– Нет, – отрезал Виктор, – не думаю. Но проверять мы обязаны.
– А кто спорит? – согласился майор. – Конечно, проверим, хотя все и так ясно: рассказ Буранова, расшифрованная радиограмма… Ты вот что скажи: как там Менатян?..
– Все в порядке, – заверил Виктор. – С того момента, как он появился в гостинице возле номера Языковой, не спускаем с него глаз. Никуда он теперь не денется.
Глава 29
Теперь чекисты ни на минуту не выпускали Менатяна из поля зрения. Одновременно была проведена самая тщательная проверка выдвинутой им версии. Эта проверка показала, что ни в одном крупном партизанском соединении, ни в одной из действовавших в тылу противника диверсионно-разведывательных групп, Менатян не числился. Впрочем, иного Скворецкий с Горюновым и не ожидали. Места сомнениям не было: Менатян – немецкий агент, вражеский разведчик, засланный абвером. Ни Скворецкий, ни Горюнов не сомневались и в том, что Менатян и есть тот самый «Кинжал», о котором шла речь в перехваченной радиограмме.
Было и еще одно обстоятельство, изобличавшее Менатяна: при проверке документов на пути из Тулы в Москву (Менатян ехал поездом) он предъявил служебное удостоверение и командировочное предписание на имя Варгашака Геворкяна, то есть либо фальшивку, либо чужие документы. Что именно, предстояло еще выяснить. Важно было то, что документы Менатяна оказались подложные.
В поезде Менатян случайно познакомился с молодой женщиной, работавшей в одной из московских пошивочных артелей. С поезда Менатян сошел вместе с ней и отправился на ее квартиру, где и поселился.
Поскольку было ясно, что знакомство это случайное, женщина ничего о Менатяне знать не могла, времени на нее решили не тратить. Если она в чем и была виновата, так в нарушении паспортного режима, а наказать ее за это никогда не будет поздно.
Прошло несколько дней. Менатян, ничем себя не проявляя, отсиживался на своей квартире. Горюнов нервничал, а Скворецкий только посмеивался: терпение, братец, терпение!..
Как-то днем, часов около четырех, позвонила Языкова и попросила Кирилла Петровича или Виктора уделить ей несколько минут. Пошли вместе: Скворецкий и Горюнов. Актриса встретила чекистов, как старых, добрых друзей.
– Мне, – начала она с места в карьер, – крайне необходим ваш совет. Прошло столько времени с этой злосчастной встречи там, в Туле, а я все не могу прийти в себя. Думаю, думаю…
– И что же вы надумали? – дружески усмехнулся Горюнов.
– А вы не смейтесь, – неожиданно вспылила Татьяна. – Мне совсем не до смеха. Дни и ночи я думаю об Аракеле. Нет, поймите меня правильно: тут не забота о нем, другое…
– Татьяна Владимировна, – взмолился Скворецкий, – нельзя ли попроще, без загадок.
– Загадки? – Горькая складка легла в уголках рта актрисы. – Это вы удачно выразились. Только для меня загадка – это Менатян. Кто он? С чем явился? Ничего не понимаю. Вот это и не дает мне покоя, об этом я и хотела с вами поговорить.
– Но ведь он вам сказал, что является партизанским разведчиком, прибыл с секретным заданием… – иронически сказал Горюнов.
– Э, бросьте… – Таня с досадой махнула рукой. – Что я, маленькая? Никакой он не партизан, сами же вы дали мне это понять, еще там, в Туле. Все эти дни я думала и все больше убеждаюсь, что его рассказ – сплошное вранье.
– Так, так, – вмешался Кирилл Петрович. – Так. Значит, не партизан? Так кто же он, по-вашему, Менатян?
– Как раз это я и хотела у вас спросить. Я и сама догадываюсь, но мне надо знать точно, определенно. Как же иначе! Ведь в любой день он может явиться. Как я должна говорить с ним, как себя вести? Сумею ли я? Вот что меня мучает, вот почему мне необходим ваш совет.
