Она работала с ним годами и знала о его привычке ласково уговаривать и успокаивать рожениц. Но до сих пор ни одну из них он ни разу не называл своей любовью. Акушерка взяла целиком вышедшую наружу головку ребенка. Мортимер энергично нажал обеими руками на живот Пенелопы, чтобы помочь ей вытолкнуть малыша. Обливаясь потом, измученная схватками, Пенелопа тем не менее старалась изо всех сил.
Мортимер подхватил ребенка на руки, когда вместе с последней судорогой он выскользнул из материнской утробы, и передал акушерке, чтобы она обтерла его.
– Нет необходимости помещать его в инкубатор, – объявил педиатр после краткого осмотра и, обращаясь к Пенелопе, добавил: – Поздравляю вас, синьора. У вас чудесный мальчик.
После выхода плаценты Мортимер зашил ранее сделанный надрез. Затем Пенелопу переложили на каталку.
– Мне холодно, – пожаловалась она, вернувшись в палату.
Так у нее всегда бывало после родов: начинался сотрясающий все тело озноб, потом приходил покой, а вместе с ним и слезы. Она плакала, когда Мортимер вошел в комнату. Он уже снял халат. На нем был тот же костюм, что и два года назад, в то памятное воскресенье, когда он впервые повез ее в Бергамо.
– Я хочу сказать, что ты держалась молодцом, – начал он, взяв руку Пенелопы и легко касаясь ее губами.
– У меня уже есть некоторый опыт. К четвертому разу буду просто безупречной, – пошутила она.
– Не надо храбриться. Можешь поплакать всласть, если хочешь. Чтобы выйти из депрессии, понадобится несколько дней.
– Знаю, но все равно чувствую себя паршиво. Опять, как и прежде, ты появился именно в тот момент, когда был мне особенно нужен, – сквозь слезы прошептала Пенелопа.
– Похоже, несмотря на все наши старания, нам не удается держаться подальше друг от друга. Судьба все время сводит нас вместе, – с грустной улыбкой заметил Мортимер.
В палату вошла медсестра, нагруженная марлевыми салфетками и антисептиками, чтобы продезинфицировать грудь.
– Сейчас мы принесем вам ребенка. Вы ведь уже знаете, как его кормить?
Пенелопа кивнула. Они снова остались одни, и Мортимер отступил назад.
– Выбери имя для малыша, – предложила она. – У тебя есть на это право.
Он отрицательно покачал головой.
– Не проси меня о том, чего я не могу дать.
– Ты еще зайдешь меня навестить?
– Я тебе больше не нужен, Пепе.
Когда ей принесли сына, Пенелопа приложила его к груди. Маленькие губки чмокнули и принялись жадно высасывать молоко. Она улыбнулась сквозь слезы.
– Я назову тебя Лукой, как евангелиста. Он был врачом и художником. Вот вырастешь и станешь художником. Или врачом. Хорошим врачом, как Мортимер.

ОНА ПРОДОЛЖАЛА ПОГЛАЖИВАТЬ КОШКУ…
1
Она продолжала поглаживать кошку, смотревшую на нее с благодарностью. Родились четыре котенка черно-белого окраса, того же, что у матери. Мокрые, голодные, они были еще слепы, но инстинкт толкнул их прямо к материнским соскам, а она облизала их маленьким шершавым язычком.
– Ты хорошая мать, – похвалила ее Пенелопа. – Дай время, я еще придумаю тебе подходящее имя.
Поставив рядом с корзиной миску, полную воды, она позвала профессора, возившегося у себя в саду.
– Кошка родила четырех котят, – объявила Пенелопа. – Я оставила тут несколько банок корма. Вы не могли бы время от времени сюда заглядывать?
Профессор подошел поближе к изгороди, разделявшей два сада.
– Что ты говоришь, дорогая?
– Я уезжаю.
– Возвращаешься в Милан?
