидит? О, ч-черт!.. Тогда… Хотя «Фауст» был до Менатяна, а вы знали… Неужели Малявкин? Кто меня продал, кто?
– Не пытайтесь угадать, Беккенбауэр, не выйдет. Просто коса нашла на камень, мы оказались сильнее вас. А кто нам помог? О, их много, тех, кто способствовал вашему разоблачению, очень много. В непонимании природы советского человека, духа нашего народа и состоит ваш главный просчет. Ни черта вы не поняли, хотя и прожили здесь двадцать с лишним лет.
– Товарищ майор, разрешите? – подал голос Горюнов. – А как же насчет Горького все-таки, Беккенбауэр? Зачем вы туда собрались?
«Зеро» сидел понурясь, говорил тихо, сдавленным голосом:
– В Горький? Я полагал, что «Кинжал» – предатель, и хотя он не знал имени, под которым я работал, но мои приметы мог вам сообщить. Взвесив все, я поручил Малявкину ликвидировать Менатяна, а сам решил на время отсидеться где-нибудь вдалеке от Москвы, с тем чтобы потом возобновить работу.
– Что-то не сходятся у вас концы с концами, Беккенбауэр. Какой-нибудь час назад вы пытались нас уверить, будто считаете, что Германия проиграла войну, а теперь – возобновить, некоторое время спустя, с позволения сказать, работу. Это на кого же, если Германию ждет поражение?
«Зеро» поднял голову, пристально посмотрел на Кирилла Петровича и… промолчал.
– Ладно, – сказал майор. – Еще вопрос: вы уведомили центр о своем решении?
– Да, я сообщил, что временно консервируюсь и на несколько месяцев скрываюсь.
– Как сообщили, по каким каналам?
– Коротко, по радио. Поручил «Быстрому». А подробно – донесением, которое переслал через швейцара.
– Где Малявкин? – резко, в упор спросил Скворецкий.
– Малявкин? Он в Лефортово, у… («Зеро» назвал адрес). А разве… Разве вы его не взяли?
* * *
Следствие по делу Беккенбауэра – «Зеро» и Менатяна – «Кинжал» продолжалось. Все шире и четче развертывалась картина злодейских преступлений, совершенных «Зеро» и его подручными. Был арестован Шкурин – «Сутулый», швейцар из гостиницы «Националь» и еще два агента «Зеро», которых он назвал. Больше у него, судя по всему, никого не было.
Все это время Малявкин отсиживался в Лефортове, хотя ему и было подобрано новое убежище. Старичка, хозяина Бориса, до поры до времени не тронули, но глаз с него не спускали.
…После ареста Беккенбауэра и Менатяна прошло около двух недель, и Малявкин передал в центр радиограмму, в которой подтверждал, что «Кинжал» ликвидирован, и сообщал о своем «бедственном» положении: «Зеро» исчез, связь утеряна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43