– Понятно, – задумчиво сказал Скворецкий. – Совет? Скажите, Татьяна Владимировна, – внезапно спросил он, – называя вещи своими именами, кем вы считаете Менатяна? И почему?
– Кем? – замялась Языкова. – Почему? Попробую объяснить.
Татьяна начала рассказывать. Из ее путаного, сбивчивого рассказа получалось, что еще в Туле, в гостинице, многое в поведении Менатяна показалось ей странным, подозрительным: самый голос, манера держаться, какая-то настороженность во взгляде, в жестах. Да и объяснение, которое он дал своему столь длительному молчанию, прозвучало не очень убедительно. А усмешка, кривая, вымученная усмешка, когда он говорил о партизанах, о своей работе разведчика. Советского разведчика. Нет, тут что-то было не так. «И потом, – говорила Татьяна, – мы, женщины, чувствуем фальшь, пожалуй, острее, чем вы, мужчины, особенно в человеке, которого… Одним словом, если речь идет о человеке, бывшем когда-то тебе не совсем безразличным».
Ну, короче говоря, сомнения у нее возникли сразу после ухода Менатяна, когда она попыталась осмыслить происшедшее, все понять, оценить. А тут еще Горюнов, с его ироническими репликами, вопросами. Было над чем задуматься.
В общем и целом, перебрав не один десяток раз в памяти каждую деталь, все обстоятельства встречи, продумав, взвесив все, что ей известно о Менатяне, она и пришла к выводу, что никакой он не партизан, что дело обстоит куда хуже.
– Есть и еще одно немаловажное обстоятельство, – устало закончила актриса.
– Какое? – поинтересовался майор.
– Вы, – коротко бросила актриса.
– Мы? А это с какой стороны?
– Боже, но тут же все яснее ясного: будь Менатян честным, советским человеком, будь он партизанским разведчиком, чего бы вам им интересоваться? Да и вся эта поездка в Тулу… Не надо играть со мной в кошки-мышки. Давайте уж начистоту, до конца, определенно. Откровенность за откровенность.
– Что ж, – вздохнул Скворецкий, – согласен. Будем откровенны. Татьяна Владимировна, вы заблуждаетесь: у нас и в мыслях не было вести с вами какую-то игру. Но войдите в наше положение. Ничего толком мы про Менатяна ранее не знали, ничем, кроме отрывочных, никак не проверенных сведений, не располагали, что же мы могли вам сказать? Прийти и сразу брякнуть: так, мол, и так, ваш старинный друг – шпион. Немецкий агент. Так, что ли? А если на самом деле все иначе, если он честный человек?.. Нет, так нельзя…
– Позвольте, – внезапно перебила Татьяна, не упускавшая ни единого слова майора. – Вы говорите: РАНЕЕ (она подчеркнула это слово) не знали. Ранее? А теперь? Теперь знаете?
– Кое-что знаем, и, боюсь, вы не ошибаетесь в оценке Менатяна. Но даже теперь не будем спешить. Дайте срок, разберемся до конца. И уж тогда все вам объясним.
– Вам легко говорить: дайте срок, – всхлипнула Татьяна, – а мне, мне каково? Я боюсь, смертельно боюсь, вдруг он опять придет, начнет говорить. Шпион! И я… мне… Что мне делать, что делать? Неужели вы не понимаете, что мной движет не пустое любопытство? Или… или Менатян больше не придет? Он уже арестован?