– Нет. Я собираюсь проверить, удастся ли мне наконец перелезть через этот пресловутый забор, – призналась Пенелопа.
– Мудрое решение, девочка моя.
– Возможно, я вернусь к вечеру. Но если задержусь до завтра, кто позаботится о моей кошке? Корм стоит на веранде. Вы присмотрите за ней, профессор?
– Можешь на меня рассчитывать, – пообещал старик.
Пенелопа села в машину. Она не сомневалась, что вернется к вечеру, но ей не хотелось, чтобы профессор Бриганти волновался и считал часы, поэтому она нарочно предупредила, что может задержаться.
И опять она пустилась в путь. К счастью, на душе у нее было легче, чем в тот раз, когда она покидала свою семью. Одинокое пребывание в Чезенатико помогло Пенелопе принять решение, которое позволит и Мортимеру, и ей самой окончательно разорвать свои судьбы. Она ощущала в душе спокойствие и легкий холодок отчуждения, порожденного глубокой убежденностью в своей правоте. То, что их связывало, оказалось мечтой, прекрасным сном. Это чудесное воспоминание она сохранит на всю жизнь.
Пока колеса отмеряли километр за километром, Пенелопа вспоминала прекрасный старинный дом, прохладные залы бельэтажа, расписанные фресками, комнату Мортимера, где она провела столько счастливых часов, барочный фонтан во дворе. Перед поворотом на Бергамо она остановилась у бензоколонки, чтобы заправить машину. Приближалась гроза. Не успела Пенелопа отъехать от заправки, как по стеклу ударили первые крупные капли. Похоже, дождь устраивает ей засаду всякий раз, когда она пускается в путь, усмехнулась Пенелопа. Но по мере приближения к Бергамо гроза стала удаляться к западу. Пенелопа обогнула район новостроек и начала подъем к старому городу. Проехав под старинными городскими воротами, увенчанными каменным венецианским львом, она оставила автомобиль на платной стоянке неподалеку от палаццо Теодоли.
Узенькая, вьющаяся, как змейка, улочка привела ее к воротам, но, прежде чем войти, Пенелопа решила собраться с духом. Вот сейчас она закончит очень важную главу своей жизни, поставит последнюю точку. Она уже знала, что скажет Мортимеру при встрече: «Обзаведись семьей. Женись и не думай больше обо мне».
Она глубоко вздохнула и решительным шагом вошла в ворота. Мортимер сидел на парапете фонтана посреди двора. Над ним, потрясая трезубцем и отбрасывая длинную тень, возвышался величественный Нептун. Весь остальной двор был залит солнцем, миртовая живая изгородь сверкала еще молодой, не потемневшей, умытой недавним дождем листвой.
Волосы у него были коротко острижены. Он заметно похудел, черты прекрасного лица заострились. На нем были легкие серые брюки, белая рубашка-поло и синий блейзер. Услыхав ее шаги, он поднял голову и улыбнулся ей.
– Господи, какой ты бледный, – прошептала она, пока Мортимер обнимал ее.
Их последняя встреча произошла два года назад. Они увиделись на премьере музыкальной комедии в «Новом театре». Имя Пенелопы стояло на афише: она была автором текстов песен. В тот вечер она пришла насладиться заслуженной славой. С ней были Андреа и Лючия.
В первом антракте, когда вся публика высыпала в фойе, Андреа предпочел остаться в партере и поболтать с коллегами, музыкальными критиками, а Пенелопа с дочерью стали пробиваться в буфет. Им хотелось послушать первые отзывы зрителей.
Она сразу узнала Мортимера, хотя он стоял к ней спиной. Невозможно было не узнать эту гордую осанку, царственную посадку головы, густые темные волосы, вьющиеся колечками на затылке.
– Иди купи, что хочешь, и захвати нам всем карамелек, – торопливо проговорила Пенелопа, сунув дочери денег. – Встретимся в зале.
Он стоял, засунув руки в карманы, и разглядывал одну из многочисленных афиш, которыми были увешаны стены фойе.