Кирилл Петрович улыбнулся:
– Что вам делать? Прежде всего перестать плакать. Это – первое. Дальше: нет, Менатян не арестован. Я же вам сказал, что кое-что нужно еще проверить. Вот и проверяем. Поймите, Татьяна Владимировна, сложное это дело, очень сложное. Столько всякого… Отсюда не исключено, что он вновь побывает у вас, тут вы правы, только вам-то чего бояться? Главное, не вздумайте высказывать ему своих подозрений. Хотя… Хотя если и порасспросите кое о чем, выразите некоторое недоверие, ничего страшного не будет, только вот уж про нас не упоминайте. Никоим образом. Если вы скажете лишнее, можете здорово повредить делу. Но мы на вас надеемся. Ладно?
– Да нет, что вы, – сквозь слезы улыбнулась Языкова. – Ничего лишнего я не скажу. Только до чего все это ужасно… Аракел! Подумать только!
Прошло еще несколько дней, и Менатян наконец-то начал действовать. Ранним утром он выбрался из своего убежища и стал петлять по городу, да так ловко, что чекисты потеряли его из виду. К удивлению Горюнова, Кирилл Петрович встретил это сообщение довольно спокойно: «Потеряли? Ничего, обнаружится. Подождем до вечера». А вечером, выслушав доклад сотрудника, которому он несколько дней назад дал особо ответственное задание, майор потер, торжествуя, руки и сказал:
– Так я и думал. Кажется, концы сходятся с концами.
– Что вы думали? – изумился Виктор. – Какие еще «концы»?
– Ну, может, не совсем еще сходятся, но около этого. Думаю, что в самое ближайшее время я смогу более или менее точно указать, под какой личиной скрывается «Зеро».
– Можете указать? Но откуда? Каким образом? Что-то вы темните, товарищ начальник!
– Темню? Возможно.
– Кирилл Петрович, я вас не понимаю: почему я утратил ваше доверие? – обиделся Виктор.
– Чудак ты человек. «Утратил доверие»! Но к чему спешить, пока не все ясно?
– А все-таки? – настаивал Горюнов.
– Все-таки? Слушай. Менатян, которого наши товарищи потеряли, имел встречу с человеком, находящимся в поле нашего зрения. Полагаю, с тем, под чьей личиной скрывается «Зеро». Вот; так.
Виктор ничего не мог понять.
– Ой, товарищ майор, снова темните. С кем еще встречался Менатян?
– Виктор, Виктор, – хитро улыбнулся Скворецкий, – не будь любопытной Варварой. Потерпи еще.
Горюнов явно был неудовлетворен, но большего в тот день от Кирилла Петровича не добился.
…В тот же вечер на квартиру Костюковых к Борису Малявкину явился гость. Это был Менатян. Борис, который со дня отъезда Осетрова опять изнывал от безделья, вел себя при встрече подчеркнуто настороженно. Такой была определена линия его поведения Скворецким и Горюновым. Они предупредили Бориса, что следует ждать нового представителя абвера, и Малявкин ждал, ждал терпеливо, но до чего нелегко давалось ему это ожидание! В самом деле, сколько уже прошло времени, как он, Борис Малявкин, сиднем сидит в пустой квартире, и тратит даром время. Борис теперь с ужасом вспоминал недавнее прошлое: неужели это он, Малявкин, советский человек, комсомолец, оказался в стане врагов, среди фашистов, выполнял их задания? Чудовищно!.. Но – было, было.
Сейчас, когда столько было пережито, выстрадано, передумано, все помыслы Малявкина были сосредоточены на одном: делает ли он все нужное и возможное, чтобы искупить тяжкие преступления, загладить свою вину перед Родиной, правильный ли путь он избрал?
Когда он встречался с чекистами, беседовал с ними, все казалось ясным, сомнения исчезали. Да, путь избран правильно. Здесь, на этом участке борьбы с фашизмом, он может принести наибольшую пользу. Но стоило остаться одному – а он большую часть времени проводил в одиночестве, Горюнова видел теперь изредка, – как вновь обуревали сомнения: не лучше ли, не правильнее ли уйти на фронт? С автоматом, с винтовкой в руках бить гитлеровскую нечисть, кровью смыть собственное преступление, свой позор…
Малявкин превосходно понимал, что от него мало что зависит, и все же как-то поделился своими мыслями и сомнениями с Кириллом Петровичем. Внимательно выслушав Бориса, майор зло прищурился:
– Говоришь, смыть кровью свою вину? Ишь ты! А у нас, по-твоему, дело мирное, бескровное?
– Нет, – начал было Малявкин, – так я не думаю, но…
– Лучше помолчи, – нахмурился Скворецкий, – не перебивай! И у нас – кровь. Большая кровь. Каждый день гибнут люди, советские люди, гибнут чекисты в борьбе с невидимым, тайным врагом. И враг этот, действующий в одиночку в нашем тылу, зачастую опаснее целых дивизий. Не обезвредь его вовремя, и потери могут быть неисчислимы.
– Да я понимаю, – неуверенно сказал Малявкин. – Все понимаю, просто мне казалось…
– Ничего ты не понимаешь! – резко оборвал Кирилл Петрович. – Ему, видите ли, казалось… Нет, голубчик, ты еще не понял, что сведения, похищенные шпионом, диверсия, совершенная вражеским агентом, стоят зачастую жизни тысячам наших воинов, тысячам тружеников в тылу. Тысячам! Ты это можешь понять? Могут быть провалены планы нашего наступления на фронте, могут остановиться фабрики, заводы… А убийства советских людей? Э, да что говорить… – Он с горечью махнул рукой. – Нет, дело наше – благородное, необходимое, но – тяжкое. Ох, какое тяжкое! В темноте, в тайне, во мраке. Иначе врага, действующего исподтишка, под личиной, на невидимом фронте, не разоблачишь, не обезвредишь. Вот что пойми, дорогой ты мой…
– Кирилл Петрович, товарищ майор! – взмолился Малявкин. – Все я понимаю. Я же о другом. Мое-то, какое мое место в вашей работе, в борьбе? Сижу сложа руки, ничего не делаю, вот что меня мучает.
– А твоя задача до поры до времени как раз в том и состояла, чтобы сидеть сложа руки, – возразил майор. – Пойми, ты сейчас в фокусе внимания абвера, разведка врага делает на тебя ставку, с твоей помощью намерена вести против нас свою смертную игру, и, пока все ходы врага в этой игре не разгаданы, пока враг до конца не раскрыт, твое место здесь, у Костюковых. Понял? А уж тут, бывает, и без дела приходится порой посидеть. Только безделье это – кажущееся. Оно – составная часть игры: кто кого… Малейший просчет, и гибель может оказаться неминуемой. Твоя гибель – и провал всего дела. Так что горячку пороть нечего.
На протяжении нескольких дней после этого разговора Малявкин чувствовал себя поспокойнее, но потом прежние сомнения охватили его с новой силой. И опять он казнился, не спал ночами. Тут-то и появился Менатян. Он пришел под вечер, когда мать и дочь Костюковы были еще на фабрике и Борис сидел дома в полном одиночестве. Менатян тихо, условленным еще с Осетровым стуком, постучал в дверь и, когда Борис открыл, назвал пароль.
Малявкин, хотя и ждал этого визита, на мгновение замешкался, но тут же произнес отзыв. Менатян, посматривая на Малявкина исподлобья, представился:
– Геворкян.
– Задворный, – отозвался Борис и широко распахнул дверь. – Проходите. Я уж заждался.
В отличие от Осетрова, Геворкян-Менатян держал себя сухо, ни в какие посторонние разговоры не пускался. Сразу же он учинил Малявкину форменный допрос: что? Как? Где? Что Малявкин делает? Как существует? Где рация? В порядке ли? Рация – вот что больше всего интересовало и этого представителя абвера.
Борис отвечал зло, с раздражением. Опять, как и Осетрову, он повторял, что положение его не из легких, что оставаться ему все в одной и той же роли делается с каждым днем труднее и труднее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43