– Мне известно, что это не твой любимый жанр, – сказала Пенелопа, коснувшись его плеча, – поэтому я тебе вдвойне благодарна.
– Я очень горжусь тобой, – ответил он, поворачиваясь к ней.
Она протянула ему руку, и он крепко ее пожал. Они долго смотрели в глаза друг другу, и их взгляды были красноречивее всяких слов. Они по-прежнему любили друг друга. Пенелопа высвободила руку, которую продолжал удерживать Мортимер, попятилась на шаг и с горьким сожалением прошептала:
– Я позвоню тебе на днях.
И вот теперь, пока они стояли, крепко прижимаясь друг к другу во дворе палаццо, Пенелопа внезапно ощутила, что обнимает пустоту. Куда подевалось сильное, хорошо сложенное, пульсирующее жизнью мужское тело, которое она так любила? Но она уловила знакомый аромат его туалетной воды.
– Что с тобой случилось? – в тревоге спросила Пенелопа, пряча лицо у него на плече.
– Люди меняются, – ответил Мортимер и осторожно высвободился из ее рук. – Зато ты, к счастью, прекрасна, как всегда, – добавил он, и его губы тронула хорошо знакомая ей улыбка. – Но мне ты больше нравишься вот такой, – и он растрепал ей волосы.
– Ну вот! А я-то старалась, причесывалась, наводила красоту, – с притворным разочарованием протянула Пенелопа. – Ты же знаешь, мы, женщины, всегда стараемся предстать перед мужчиной в лучшем виде, – пошутила она. – Почему ты не хочешь мне сказать, что с тобой случилось?
Казалось, Мортимер действительно не хочет отвечать. Он взял ее под руку и повел внутрь. Они поднялись по лестнице в бельэтаж. Пенелопа рассеянно оглядывала портреты предков Теодоли. Все их истории она уже знала наизусть.
– Рассказывай сначала ты. Это ведь ты позвонила и сказала, что хочешь меня видеть, – напомнил Мортимер.
Но Пенелопа не находила слов. Она приехала сюда с твердым намерением порвать с ним окончательно, а теперь ощущала смятение, мешавшее ей открыть рот.
Навстречу им вышла синьора Теодоли, держа за руку прелестного мальчика с большими смеющимися карими глазами.
– Привет, Пепе, – сказала она, обнимая Пенелопу. – Жаль, что ты приехала только сейчас. К нам на обед приезжали коллеги Мортимера и его брат Риккардо с семьей. А теперь и я уезжаю. И увожу с собой Мануэля. Ты ведь помнишь Мануэля?
Она говорила так, словно они расстались вчера, а не семь лет назад. В ее голосе звучало прежнее оживление, но она заметно постарела, и в ее глазах затаилась печаль.
– Конечно, я его помню. Он был совсем маленький, вот такой, – сказала Пенелопа. Мануэль был сыном испанских слуг Мортимера, живших в его миланской квартире. – Привет, Мануэль, – улыбнулась она, потом повернулась к матери Мортимера: – Кажется, я приехала не вовремя.
– Вот уж нет! Я велела Чезире заварить чаю.
Она ушла, ведя за собой мальчика, а Пенелопа и Мортимер прошли в гостиную. Стеклянная дверь на лоджию была распахнута. Чезира расставляла на столике на стальных ножках чашки, приборы, вазы со сладостями. Она радостно поздоровалась с Пенелопой, а потом ушла, оставив их одних. Они сели рядом на садовом диванчике с подушками в холщовых чехлах. Мортимер разлил чай по чашкам.
– Меренги? – спросил он.
– Ты еще не забыл, что они мне нравятся?
– Совсем свежие. Чезира приготовила их специально для тебя.
– Расскажи мне о себе, – сказала Пенелопа, поднося чашку к губам.
– Все началось с родинки на ноге, – тихо заговорил Мортимер, глядя на небо над садом. – Еще час назад шел дождь, – вдруг добавил он ни с того ни с сего. – А теперь снова вышло солнце, чтобы встретить тебя.
– Продолжай, – нетерпеливо потребовала Пенелопа.
– Твой костюм переносит меня назад в прошлое. Мне вспоминается прелестная девчонка, которую я хотел отвести на реку, – пошутил он, явно избегая разговора о себе.
– Ну давай, Мортимер, расскажи мне, что случилось. Рано или поздно я все равно все узнаю. Что такого страшного было в этой родинке?
– Полгода назад она взорвалась и стала рассылать аномальные клетки по всему телу. Результат ты видишь, – признался он наконец.
Пенелопа едва не лишилась чувств. Сильного, живого, неотразимо обаятельного мужчины, которого она знала, больше не было. Увидев, как она побледнела, Мортимер, смотревший на нее с грустью, заставил себя улыбнуться. Взяв с блюда меренгу, он начал кормить ее с рук.
– Правда, вкусно? Скажи, что тебе нравится. Пенелопа схватила его руку и крепко сжала, растерянно глядя на Мортимера.
– Почему я об этом ничего не знала? – спросила она. Последнее письмо от Мортимера она получила три месяца назад. Он рассказывал о поездке в Париж к матери и отчиму, об ужине у «Прокопа», где он повстречался с коллегами, бывшими товарищами по университету. Письмо было написано шутливым, беспечным тоном, не содержавшим ни намека на переживаемую Мортимером драму. Только теперь Пенелопа поняла, что он ездил во Францию проконсультироваться с каким-то специалистом: вдруг тот подарит ему надежду?
– Почему я об этом ничего не знала? – безжизненным голосом повторила она вопрос.
Мортимер нетерпеливо пожал плечами.
– Что, по-твоему, я должен был сделать? Позвонить тебе или написать, что я болен? И что бы ты сделала? Слезы мне не нужны. Жалость меня раздражает. Правда отнимает последние силы. Ты же знаешь, как я люблю жизнь, моя дорогая Пепе.
Пенелопа закрыла лицо руками, словно заслоняясь от страшной правды.
– У меня были трудные дни, – продолжал Мортимер. – Я довел себя до того, что сумел возненавидеть самых дорогих мне людей: мать, брата, племянников, коллег. Все они считали своим долгом меня утешать. Некоторые даже сегодня пытаются меня убедить, что ничего страшного не происходит. Меня бесит ложь.
Пенелопа порывисто обняла его. Ее глаза блестели от непролитых слез.
– У смерти друзей нет. Я скрыл от тебя правду, не хотел, чтобы ты знала. Но потом ты мне позвонила и сказала, что хочешь меня видеть. Я хотел тебе сказать, что не стоит, но проявил слабость и уступил. Я счастлив вновь тебя увидеть, – признался Мортимер, прижимая ее к себе.
– Любовь моя, – прошептала Пенелопа. – Ведь я собиралась сказать тебе, чтобы ты меня больше не ждал, чтобы обзавелся семьей. Я за тем и приехала. А теперь я думаю: если бы мы тогда не расстались, может быть, ты и не заболел бы.
– Ну, эта родинка была у меня задолго до того, как мы познакомились. Я никогда не обращал на нее внимания. Нет, я не хочу, чтобы ты мучилась чувством вины, это тупиковый путь. И на этот раз я не смогу подставить тебе плечо.
Наступил вечер, поднялся свежий ветер, грозивший принести новую порцию дождя. Чай остывал в чашках. Пенелопа поежилась.
– Пойдем в дом, – предложил Мортимер.
Они вошли в большую гостиную, где Чезира выставила на стол большое блюдо с черешнями.
– Из нашего сада, – сказал Мортимер. – Хочешь?
– Возможно, позже. Сейчас мне хотелось бы отдохнуть, – ответила Пенелопа, внезапно почувствовав себя страшно усталой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46